Настенька не любит откровенничать. Глядя на её лицо, трудно представить, как оно может улыбаться, смеяться, плакать. Её лицо всегда задумчиво, отстранённо и безучастно. О себе Настя говорит только если спросят, и то не всегда.

Мне Настенька доверяла. На меня она надеялась. Я казалась ей феей из сказки. Из сказки, где все злые и всё плохо, но однажды, словно во сне, приедет крёстная-фея, и всё будет, всё. И платья, и туфли, и добрая ласковая улыбка, и обещанный жених, и, конечно же, перспектива счастливой жизни в окружении детей и внуков.

Я старалась быть честной. Говорила Насте, что феей быть не умею, феей родиться нужно, а я так, простой человек, а потому дать ей ничего не могу. Того, что обычная фея даёт. Туфли и платья ещё, может, смогу купить на сэкономленные деньги, а вот с остальным, особенно с последним... я не фея.

Настя слушала это всё спокойно, понимала всё — она умная, Настя. Мне она о любви никогда не говорила, и о том, что скучает по мне, — тоже. Редко смеялась в наши минутные разговоры по телефону и почти никогда не плакала. Помню лишь один случай, когда она поругалась с подружкой и позвонила мне, рыдая. Я применила всё своё мастерство и все свои таланты. Настя быстро успокоилась. С подружкой они помирились в тот же вечер, и Насте было как-то неловко передо мной за свои слёзы.

О событиях в школе и происшествиях с друзьями рассказывала. О своих чувствах — нет. Не потому, что скрывала, а просто не знала, что такое чувства. Не говорил ей никто и никогда об этом — некому было. В школе о таком не говорят, там, как правило, полезному учат — математике, географии, а вот о чувствах — молчат.

Иногда при взгляде на её белокурые волосы и голубые глаза казалось, что она королева. Снежная какая-то, холодная, бескровная, одинокая. На утренниках Настенька всегда была Снегурочкой — у неё была завидная память и подходящая внешность.

Однажды Настя побывала в нашем городе. Целый день её ноги, не привыкшие к таким пространствам, мерили дороги столицы. «Вот река, а вот церковь, здесь Родина-мать, а это монастырь». Настя молча смотрела на достопримечательности столицы. Территория монастыря была размером с село, где жила Настя. В тот день они обошли десять таких «сёл». Иногда, скромно улыбаясь, Настя ела мороженое. А в обед был пир в столичном кафе. Выбирая блюда, Настя, проявив неожиданно смелость, заказала себе борщ и вареники, и, конечно же, котлету. Попробовать новое, то, чего «у них» не дают, Настя отказалась, недоверчиво поёживаясь и пожимая плечами.

Под вечер, ковыряя вилкой третье блюдо столичного угощения, Настя смотрела в неопределённую точку. То ли обои рассматривала, то ли пыталась вспомнить английские буквы, прочесть название телевизора и прочей бытовой техники. Что происходило в её голове, всё так же оставалось секретом. Можно было спрашивать сотни раз: «Настенька, о чём думаешь? Как настроение, Настенька? Чего глаза такие грустные?» — или придумывать другие варианты вопросов — она только пожимала плечами или говорила, картавя: «Всё хорошо».

Настя внимательно слушала истории и сказку на ночь. Улыбалась и переспрашивала, когда что непонятно было — Настенька любознательная очень. Ей было всё интересно — такого она ни от кого никогда не слышала. Учителя в школе хорошие, но учеников много в классе. Дома у Настеньки нет — место, где она ночует и живёт после школы, — это детский дом — общий и неродной.

Настя рассматривала комнатные цветы, слушая их причудливые названия, училась пришивать пуговицы и лепить из пластилина. Лепить Настя особенно любила. Две минуты пожав в руках пластилин и вылепив животное с ушами — значит, зайца, она сказала: «Всё». Пришлось долго объяснять, что спешить некуда, и оценки ставить никто не будет, а вот от лепки получить удовольствие можно, если с душой делать. Настя недоверчиво смотрела, а потом всё же стала лепить. «Устала очень», — сказала Настенька, ставя на стол через полчаса милого зверя, с большими украшенными ушами, глазами с ресницами и пальчиками на четырёх лапках.

Уснула Настенька сразу же. Лицо её было всё так же отстранённо и безучастно. Глядя на её закрытые веки, хотелось гладить, целовать и говорить в её сонную голову, что всё у неё будет хорошо, и самой верить в это тоже очень хотелось.

Но сон её не был так безмятежен. Несколько раз она чуть не упала с кровати, ворочаясь, откидывая подушку и снова ища её на кровати. Она поднималась и что-то говорила, снова падала на подушку и спала. Всхлипывала и вытирала руками крошечные слезинки на ресницах. Лицо её выражало сотни эмоций, тысячи чувств и переживаний. С кем-то дралась, кого-то обнимала, кого-то хотела удержать, проживая свои сны. Звала, снова всхлипывала, улыбалась и даже смеялась. Простыня под Настей вся съёжилась, свернулась, одеяло постоянно скользило на пол, подушка оказывалась то у ног, то на голове.

Что снилось ей, о чём плакала, чего боялась?

Утром Настенька спокойно прошла в ванную чистить зубы. Симпатичное лицо с голубыми глазами и белокурыми локонами. И её такие быстрые — чтобы не забрать много внимания — пожимания плечами, и её картавое «всё хорошо». И её покорность в ответ на любые просьбы и «спасибо» — на любые фразы.

Как достучаться, до тебя, Настенька?

Новорождённые часто путают день с ночью — мамам это известно. Днём малыш спит, заставляя маму умилённо любоваться своим чадом, а ночью начинается его жизнедеятельность — аппетит, игры и другие потребности.

Настенька, было ли твоей маме известно, что ты тоже перепутала день с ночью в тот момент, когда стала ей не нужна? Что сказала бы твоя мама, видя твой дневной «сон» и твою ночную боль и терзания?

Ты не задаёшь эти вопросы маме. Ты вообще перестала уже вести с ней диалоги, перестала думать о ней, ждать её возвращения. Разве что только во сне, борясь со своими «слабостями» и проигрывая бой самой себе, ты всё так же отчаянно ждёшь и ищешь её, и просишь её не уходить и не забывать.

Чем помочь тебе, Настенька? Объяснить ли тебе, что всё ещё будет хорошо? И что ночи могут приносить долгожданный отдых и покой, и дни — такие же долгожданные встречи, радости и заботы? Сумеешь ли ты поверить в это сама и заставишь ли верить меня?