Фёдор Михайлович Достоевский — один из самых значительных и известных в мире русских писателей и мыслителей. Сегодня для вас собраны лучшие цитаты из его произведений.

«ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
1866

Гениальный роман, главные темы которого: преступление и наказание, жертвенность и любовь, свобода и гордость человека — обрамлены почти детективным сюжетом.

Да ведь факты не все; по крайней мере, половина дела в том, как с фактами обращаться умеешь!

Ко всему-то подлец-человек привыкает!

Заведется у вас страданьице – вы с ним как курица с яйцом носитесь!

Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано.

С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион!

Тварь ли я дрожащая или право имею…

Станьте солнцем, вас все и увидят.

Нет ничего в мире труднее прямодушия и нет ничего легче лести.

При неудаче все кажется глупо!

«ИДИОТ»
1868

Роман, в котором творческие принципы Достоевского воплощаются в полной мере, а удивительное владение сюжетом достигает подлинного расцвета. Яркая и почти болезненно талантливая история несчастного князя Мышкина, неистового Парфена Рогожина и отчаявшейся Настасьи Филипповны, много раз экранизированная и поставленная на сцене, и сейчас завораживает читателя…

Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!

Трус тот, кто боится и бежит; а кто боится и не бежит, тот еще не трус.

Можно ли любить всех, всех людей, всех своих ближних? Конечно: нет, и даже неестественно. В отвлеченной любви к человечеству любишь почти всегда одного себя.

Вы краснеете, это черта прекрасного сердца.

Я пришел вас предупредить: мне денег взаймы не давать, потому что я непременно буду просить.

….не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими, не люблю потому, что не умею. Что бы они не говорили со мной, как бы добры ко мне ни были, все-таки с ними мне всегда тяжело почему-то, и я ужасно рад, когда могу уйти поскорее к своим товарищам, а товарищи мои всегда были дети.

Нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный.

Ограниченному “обыкновенному” человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний.

Что ложью началось, то ложью и должно было кончиться; это закон природы.

Дело в жизни, в одной жизни, – в открывании ее, беспрерывном и вечном, а совсем не в открытии!

Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его!

«ПОДРОСТОК»
1875

Книга, в которой основная тема творчества великого Достоевского — тема судьбы человека, психологически и духовно не укладывающегося в привычные рамки, — обрамлена запутанным, почти «детективным» сюжетом, достойным классического «романа тайн». Книга не просто гениальная, но еще и бесконечно глубокая.

Я знаю все, но не знаю ничего хорошего.

— Друг мой, вспомни, что молчать хорошо, безопасно и красиво.
— Красиво?
— Конечно. Молчание всегда красиво, а молчаливый всегда красивее говорящего.

Они не глупее других и не умнее; они — помешанные, как все.

Я перечел теперь то, что сейчас написал, и вижу, что я гораздо умнее написанного. Как это так выходит, что у человека умного высказанное им гораздо глупее того, что в нем остается?

Пусть я не достигну ничего, пусть расчет неверен, пусть лопну и провалюсь, все равно — я иду. Иду потому, что так хочу.

Тайное сознание могущества нестерпимо приятнее явного господства.

Да, я сумрачен, я беспрерывно закрываюсь. Я часто желаю выйти из общества. Я, может быть, и буду делать добро людям, но часто не вижу ни малейшей причины им делать добро. И совсем люди не так прекрасны, чтобы об них так заботиться.

«УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ»
1861

В забитом, потерянном, обезличенном человеке он отыскивает и показывает нам живые, никогда не заглушимые стремления и потребности человеческой природы, вынимает в самой глубине души запрятанный протест личности против внешнего, насильственного давления и представляет его на наш суд и сочувствие». Многое в этом романе читателям казалось необычным: перед ними была поставлена новая этико-социальная проблема — проблема эгоизма. 

Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!

Я заметил, что в тесной квартире даже и мыслям тесно.

— Умен он, как вы думаете? — спросила Катя.
— Нет, я так его, просто люблю.

Великодушное сердце может полюбить из жалости.

Дурак, сознавшийся, что он дурак, есть уже не дурак!

В иных натурах, нежно и тонко чувствующих, бывает иногда какое-то упорство, какое-то целомудренное нежелание высказаться и выказывать даже милому себе существу свою нежность не только при людях, но даже и наедине, наедине еще больше, только изредка прорывается в них ласка, и прорывается тем горячее, тем порывистее, чем дольше она была сдержана.

Я мнителен и сознаюсь в том. Я склонен подозревать дурное прежде хорошего — черта свойственная сухому сердцу.

Коли ты хочешь, чтобы тебя уважали, во-первых и главное — уважай сам себя.

Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только то, что он боится сказать и ни за что не скажет людям, не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, — то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться. Вот почему, говоря в скобках, так хороши наши светские условия и приличия.

Не могу же я требовать у твоего сердца больше, чем оно может мне дать...

Я ещё верую в то, что на свете можно хорошо пожить. А это самая лучшая вера, потому что без неё даже и худо-то жить нельзя: пришлось бы отравиться.

В женском характере есть такая черта, что если, например, женщина в чем виновата, то скорей она согласится потом, впоследствии, загладить свою вину тысячью ласк, чем в настоящую минуту, во время самой очевидной улики в проступке, сознаться в нем и попросить прощения.

У женщины, например, бывает иногда потребность чувствовать себя несчастною, обиженною, хотя бы не было ни обид, ни несчастий.

Не ум главное, а то, что направляет его, - натура, сердце, благородные свойства, развитие.   

Но что же делать, если мне теперь даже муки от него — счастье?

Хоть бы в сумасшедший дом поступить, что ли, что бы перевернулся как-нибудь весь мозг в голове и расположился по новому…

В основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайщий эгоизм.

Говорят, сытый голодного не разумеет; а я, Ваня, прибавлю, что и голодный голодного не всегда поймет.

Сами себе горести создаем, да еще жалуемся…

У меня воображение, а у тебя действительность.

Как часто, бывало, я ходил взад и вперед по комнате с бессознательным желанием, чтоб поскорей меня кто-нибудь обидел или сказал слово, которое бы можно было принять за обиду, и поскорей сорвать на чем-нибудь сердце.

Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то не смел вам сказать. Вот и теперь выговорю. А ведь это очень трудно ты говорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения.

Я ведь и прежде знала и даже в самые счастливые минуты наши предчувствовала, что он даст мне одни только муки. Но что же делать, если мне теперь даже муки от него - счастье?

Николай Сергеевич был один из тех добрейших и наивно-романтических людей, которые так хороши у нас на Руси, что бы ни говорили о них, и которые, если уж полюбят кого (иногда бог знает за что), то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического.

Как только я в чем смущаюсь, сейчас спрошу свое сердце, и коль оно спокойно, то и я спокойна. Так и всегда надо поступать.

Я надеюсь быть между вами троими четвертым.

 «БЕСЫ»
1871-1872

Одно из наиболее трагических и сложных в идейно-философском отношении произведений писателя. Благодаря историческому опыту XX века роман, искусственно истолкованный ранее как политический памфлет, во многом получил новое прочтение.

Если хочешь победить весь мир, победи себя

А почему я говорю много слов и у меня не выходит? Потому что говорить не умею. Те, которые умеют хорошо говорить, те коротко говорят. Вот, стало быть, у меня и бездарность, — не правда ли? Но так как этот дар бездарности у меня уже есть натуральный, так почему мне им не воспользоваться искусственно? Я и пользуюсь.

Все они, от неуменья вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве.

Мне счастье невыгодно, потому что я немедленно лезу прощать всех врагов моих…

Вся свобода будет тогда, когда будет все равно, жить или не жить.

…в сущности наше учение есть отрицание чести, и что откровенным правом на бесчестье всего легче человека за собой увлечь можно.

«БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ»
1879-1880

Самый сложный, самый многоуровневый и неоднозначный из романов Достоевского, который критики считали то «интеллектуальным детективом», то «ранним постмодернизмом». Роман, легший в основу десятков экранизаций — от предельно точных до самых отвлеченных, — но не утративший своей духовной силы…

Другой никогда не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я.

Но влюбиться не значит любить. Влюбиться можно и ненавидя.

…человек ищет не столько бога, сколько чудес.

Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил.

Делай неустанно. Если вспомнишь в нощи, отходя ко сну: » Я не исполнил,что надо было», то немедленно встань и исполни.

…если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию. — Иван

Родивший не есть еще отец, а отец есть – родивший и заслуживший.

Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной… — Старец Зосима.

«БЕЛЫЕ НОЧИ»
1848

Лирическая исповедь героя-мечтателя, раскрывающая сложный процесс воспитания чувств и тончайшую «музыку» души.

Я создаю в мечтах целые романы. О, вы меня не знаете!

Однако, как радость и счастие делают человека прекрасным!

Я мечтатель; у меня так мало действительной жизни, что я такие минуты, как эту, как теперь, считаю так редко, что не могу не повторять этих минут в мечтаньях. Я промечтаю об вас целую ночь, целую неделю, весь год.

Знаете ли, что мне пришло теперь в голову? Я вас обоих сравнила. Зачем он — не вы? Зачем он не такой, как вы? Он хуже вас, хоть я и люблю его больше вас.

Так, когда мы несчастны, мы сильнее чувствуем несчастие других; чувство не разбивается, а сосредотачивается…

И мы не знали, что говорить, мы смеялись, мы плакали, мы говорили тысячи слов без связки и мысли; мы то ходили по тротуару, то вдруг возвращались назад и пускались переходить через улицу; потом останавливались, и опять переходили на набережную; мы были как дети.

«ВЕЧНЫЙ МУЖ»
1870

О том, что люди не меняются. Несмотря ни на какие обстоятельства, переживания, горе, несмотря ни на какие потери и приобретения в жизни. В душе человека может происходить огромная внутренняя работа, он может клясться себе, что навсегда преобразится, учтет уроки судьбы. Но как только давление спадает, оказывается, что человек остался, каким и был. Как всегда, гениальное произведение Достоевского!

Согласитесь, что это сильная болезнь века, когда не знаешь, кого уважать, – не правда ли?

Не всегда же в самом деле страдать воспоминаниями; можно отдохнуть и погулять — в антрактах.

И что-то как будто начинало шевелиться в его воспоминаниях, как какое-нибудь известное, но вдруг почему-то забытое слово, которое из всех сил стараешься припомнить: знаешь его очень хорошо — и знаешь про то, что именно оно означает, около того ходишь; но вот никак не хочет слово припомниться, как ни бейся над ним!

«ИГРОК»
1866

Произведение жесткое до жестокости, нервное до неровности и искреннее — уже до душевной обнаженности. Это — своеобразная «история обыкновенного безумия» по-достоевски. История азарта, ставшего для человека уже не смыслом игры и даже не смыслом жизни, но — единственной, экзистенциальной сутью бытия. И это — возможно, единственная «автобиографическая» книга Достоевского.

Но ведь удовольствие всегда полезно, а дикая, беспредельная власть — хоть над мухой — ведь это тоже своего рода наслаждение. Человек деспот от природы и любит быть мучителем.

При всяком положении можно поставить себя с достоинством.

— Скажите, вы не намерены бросить игру? 
— О, черт с ней! Тотчас же брошу, только бы… 
— Только бы теперь отыграться? Так я и думал.

Вы мне ненавистны, — именно тем, что я так много вам позволила, и еще ненавистнее тем, что так мне нужны. Но покамест вы мне нужны — мне надо вас беречь.