Александра Соколова

Как давно я делала эти записи! Прошло два года, и многое изменилось в нашей жизни. Если бы я тогда не записала в дневнике о том, как в возрасте 2-3 и 5-6 лет соответственно мы с детьми проводили дни после причащения, ни за что бы себе не поверила, запамятовав, что была когда-то способна на такое напряжение своих сил. Сейчас все стало ровнее и, возможно, естественнее. Но тогда, когда и в семье было некое противодействие мне — слава Богу, сейчас угасшее — и сама я была ох  какая  маловерная, подобное усилие, возможно, было наинужнейшим. Поэтому я и решила в своем рассказе не опускать эту страничку из жизни вновь  обращенных.

Долго я ломала себе голову над тем, что же делать дома с ребенком после причастия. Спрашивала об этом у людей, пыталась найти ответ в книгах. У Ушинского в "Родном слове" мальчик, отговев и причастившись с отцом на Страстной, проводит весь день на скамеечке рядом с креслом богомольной бабушки. Она ему читает Библию. Маленький герой Шмелева ("Лето Господне") день после причастия ходит как привязанный за Горкиным — и это в принципе все тот же вариант, что и у Ушинского: времяпрепровождение вне привычных для ребенка прогулок со сверстниками на улице и игр с ними. Мне это явно не подходит, поскольку в нашей семье нет набожных старичков, которым можно было бы передать маленького причастника.

Что еще я выяснила из разговоров с людьми? "Причастник должен носить себя как драгоценную вазу — и так целый день", — сказала одна христианка моему старшему сыну. Красиво звучит, но я знаю, что в его семилетнюю тогда голову это поместиться не смогло. "Нужно читать детям Библию, жития, беседовать с ними на духовные темы". Своим торопыгам я могу почитать такую книгу полчаса, ну чуть больше, а дальше никак дело не идет! День же такой длинный...

Я решила: день причастия должен быть для детей днем праздничным. Праздник может сделать только  мать и только  тогда, когда она не загружена разными важными делами (их я старательно сдвигаю на предыдущий или последующий дни). Я должна быть все время рядом с детьми, и тогда они не раздерутся из-за какой-нибудь игрушки и не начнут обзывать друг друга разными обидными словами. Не нужны нам в этот день и их приятели — вместе со мной, думаю, они будут вести себя приличнее и не согрешат, назвав кого-нибудь  дураком. И еще: причащались мои дети почти исключительно в будние дни, когда все домашние были на работе и не могли смутить меня своим насмешливым взглядом.

В день, когда я привожу своих детей из церкви после принятия ими Святых Даров, я слежу за собой: не хмурюсь, не выказываю неудовольствия и не грущу! Обед у нас в этот день вкусный-превкусный, из числа самых любимых моими детьми. После обеда я им что-нибудь дарю — так, какую-нибудь пустяковину: вытаскиваю из своей особой материнской прятки какие-нибудь раскраски или, на худой конец, просто чистые тетрадки, которые так приятно исчеркать в два дня! Могу не пожалеть даже пачку фломастеров.

Если я не пекла с вечера пирогов, то мы затеваем другое ужасно интересное и вкусное занятие. Я развожу массу для вафель и вытаскиваю электровафельницу. Вот наступает вожделенный момент выпечки этого лакомства! Пока я пеку вафли, моих детей не оттащить от меня за уши даже самым замечательным мультиком. Они зачарованно следят за тем, как из жидкого теста получается такая вкусная, зажаристая вафелька. Вафли поглощаются тут же, теплыми и еще не затвердевшими. Потом мы предпримем с ними какую-нибудь интересную прогулку, почитаем веселую сказку. Мои дети очень звонко хохочут, когда книжка этого стоит. В отличие от меня, то ли утратившей со временем чувство юмора, то ли им никогда и не обладавшей, у ребят с этим полный порядок. И меня их жизнерадостность очень радует.

Как и всегда, ребятки в этот день не отказывают себе в удовольствии помотать мне нервы: то своими капризами, то своим непослушанием, то взаимными небольшими драчками. Свое собственное самочувствие в момент, когда их нужно призвать к порядку, необходимо строго контролировать. Если речь приходится вести о наказании (скажем, стояние в углу), нужно сделать это без раздражения и озлобления ("гневаясь, не согрешайте"), а очень спокойно. Видишь, что спустить содеянное нельзя, возьми ребенка за ручку и отведи туда, где он уже носом в обоях дырку протер. А слезы, крик сами собой сойдут на нет — и вот, с прощающим поцелуем, мы начинаем праздник сызнова.

Я неслучайно здесь особо оговорила возможность наказания маленького шалуна в радостный для него день приобщения Святых Даров. Что такое Святые Дары для малыша, не могущего еще здраво размыслить о них? Я частенько смотрю на маленьких причастников со стороны, пытаясь разрешить для себя этот вопрос. Сопоставляю, раздумываю, делаю какие-то умозаключения... Взрослому причастнику состояние причастности Телу и Крови Христовой помогает "сохраниться от греха". Не то с ребенком. Можно много и сладко говорить ему о причастии, а дитя не поймет, поскольку его голова еще мала или просто неподготовлена к восприятию таких слов. И вот он шалит, толкает брата, завидует новой игрушке в руках приятеля, плачет, требуя себе лакомство. Вернусь немного назад…

Лет в двадцать восемь я впервые, забыв, кстати,  исповедаться и , кажется, не натощак, причастилась Святых Даров. Потрясение же, взрыв, катастрофа, просто-таки обвал, который я в себе предчувствовала много лет назад, произошел позднее, и связано это было с первым причастием моего младшего сына.

Сынок этот не мог спать ни ночью, ни днем, зачастую даже и на улице, в покойной коляске. Я настояла, чтобы кроватка малыша была переделана в качалку, — так он меня измучил своим криком. Ночью он просыпался пять-шесть раз, и каждый раз его надо было успокоить, укачать, зачастую на руках. Ванька измучил меня страшным, постоянным недосыпом, и этому, казалось не будет конца. И вот, наконец преодолев собственную лень и некоторое внутрисемейное противление, я отнесла его окрестить в нашу церковь, напоминавшую тогда изнутри новостройку. "Вдруг Ванюшка научится после крещения  спать?" — таила я в себе некоторую надежду.

Окрестили, не причастив (попросили для этого прийти в другой день) — сынок продолжал по ночам  вопит  по-прежнему... "Ну что ж, нет мне облегчения, и ждать, видно, нечего. Такой уж он у меня уродился", — решила я.

Протекло две недели, и, не питая никаких надежд, я понесла своего Ванечку к причастию. Обедню служил священник, который лично мне ужасно не нравился и которого мой муж за его внешность прозвал "саксофонистом". Этот батюшка причастил мое покорное в тот миг дитя, и мы побрели домой. День прошел как обычно: ели, немного спали, ходили за ручку. Ничего не ожидая, я уложила своего сына на ночь и легла сама. Проснулась я поздним утром. Муж с удивлением посмотрел на часы, на улыбающегося, выспавшегося Ванечку и изрек:

—Может быть, эта ночь нам всем просто приснилась?

Впервые за всю свою жизнь длиною ровно в год мой мальчик проспал ночь крепким детским сном. Он не просыпался и не плакал! "Помогло, помогло!" — ликовала я. Однако следующая ночь принесла мне новую загадку: Ванечка вновь плохо спал, кричал и плакал. И потом кричал, и дальше этого "потом", и все хуже и хуже обстояли наши с ним дела. Промучившись так месяца два, снова потащилась с Ванюшкой в церковь к причастию. И вновь — вырванная у кошмаров ночь, в течение которой дитя спало безмятежным сном как ангел.

И началась эта, как я говорила тогда, наша домашняя мистерия: ночи покоя после приобщения Святых Христовых Тайн среди моря ночных страданий ребенка и матери.

С первого же Ваниного причастия передо мной встал мучительный вопрос: а что, собственно, с ним произошло? Не то чтобы я не знала о Теле и Крови Христовой, которой приобщаются христиане в церкви в конце литургии... Я об этом знала, и спроси меня кто-нибудь по дороге в церковь, зачем иду туда со своими детьми, я бы ответила, не уронив своего образованного достоинства. Я бы украсила свой ответ цитатой из Нового Завета, припомнила бы молитву перед причастием... Не исключаю, однако, что этот кто-то мог догадаться по моим глазам о  самом важном. Он сказал бы мне:

—Да ты не веруешь в это!

Ах, как бы я обиделась:

—Как это не верую? С чего вы взяли?

И подумала бы при этом, что это все жуткие наговоры на меня, крещеную, русскую... А между тем, оказавшись перед необходимостью дать прямой ответ на чудо, свидетельницей которого я стала, я не нашла в себе сил сказать прямо, от сердца, ничего не цитируя и не выказывая свою замечательную осведомленность: "Да! Это истинное Тело и Кровь Иисуса Христа, и это, оказывается, единственное лекарство, в котором нуждался мой больной ребенок".

Полгода я мучилась вопросами, которые поставила перед собой сама: что такое Святые Дары? Почему мой сын блаженствует ровно одну ночь после причастия? Чем отличен день после причастия от всех остальных? Если бы Бог судил иначе и послал облегчение Ванечке сразу и насовсем после первого же его причастия, я бы, наверно, не так мучилась всеми этими вопросами. Но эта головоломка была мне послана, и я впала в какое-то странное состояние.

В те полгода я не могла взглянуть на телевизор, взять в руки газету. Меня жгла изнутри "жажда духовная" — я хотела узнать, понять, постигнуть. Я вытащила из домашней библиотеки те книги, которые могли мне помочь найти вожделенную жемчужину: это оказался "Катехизис", один из томов "Добротолюбия", дедовская старообрядческая Псалтирь, "Размышления о Божественной Литургии" Гоголя. И конечно же, Новый Завет! Как я в него вцепилась! За полгода я умудрилась прочесть его "от доски до доски", все подряд и без перестановок, раза три. И все что-то меня не удовлетворяло. Потому что искала я тогда не слов, а веры. Это был  мой исход из египетского  пленения, и страшно мне было видеть  впереди себя  огненный столп  до самых  до небес.Я просто поняла, что Иисус Христос действительно воскрес и что все, что обещал Он, живя среди людей, свершилось. Есть Церковь, в которой сбылось это все. Врата адовы бессильны затворить свет, льющийся из нее, и поэтому мой мальчик, принявший в себя каплю истинной Крови Христовой, оказывается недосягаем для  нечисти, мучившей его дни и ночи.

Но если это так, думалось мне,  какое  же это счастье — иметь такую Церковь! Вот бранят ее многие, христиане и нехристиане, выговаривая за грех отступничества. Дескать, дурны были в годы советского нашего прошлого все — и иерархи, и иереи, и миряне. Вера их не была горяча; они, покупаясь за сребреники, предавали Христа, боялись мученического венца, идя на сговор с властями... Кругом мы, мытари, блудники, разбойники, грешны пред Богом, но сколь милостив суд Его! Он нас Себя не лишил, Церкви Своей не отнял! Потому что Церковь наша всегда была живой! И всегда в ней сияло Тело Христово и творилось страшное, не постижимое умом приобщение ему нас, жалких грешников. Если за грехи Бог не лишил нас Своего хлеба насущного, за что же судить нас будете вы, такие же грешники, как и мы?

"Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое", — молится святой Иоанн Златоустый. Вот и я уповаю на присутствие Божие в детях моих в день приобщения Святых Христовых Таин и верую, что удержит Господь их сердца в Себе. И в день страшного суда узнают они Того, Кого знали с младенчества, и посмотрят в Его очи с верою, надеждою и любовью.