Для того чтобы понять ситуацию, полезно разобраться, каким должен быть руководитель (от низшего до министра, депутата Госдумы, Президента), каких руководителей мы имеем на сей день, и в чем причина несоответствия желаемого и действительного.

Вот традиционный стандартный набор качеств руководителя (в сегодняшней интерпретации): компетентность, ум, ответственность, обязательность, честность, рассудительность, уважение, обаяние.

Подразумевается: самый компетентный, самый ответственный, самый умный и т.д. Люди, называя эти качества, надеются, что этого набора необходимо и достаточно для хорошего руководителя. Можно еще раз внимательно посмотреть на список, поменять местами, добавить еще, но, пожалуйста, остановитесь, подумайте, чего не хватает в списке. Кто сегодня становится начальником, кого мы выбираем в разные органы, Думы, и прочее. Что здесь общего?

Первое: мы всегда вторых выбирали из первых. Это примечательно. А кто становится начальником? Самые компетентные? Самые умные? На Думу и Президентов мы насмотрелись. Все согласятся, что что-то у нас с этим не совсем все в порядке. Проверка вторым говорит о том, что и в первом (в начальниках) существует какой-то непорядок. В чем же дело? Начальниками становятся те, кто туда стремятся. Правда, не все, а те, кто сильнее туда стремится. А зачем они туда стремятся? За благами, да еще и покомандовать уж очень хочется, порулить. Редчайшие исключения подтверждают это правило. Называется это - карьеризм. Мы не писали этого качества в желаемом наборе, но получили. И по ситуации на сей день мы еще долго будем получать это и только это. Теперь мы с полным правом можем переписать список, поставив на первое место - карьеризм. И обвести его в рамочку, и поставить знак восклицания, а рядом значок NB (очень важно, главное).

В чем же дело? Неужели мы действительно обречены? Карьеризм - это, в первую очередь, гордость - «я лучше», «я сильнее», «я достойнее». Это внешне. А внутренне и откровенно - «я сильнее хочу там быть», или - «быть этим», «иметь это», «мочь то» и т.д. «Умнее, лучше и т.п.» трансформировалось в «я хочу», в «Я» - огромное и всепоглощающее, в сплошную гордость вкупе с тщеславием, с самоуверенностью. От всего нашего списка добродетелей осталось одно слово «гордость». Остальное это слово зачеркнуло, съело и уничтожило. Конечно не слово, а сама гордость уничтожает все добродетели, превращая их в псевдо-, в лже-. И что же теперь делать? Ведь мы действительно имеем в руководстве более гордых, более пробивных, более лживых, более приспособляемых и т.д. (Простите меня, господа начальники - сам им был). Сейчас большинство начальников убеждено, что все подчиненные для них, хотя должно быть по-другому. А теперь вопрос: а мы хотим жить счастливо? Будьте честны сами с собою. То, что происходит сейчас, ведет к неизбежному. Страшно? Мне страшно. Я отметился в начальниках. И поэтому мне еще страшнее. Может что-нибудь со списком качеств руководителей не так? А может дело в нас самих - преподавателях. Ведь все начинается отсюда, из школы.

В действительности, в списке нет одного, главного слова - «Любовь». Любой начальник должен любить всех своих подчиненных, соответственно, Президент - весь народ, каждого, а не себя, и, в первую очередь, не себя. И в этом случае наступает самоотречение, и начинается служба-служение своему народу, своим подчиненным. И наступает ответственность, и прочее. И только так и никак иначе. Старое забытое слово «Служба». Так же, как и «Любовь». Вы видите очередной перевертыш, удар по Любви. Давайте возвращаться. К доброму, к Любви, к счастью, к радости. И все встанет на свои места. А начинать надо с детей. С Любви к ним, с возрождения в их сердце Любви. Да я служу преподавателем. Я служу детям. И, значит, я служу будущему. И своему тоже. И я ничего не имею против начальников. Они ничем не виноваты. Они рабы системы, как и мы все, и стараются работать изо всех сил и в силу их. Все изменить можем только мы с Вами, преподаватели школы, своей Любовью. Своим служением. Стучите в свое Сердце. Любви Вам всем. И радости.

А что же о воспитании будущих руководителей? Давайте подумаем о том, что все сегодняшние лидеры были "выявлены" в школах, выпестованы там и сейчас являются предметом особой гордости их воспитателей. От чего ехали, к тому приехали. Мне думается, что "лидеры", как мы их определяем, это дети, болеющие одной болезнью - гордостью, а, следовательно, желанием властвовать, управлять, повелевать. Это уже заведомые карьеристы. И вместо лечения от гордости мы в школах лелеем и пестуем эту гордость, развиваем её и отдаём человека во власть гордыни. Психологические измышления на тему деления людей на лидеров и не лидеров, по сути, инструмент деления на наших и не наших. И руками педагогов совершается это деление на избранных и гоев. Это опять очередной перевёртыш. От гордости необходимо лечить, проводя идею о великой ответственности руководителя за всех его чад, с тяжким бременем радения за них, с состраданием за их неудачи и радостью за их успехи.

Все об этом сказано в Библии: «Больший из вас, да будет всем слуга».

Спасибо Вам.

Будем пока считать, что гордость – черта характера и проявляется она в чувстве гордости: чем я лучше, чем хуже кого-то, почему я хуже (в постановке и констатации, а не в анализе), просто: "лучше", «выше», «умнее», «способнее» и т.д. и соответственно «неспособнее», «хуже», «ниже», «тупее» и пр. То есть производится оценка себя и окружающих, и именно себя, а не своих поступков и мыслей.

Из словаря: «Гордость – превозношение себя, кого-либо, чего-либо над всем остальным». Гордость заставляет соревноваться, бороться с другими, в то время как существует единственная возможность и необходимость бороться только с самим собой, со своими недостатками, с дурными помыслами. Работа над собой подменяется осуждением, оценкой других и себя. Гордость рождает зависть, карьеризм. Из гордости идет и злость, и ревность, и уныние, и самооправдание и пр. Гордость мешает человеку быть счастливым, делает его навсегда несчастным, рождая неудовлетворенность своим положением, своим материальным достатком и пр., вызывает постоянный внутренний дискомфорт. Гордость разрушает человека.

В какие-то времена, и для каких-то целей (эти цели в достаточной степени легко можно определить - необходимо лишь задуматься) произошла подмена не только слов, но и понятий "Любовь" и "гордость". Вплоть до того, что гордости приписали даже некую "регулятивную" роль в развитии моральных человеческих ценностей, связав ее с классовой принадлежностью, с внутренним достоинством и пр. А меж тем, гордость всегда остается всего лишь гордостью.

«Гордость за Родину» - мы привыкли к этим словам. И на самом деле, мы ведь гордились. Но давайте подумаем, какую же гордость сейчас может вызывать наша разрушенная и больная Россия? И что же, теперь нам надо ругать ее или бежать отсюда? А, например, у Американцев эта гордость переродилась в великодержавный шовинизм и сверхдозволенность. - и это предопределенное развитие гордости - или к презрению или к сверхвозвышению. И ни к чему другому гордость не ведет. И, все-таки, что же что мы должны чувствовать к Родине? Это - любовь, и мы прекрасно об этом знаем. Забыли? Заставили забыть? Подсунули вместо "Любви" - "гордость"? Давайте любить нашу Родину и тогда боль наших душ и страдание за нее приведут к возрождению ее.

А гордость за родителей? А если отец – бомж или еще кто? Любовь же, любовь должна быть к родителям, а через нее и уважение, и поддержка, и послушание. Как же было необходимо разрушить институт семьи, разорвать семьи и семейные устои. Пора возвращаться в семьи, вернуть туда любовь.

Гордость за детей? Сколько через это было погублено судеб, разрушено душ. Детей надо любить. Любить их такими, какие они есть. А через это придет и взаимопонимание, и взаимная любовь, и мир, и счастье.

Гордость за нацию рождает национализм.

Гордость за профессию. Что, у нас какая-то профессия выше, какая-то ниже? По какой-то причине (сейчас не важно по какой) мы обладаем данной профессией. И ее тоже надо просто любить.

Куда мы не приставим гордость, везде она все разрушает. Разговор о том, что до какой-то границы, гордость – это хорошо, а после - это плохо, и, это уже гордыня – это лукавые размышления. Гордость – это кнут и пряник, спаянный воедино, это орудие сильнейшего воздействия, сильнее любого наркотика.

Каждый читающий эти строки, спроси у себя, как отзывается в тебе "Любовь", почувствуй, как сжимается при этом сердце и радуется душа. Как же мы соскучились по Любви. Но не так просто расстаться с гордостью и научиться Любви. А без этого нам не выжить.

Да, понятие «Любовь» умышленно было заменено понятием «гордость». И это непростая подмена слов, это даже не замена понятий, это переворот мировоззрения с ног на голову. Как нельзя быть чуточку беременной, так нельзя быть в меру гордым. Защита гордости всегда превращается в тавтологию и лукавство.

Что же мы потеряли при смене понятий «Любовь» на «гордость»? Что же это такое Любовь? И почему автор пишет это слово с большой буквы. Автор не считает себя ни пророком, ни мудрецом. Просто он узнал относительно недавно и в уже весьма зрелом возрасте некоторые вещи, воспринятые им как откровение. Ощущение было такое, что это все было уже хорошо знакомо, но очень глубоко забыто. И это вспоминание было, как встреча с кем-то очень родным и близким, встреча радостная и волнующая. Автор не уверен, удается ли словами передать, то, что он чувствует, все ощущения и переживания, но считает, что попытка должна была быть сделана. Прошу вас, и Вы сейчас сделайте попытку отстраниться от стереотипов, штампов, даже от своего личного опыта, от своих ошибок и боли. Войдите в Любовь. Главное, Любовь - это не чувство. В чувствах Любовь только проявляется. Любовь – это состояние, состояние духа, ощущаемое во внутренней духовной радости, распространяемое на всех и на все. Духовная приподнятость, абсолютное неприятие и не восприятие зла, а растворение и нейтрализация его. Именно, не отражение, а растворение и поглощение. Никогда не могут существовать вместе любовь и ненависть, обида, злость. И никогда не может Любовь превратиться во что-то подобное. Любви изначально присущи чистота и открытость - Любовь очищает все, соприкасающееся с ней.

         Сегодня одной из задач системы образования провозглашается подготовка «высоко адаптируемой личности». Само сочетание этих слов наводит на размышления и вызывает необходимость разобраться в них.

         Три слова «высоко – высокий», «адаптация – адаптируемый» и «личность».

         Высокий – раньше говорили «горний» – стремящийся к высокому. Например, высоко духовный, высоко моральный. Такие сочетания понятны.

         Адаптация – приспособление, принятие на себя определенной роли, подстраивание. Попробуем проверить на слух сочетание «высоко подстраивающийся человек». Не вяжется как-то. Изменим сочетание «активно приспосабливающийся человек». Совсем не то. Совсем плохо. Нет здесь человека, не может быть личности.

         Личность – внутреннее содержание человека, характеризующееся комплексом одному ему присущих черт характера, сложившимся мировоззрением, цельностью натуры, обретением самого себя.

         Сочетание «приспосабливающаяся личность» – это нонсенс, не имеющий права существовать. Уместны такие сочетания, как творческая, духовная личность, хотя и здесь присутствует элемент тавтологии, т.к. личность не может быть нетворческой и бездуховной.

Таким образом, можно утверждать, что сочетание «высоко адаптирующаяся личность» не имеет смысла или имеет скрытый разрушающий характер. Еще хуже с выражением «высоко адаптируемая личность», т.е. личность, на которую оказывается приспосабливающее, подминающее воздействие извне. С этими сочетаниями мы как будто разобрались. Оставим пока слова «высокий» и «личность», поговорим об «адаптации».

Мы уже отметили, что адаптация – это процесс активного приспособления человека к условиям новой социальной среды и сам результат этого процесса. Важным аспектом адаптации является принятие человеком роли. Теперь очень важный вопрос, а к какой среде этот человек будет приспосабливаться и как. Самим утверждением «высоко адаптирующаяся личность» подразумевается приспособление его к любой обстановке. Что-то здесь не так – очень смахивает на «с волками жить – по-волчьи выть». Страшновато становится, тем более, если учесть приставочку «высоко» в смысле: сильно, активно, энергично. Ведь таким образом мы допускаем введение в отрицательную среду активного фактора – человека мощно приспосабливающегося к обстановке и активно изменяющего ее в сторону ее направленности. Отрицательное становится еще более негативным и опасным. Вывод: здесь адаптация не только не нужна, но вредна и опасна. А что же нужно в этом случае? Человеку нужен внутренний нравственный стержень, а это характеристика личности, позволяющий вообще уклониться от попадания в такую среду, а в случае все же попадания человека в нее, дающий ему способность противостоять ее воздействию и даже исправлять ее.

«Адаптация», как термин, как понятие, как воздействие на человека, выгодна и нужна с целью приспособления, я бы сказал, порабощения и уничтожения человека как личности. Есть очень большая разница между приспособлением к окружающему миру и принятием его. Приспосабливаясь, человек вынужден искать примеры подражания, создавать себе кумиров, лицемерить, играть и подыгрывать в жизни, другими словами, не быть самим собой. Принимая жизнь, человек ищет идеалы в высшем, ищет себя, остается самим собой. В одном случае потеря себя, в другом – обретение. Не может быть сочетаний «Приспособиться к Богу, приспособиться к высшим идеалам», но есть «Принять Бога, принять высшие идеалы, следовать Богу». И, будучи в хорошем, добром окружении, к нему нужно не подстраиваться, подыгрывая и лицемеря, а раскрыться ему и измениться внутренне. Необходимо искать себя, а что такое искать себя – искать в себе Божественное, Высшее.

Простите, размышления на тему адаптации не закончены, есть необходимость подумать еще.

Июнь 2002г.

Иерусалим. 2009 год. Великая суббота. День схождения Благодатного огня. В семь утра я уже у стен Старого города. Местные власти практически полностью закрыли Старый город. Полицией полностью перекрыты Яффские и Новые ворота. Дамасские ворота открыты, но через квартал в сторону Храма Гроба Господня встречаю полицейские кордоны и по одной улочке, и по второй, и по третьей. Возникают мысли забраться на крыши и по ним дойти до Храма. Отгоняю их – как бы не натолкнуться там на полицейских и не получить кучу неприятностей. Останавливаюсь у одного из кордонов и сажусь на свой стульчик в ожидании. Народ все прибывает. Как многолико Православие: и европейцы всех национальностей, и арабы, и африканцы, и даже индусы – кого только нет. Все мы ждем в тишине и молитве. Проходит час, второй, третий. Турникеты не убираются, никого не пропускают. Узнаю, что в предыдущие дни продавались билеты в Храм Гроба Господня на Схождение Благодатного Огня по сто долларов за каждый. Довольно много людей с этими билетами, но выяснилось, что они не действуют, полицейские о них ничего не знают. Здесь и на Святом кто-то неплохо мошеннически зарабатывает. Время медленно тянется. Народ смиренно ждет. Уже начало двенадцатого.

Вдруг с соседней улицы доносится громкий шум: крики, удары барабанов. Этот шум приближается. И вот по узенькой поперечной улочке, выгнутой горбом, метра в полтора шириной из-за этого горба появляется толпа молодых арабов в белых майках с надписями с пучками свечей, с крестами, с плакатами и барабанами. Кто-то верхом друг на друге, верхние размахивают саблями, крестами, пучками свечей. Люди, находящиеся в ожидании, вжались в стены. Шум невероятный. Эта громко орущая толпа вырвалась на улицу перед полицейским заграждением. Она то накатывает на преграду, то откатывается от нее. Крики все громче. Движение активнее. Толпа арабов заводит себя. И вот на каком-то пределе воплей и исступления эта толпа идет на штурм полицейских заграждений. Кто-то задавленный кричит, слышны стоны, но все покрывают вопли арабов. Преграда не выдерживает, полицейские отступают, и с победными криками толпа рвется вперед. Я стою у самых заграждений, и в момент прорыва меня тащат по стене, по водопроводным трубам и кранам на ней, но я стараюсь удержаться за толпой. Потом все тело было в синяках и ссадинах, но это потом, сейчас мною владела одна мысль: надо пробраться в Храм, надо получить Благодатный Огонь. Боли нет. Только вперед. Выясняется, что впереди еще много преград и толпы полицейских. Православные арабы начинают свои танцы в отвоеванном пространстве. Полицейские отлавливают людей, не принадлежащих к этой группе арабов, к коим принадлежу и я, и выдворяют их за восстановленные заграждения. Я бросаюсь в узенький проходик, там лестница, наверху за поворотом маленькая площадка перед закрытыми дверями. Здесь уже английская пожилая пара, наша монахиня, молодые еврей и еврейка. Прячусь вместе с ними за выступом. Ожидание. Появляются два израильских солдата и встают на лестнице. Небольшое волнение заканчивается переговорами с ними и выяснением, что им нет дела до нас. Снизу звучит какой-то вопрос. Солдаты отвечают. Они нас не выдали. Общение с моими новыми друзьями происходит знаками и моим нулевым английским. Временами осторожно выглядываем для разведки. Снова слышны боевые крики наших знакомых арабов. Вот они мчатся мимо нашего убежища на новые штурмы. Я бросаюсь в их гущу. Вперед в бой за Святой Благодатный Огонь. Идет почти настоящее сражение. Все эти беспорядки, похоже, специально спровоцированы израильскими властями. Схождение Благодатного Огня православному народу им очень не нравится, конечно, как и само Православие в еще большей мере. Ко всему, они знают, что без этих «бешеных» арабов Благодатный огонь не сойдет. Меж тем мы уже преодолели последние преграды. Двор Храма. И вот уже сам Храм. И Камень помазания уже позади, несколько метров до колонн ротонды, что вокруг Кувуклии. Ура, я здесь в Святом Храме Гроба Господня. Я радуюсь и не замечаю, что начинаю отставать от моих арабов. Вдруг крики полицейских: «Рус, рус». Меня хватают и кидают обратно так, что я лечу на Камень помазания, налетаю на огромный трехметровый подсвечник около него и только молю Бога, чтобы он не упал. Я обнимаю и с трудом удерживаю его. Меня гонят к выходу, но я перескакиваю через турникеты и устремляюсь в галерею вокруг греческого храма Воскресения мимо лестницы с Голгофы. Вижу открытые двери в храм. Прямо передо мной они закрываются. Вижу, как по галерее мечутся такие же, как я, прорвавшиеся в храм люди. Их хватают полицейские и заталкивают, почти сбрасывают в подземный храм Святой Елены. Зрелище жуткое. Видятся немецкие фашисты в такой же черной одежде, заталкивающие во время Великой Отечественной войны наших людей то ли в топку, то ли в Святой православный храм на сожжение. Я вжимаюсь в стену около какого-то выступа рядом с камнем бичевания и молюсь. Горячо молюсь. Сам удивляюсь глубине молитвы. Так проходит более получаса. Сквозь полузакрытые веки смотрю, как продолжают заталкивать людей в храм Елены. Я молюсь. Вижу полицейских, которые скользят глазами по мне, как по пустой стене. Они меня не видят, хотя я у них прямо под носом. Временами я даже ловлю их невидящий взгляд. Молюсь. И вдруг приходит мысль: как хорошо я молюсь, что по моей молитве полицейские не видят. И тотчас только что «слепой» полицейский «прозревает». У него округляются глаза. Меня хватают. И я уже внизу в храме святой Елены. И снова я в православном братстве. Кто молится, кто отдыхает после битв. Какой-то человек в черном костюме, похожем на полицейский, обходя людей, просит милостыню. И очень тихо. Здесь я провел последний час до схождения Огня. Здесь я понял, как защищал меня Господь, как Он молился во мне. А я, несчастный, решил тщеславно, что это моя молитва меня спасает, за что моментально лишен был благодатной защиты. Очередной урок.

Люди молятся, ждут. И вот два часа. Все встали. Все вокруг напряглось до звона тишины. Минута, две, пять, десять. И взрыв гула голосов наверху. И колокольный набат. Огонь сошел! Сжимает грудь. Дышал ли я эти десять минут? Радость. Все улыбаются. Наверху на лестнице появляется огонь. Он волной стекает вниз. Вот и мои пучки зажжены. На расстоянии умываюсь огнем. Чувствую горечь от своей боязни и своего неверия. Господи, помилуй. Люди тянутся к выходу. Поражает всеобщее молчание. Кто еще с огнем, кто с потушенными свечами. Кто с безумными глазами, кто с печальными, кто с глазами, полными слез, а кто с полными света. И Что-то бьется внутри. Чем-то наполнен. К Чему-то прислушиваешься внутри себя. Говорить не хочется, так много внутри Всего.

Господи научи молиться, Сам во мне молись. Аминь.

28.11.2009

P.S. Сегодня шел из храма, думал о написанном вчера, и вдруг мне стало стыдно за себя. Не за написанное. А за то, что не помню в себе благодарности к Богу за дарованную благодать, за чудо, свершаемое Им ради нас. Прости, Господи, и помилуй нас грешных. Научи жить в постоянной радости молитвенной благодарности Тебе за все, свершаемое с нами.

Хождение игумена Даниила в Святую Землю в XII веке

Игумен Даниил прибыл на Святую Землю в самом начале двенадцатого века, пробыл на ней шестнадцать месяцев, молился на всех местах, освященных Господом нашим Иисусом Христом, Пресвятой Богородицей и святыми угодниками Божиими и оставил первое письменное описание святых мест и своего путешествия по Святой Земле. Вот его рассказ о схождении Благодатного Огня.

В великую Пятницу после вечерней службы натирают Гроб Господний, промывают лампады все, вливают в них масло без воды, только одного масла. И, воткнув фитили в оловянные держатели, не зажигают их, а оставляют в лампадах незажженными. Запечатывают Гроб в 2 часа ночи, тогда же гасят все лампады и свечи по всем церквам в Иерусалиме. Тогда я, худой и недостойный, в эту пятницу в 1 час дня пошел к князю Балдуину и поклонился ему до земли. Он же, увидев меня, худого, подозвал к себе с любовью и спросил: «Что хочешь, игумен русский?». Я же сказал ему: «Князь мой, господин мой, прошу тебя ради Бога и князей русских, разреши, чтобы я поставил свое кадило на святом Гробе от всей Русской земли». Тогда он милостиво и любовно разрешил мне поставить кадило на Гробе Господнем. Я поставил своими руками грешными в ногах, там, где лежали пречистые ноги Христа. В головах стояло кадило греческое, на груди было поставлено кадило монастыря Саввы и всех других монастырей. Сохраняется такой обычай – во все годы ставить кадило греческое и монастыря Саввы. Благодатью Божией тогда зажглись все эти три кадила. А католические кадила были повешены вверху, и ни одно из них не возгорелось… Утром в Великую Субботу в 6 часов дня собираются все люди у церкви Воскресения, приходит великое множество народа от всех стран, местные жители и пришельцы, от Вавилона и Египта, от всех концов земли собирается в этот день множество людей. Все люди в церкви и вне церкви ничего иного не говорят, только «Господи, помилуй!». Взывают непрерывно и вопят так сильно, как будто стучит и гремит все это место от вопля людей. Тут источники слез проливаются у верующих людей… двери же гробные все три запечатаны печатию царскою… И как наступил 8-й час дня, начали вечернюю службу вверху Гроба попы православные, были тут и все духовные мужи и многие пустынники. И как начали паремии Великой Субботы, на 1-м чтении вышел епископ с дьяконом из великого алтаря, подошел к дверям гробным, посмотрел в Гроб сквозь крестец дверей, не увидел Света в Гробе и возвратился назад. И как начали читать 6-ю паремию, тот же епископ подошел к дверям гробным и ничего не увидел. Тогда все люди завопили со слезами: «Кирие, елейсон!» - что значит: «Господи, помилуй!». И тогда миновал 9-й час и начали петь песнь проходную «Господу поем», тогда внезапно пришла небольшая туча с востока и стала над непокрытым верхом церкви, пошел небольшой дождь над Гробом и очень намочил нас, стоящих у Гроба. Тогда внезапно и засиял Святой Свет в Святом Гробе, исходило из Гроба блистание яркое. Пришел епископ с четырьмя дьяконами, открыл двери гробные, взял свечу у короля Балдуина, вошел в Гроб, зажег первой королевскую свечу от Света Святого, вынес из Гроба эту свечу и подал самому королю в руки. Встал князь на своем месте, держа свечу с великой радостью. От свечи кроля мы зажгли свои свечи, а от наших свечей все люди зажгли свои свечи. Свет Святой не такой, как земной огонь, но чудный, светится иначе, пламя его красное, как киноварь, несказанно светится. Так все люди стоят со свечами горящими и вопиют велегласно, с радостью великой и с веселием: «Господи, помилуй!». Не может быть такой радости человеку, какая бывает всякому христианину, увидевшему Свет Святой…

Аминь.

Что это за человек? Какой он? Что он несет? Кому и чему он служит?

Необходимо отметить, что предлагаемые здесь мысли есть личное суждение самого автора, и речь здесь пойдет об обычном учителе обычной нашей школы. Единственное, что отличает православного учителя, это то, что он верит в Бога и исповедует Православную веру.

Первое и главное, православный учитель не проповедник и не миссионер. Иисус Христос сказал, что никто не придет к Нему, пока не позовет этого человека Отец Его Небесный. Тем более, это относится к учителю. Более того, активно агитируя за веру, можно получить обратный результат. Человек может только сам своею волею прийти к вере, к Богу. Здесь же надо сказать, что православный учитель – это и не учитель православия в том виде, в котором мы обычно понимаем учительство. Он не учит Православию, как таковому, он учит ему самим собой. Он просто другой человек по своему мировоззрению, по подходу к проблемам, к самой жизни, к себе и окружающим людям, другой по степени ответственности за свое дело и за весь окружающий мир. Главная заповедь Христа «Возлюби ближнего своего, как самого себя» определяет всю жизнь православного человека и его отношение к жизни. Самим собой, своим отношением ко всему окружающему, к самой жизни учит он своих учеников этой самой жизни и Православию. Он душей болеет за каждого из своих учеников как за своего ребенка. Для него нет плохих и хороших – для него все родные дети, за каждого он переживает, а за тех, у кого не все благополучно, он по-настоящему страдает и льет сердечные слезы. Он живет своими учениками, он весь в них и для них. В каждом своем ученике он видит Образ Божий и все силы свои отдает тому, чтобы этот Образ просиял в каждом ученике. В каждой неудаче своего ученика он видит в первую очередь свою недоработку и молится о своих учениках. Православный учитель добровольно и осознанно берет на себя крест учительского служения и несет его по жизни, отдавая всего себя своему делу. Перед его глазами образ Божий, который светит ему и направляет его. Православный учитель берет благословение Божие и имеет Его помощь. Да, ему очень непросто в этом мире, но это его не смущает, заставляя еще пристальнее всматриваться в себя, находить в себе силы идти к Свету и Истине и вести за собой своих учеников.

Да поможет всем нам Господь.

Аминь.

Август 2003года.

Что мне еще нужно, чтобы верить истинно, жертвенно, безоглядно, добавлю, истово? Только бы не впасть в гордость и тщеславие – дескать, столько необычайных случаев – свидетельств чуда Божия. Даже Апостол Павел в таких случаях говорил о себе в третьем лице. Но что-то мне подсказывает, что сейчас повествование от первого лица человека-современника может оказать б?льшую помощь ищущим Бога.

Я, совершенно четко осознавая ситуацию, могу допустить, что необычные состояния и случаи, происшедшие со мной, могли быть внушены мне лукавым. О явственности его внушений я уже имею представление. Но при таком допущении возникает вопрос – для чего. Нет, «не может царство разделиться внутри себя».

Вера находится в готовности верить. В готовности отдать себя в веру, готовности раствориться в ней и ею жить.

Верою в Бога, в чудеса Его мы даем возможность себе видеть их, а неверием запрещаем себе их увидеть и признать, закрываем неверием глаза и уши свои.

Мне выдаются щедрые авансы. Сознаю, что недостоин их совершенно. Щедрый Господь дает мне их с определенной целью, которая пока сокрыта от меня сегодняшнего.

Слава Тебе, Господи.  Аминь.                    Осень 2002г.

(Достоверная запись, взятая непосредственно из дневника одного человека)

18.06.2004. Вчера прикладывался к великим святыням - чудотворным иконам Пресвятой Богородицы: Ярославской, Толгской, Федоровской. Ушел в благодати. И сейчас еще сердце трепещет. Пресвятая Богородица, спаси нас. Молись о нас грешных. Простри над нами Покров Свой святой.

21.06.2004. В свое время не записал, записываю несколько дней спустя, что после приобщения благодати икон Пресвятой Богородицы, идя от собора по Большой Федоровской, я видел фигуру монаха, из воздуха сотканную и в воздухе затем растворившуюся. Фигура была больше человеческой. Смотрел я на нее против солнца. Она выглядела темным силуэтом в облачении схимонаха, но просматривалось и лицо, и руки, и крест, и надписи на облачении. Этот монах коснулся меня внутреннего. Я явно ощутил это, как во мне отозвалось, благословляющее прикосновение. Далее произошло следующее. Еду в трамвае, еще весь во власти и Святых икон и встречи с монахом, и вдруг женщина, сидящая ко мне спиной, начинает кричать, чтобы я ушел, что от меня отвратительно пахнет. Прямо истерика с ней случилась. Я отошел, находясь в большой неловкости. На выходе из трамвая она еще раз накричала на меня. Дома я всего себя обнюхал. Никакого запаха не обнаружил. Искушение. На следующий день в доме протоиерея Игоря Мальцева вспомнил этот случай. Мне пояснили, что такое случается у бесноватых при виде икон, святынь или при встрече с человеком после посещения им святынь. Сподобился и я это увидеть. Спаси и сохрани, Господи. И не введи во искушение, но избави от лукагого.

У Господа мгновения как тысячелетия и тысячелетия как мгновения

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Был однажды такой случай с одним человеком.

Работал он учителем, жил рядом со своей работой. И вот в какой-то из дней он в большую перемену, которая длится пятнадцать минут, забежал к себе домой, чтобы на скорую руку перекусить. Быстренько поел и за чаем взял в руки журнал «Русский дом». И зачитался. Дочитал статью о С.П.Королеве. следующая статья о православном чуде. Как этот учитель потом рассказывал, он прекрасно понимал, что времени у него только две минуты, но не мог оставить чтения. Он не мог опоздать на урок, такого он не позволял себе никогда, и не мог оторваться от чтения. Его сердце радовалось и парило в небесах от этого чтения и в то же время оно плакало и молилось о том, чтобы ему не подвести своих ребятишек. Так он и читал, воспаряя душой и сокрушаясь о своей практически уже явно состоявшейся провинности. Странно, что в этой ситуации читал он благоговейно и не торопясь. Дочитал, вознес хвалу Богу, порадовался душей. Обреченно взглянул на часы, и о чудо, они показывали то же самое время, что и в начале чтения. Он успел на урок. В молитве прошел весь день и в радости. Вечером снова вернулся к этому журналу, посмотрел на статью, которую читал в обед, еще раз удивился и порадовался – прочитать такой объем даже быстро возможно ну никак не менее, чем за двадцать минут, но не за те несколько секунд, как было этим днем.

Как велики Твои дела, Господи, даже в малом. Слава Тебе.

Произошло это в день Благовещения 7 апреля 2006 года, о чем оставлена запись в дневнике этого человека. Записано с его слов в мае 2008 года.

 Год 1993. Где-то летом я был неделю в командировке в Москве. Я смог так спланировать свои дела, что освободил последний день для поездки в Лавру к преподобному Сергию. Заранее купил билет до Ярославля, вещи оставил в камере хранения и налегке отправился в, еще тогда, Загорск. Приехал, прошел в Троицкий храм к батюшке и пробыл там несколько часов, совершенно потеряв представление о времени, до такой степени мне там было хорошо. Вдруг я почувствовал, что мне пора идти. Попрощался с преподобным Сергием, благословился и отправился на станцию, обласканный и омытый духовной радостью. Пошел пешком, совсем даже и не торопясь. Дождался электрички, сел в нее и так в тихой радости и молитве поехал. В Мытищах взглянул на часы и обеспокоился тем, что опаздываю на свой поезд. Выяснилось, что электричка прибывает в Москву в 15.45, в то время как мой поезд отходит в 15.40. Ко всему прочему, электричка начала опаздывать. Протиснулся поближе к выходу. Молитвенно обратился к преподобному, что, дескать, так хорошо было у Тебя в гостях, что я вот грешный засиделся и теперь опаздываю. Сказал Ему: «Прости меня, Отче, и помоги. Не может этот радостный день закончиться неудачно, ведь мне так хорошо сейчас с тобой». Как светлый лучик внутри себя почувствовал ответ, что все будет хорошо и что он все устроит. В меня вошла спокойная уверенность в этом. Меж тем, электричка подошла к перрону. Времени 15.55. Уже прошло пятнадцать минут, как мой поезд должен был уйти. Но я бегу в камеру хранения, беру вещи. Внутри уверенность и спокойствие. Выбегаю на перрон. Взгляд на табло – третий путь. И вижу, мой поезд еще стоит. Я бегом к нему, а он трогается, не дождавшись меня. Мне его уже не догнать. Я иду шагом вслед за ним. На какое-то мгновение отчаяние охватило меня, и я, чуть не плача, прошептал только: «Отче, Отче». И поезд останавливается. Последний тамбур на самом краю перрона. В невероятной радости, но все же в тревоге, я бегу. Добежал. Все двери закрыты. Что делать? И вдруг открывается дверь последнего тамбура. Выглядывает проводник посмотреть, что же случилось. Я врываюсь к нему, и сразу же поезд трогается. Прохожу в свой вагон, сажусь. Радостно мне и умилительно. Быстро бежит время. Я проезжаю мимо Лавры и, крестясь, благодарю батюшку Сергия. Теплом в своем сердце слышу его ответ и благословение.

Теперь, когда задерживается отправление поезда, я тихо радуюсь и молюсь. Опять по чьей-то молитве он дожидается спешащего путника.

Отче Сергие, моли Бога о нас. Аминь.

Июль 2003года.

В августе 2000года я оказался  в Соловецком монастыре. Эта поездка не планировалась – как говорят, привел Господь. Одиночное путешествие по реке в Карелии, встреча с хорошими людьми, и я на Соловках. Был там три дня. Сначала я еще не отошел от похода, от бессонных ночей и не ощущал Соловецкого духа, не чувствовал благодати. Пока еще все воспринималось по-мирскому. Да, грандиозный монастырь, да, величественный, да, красиво, да, впечатляет. Потом монастырь воспринимался по-другому. Там главным является не величественность, а дух.

Тихие проникновенные службы. Даже возгласы священника тихи. Служба идет как-то вполголоса, одухотворенно и благодатно. Зачем повышать голос, если Господь здесь среди нас. Негромкое монашеское пение погружает в молитвенное состояние.

Задушевные братские молебны, трепетное прикладывание к святым мощам.

Всё окружающая тишина, которую не нарушают ни шумы с причала, ни туристы, в большом количестве прибывающие на остров.

Умиротворение – вот то чувство, которое жило во мне на Соловках. Живые огромные камни стен монастыря взирают на тебя, погружая тебя в безвременье. Это тоже особое на Соловках – ощущение времени – настоящее пронизано прошлым, а порою кажется, что и будущим.

Еще, собственное уединение, которое возникает само, несмотря на большое количество туристов вокруг – монастырь их всех поглощает и уединяет, настраивая на размышления. Внутри тебя постоянно бьется розлитая там благодать.

Сейчас, спустя три месяца, когда я это пишу, перед моими глазами проплывают стены, храмы монастыря, а внутри тихая радость прикосновения к благодати.

Так и останется в моей памяти: монастырь, тихо плывущий по волнам времени и пространства в окружении берез, похожих на яблони, вод Святого озера и Белого моря, и облаков, хранящий святость и святыни, оберегающий и дарующий.

Ноябрь 2000г.

         Октябрь 2002 года. Очередное изменение моего внутреннего состояния. Закончился период «самописания». Что это значит? До этого все, что я записывал, писалось само. Я только записывал, а мысли возникали и формулировались сами. Что случилось со мной, я не знаю, но несколько месяцев назад появились затруднения, а сейчас совсем исчезла эта способность. Эту заметочку я начал писать с цель разобраться в себе и в причинах таких изменений. То, что у меня исчезла способность писать, является следствием общих изменений моего состояния, в первую очередь, духовного, как я считаю. Чем еще характеризуется это мое состояние? Физическое недомогание, слабость, боли, зачастую блуждающие. Снижение волевого потенциала. Отстраненность. Вслушивание в себя. Кто-то мечется во мне, как представляется, маленький, мною же самим ущемляемый и обижаемый, но именно в нем ощущается мое доброе начало.

Я воюю сам внутри себя. Часто терплю поражения.

Что еще изменилось во мне? Все, что ни пишу сейчас, все связано с Богом. Не могу по-другому. За всем происходящим вижу следы деятельности или Божьей, или лукавого. Чаще, лукавого. Как он силен в нашем мире. Даже видя его откровенное воздействие, я чаще всего ничего не могу поделать. Огорчает то, что у меня не получается открыть глаза на это другим людям. Я как будто говорю на другом языке. Меня не понимают и не слышат. Больно мне. Ощущаю немощь и бессилие свое.

Может, я все надумываю? Может, я ищу сложное в простом? Может, я сам все понимаю не так, как надо? Может, именно мною и руководит лукавый? Отрекаюсь от него. Господи, не оставь. Дай видеть. Будь во мне.

Приходят мысли о служении. Хочется написать «Служение» - с большой буквы. (Не тщеславие ли и гордыня опять во мне?) Вопрос в том, в чем заключается именно мое Служение? Я давно знаю, что я духовно слеп – я не замечаю того, что Господь говорит и показывает мне. Слава Богу, что-то со временем во мне проявляется, но как это бывает поздно. Душа и дух мои плачут во мне от слепоты и глухоты моей. Что во мне мешает слышать и видеть? Точнее, чем я сам мешаю себе, чем я заглушаю голос Бога в себе? Нечистота моя, грехи мои, но главное, отсутствие моего постоянного обращения ко Господу, непроизволение мое. Господи, будь во мне всегда, заполни меня всего. Веди меня. Дай служить Тебе. Очисти и освяти. Аминь.

Дописано в конце августа 2003года.

Я опять стою перед некоей потребностью своих внутренних изменений. Что произойдет, я не знаю, но чувствую и ощущаю это всем своим существом. Ощущаю, что проснулся мой дух, что он уже начинает менять меня.

Господи, только бы не поскользнуться, не упасть и не отпасть. Знаю, как велика глубина пропасти оступившемуся. Дна нет. Господи, сохрани.

Как перед родами происходит шевеление плода, так и во мне сейчас происходит некоторое внутреннее движение. Знаю, нельзя спугнуть, нужно быть в готовности принять, нужно захотеть всем сердцем открыть себя Господу, открыться полностью, освобождая и представляя Ему всего себя.

Потребность радоваться поселилась во мне, радоваться Господу.

Сегодня день Святаго Духа.

Июнь 2002года.

Было это давно.

Осозналось значительно позже.

Осталось без благодарности.

Сейчас уходит и забывается.

Не хочу это потерять. Поэтому пишу.

Единственная просьба: «Не дай, Господи, исказить и сказать неправду».

Я не буду сейчас трогать свои детские воспоминания. Пишу о том, что мне было даровано уже в зрелом возрасте. Только зарисовки, пока не стерлось и не исказилось.

Моторный завод. Цех механообработки. Шум такой, что разговаривать можно только криком в самое ухо собеседнику.

Я иду по проходу. Вдруг оклик; «Миша!». Позже вспомнилось: полная тишина и нежный женский голос. В голосе нет интонаций, только доброта и нежность. Тихий голос, прилетевший издалека.

Так вот, тишина, оклик, я приостанавливаюсь и поворачиваюсь – голос пришел откуда-то сзади, и в этот момент на то место, где я должен был находиться, падает огромный чугунный маховик. Задевает слегка по ботинку, на бетонном полу с металлической плиткой оставляет след-вмятину сантиметров восемь глубиной. Моя реакция очень странная. Нет ни испуга, ни удивления, ни возмущения. Полное спокойствие. Я не ищу того, кто меня окликнул, как будто зная наверняка, что там никого не увижу. Да, и на самом деле, никакой человеческий голос не способен был долететь до меня. Я спокойно продолжаю свое движение. Никому не рассказываю о случившемся. А когда видевшие это обратились ко мне, я как-то бессознательно и легко ушел от разговора, что на меня было совсем не похоже.

Проявилось и осозналось все это через несколько лет. Я даже сходил и проверил ту выбоину и разрушения, которые оставил тот маховик, чтобы поверить самому.

***

Конец августа.

Моя невеста «сослана» в колхоз на край света под Вологду.

Я еду к ней на День рождения.

Добираюсь попутками.

На очередной оказался в компании с тремя мужчинами на грузовой открытой машине. Сидели на флягах с обратом – я в центре, они вокруг меня. Нашлась тема для разговора. Водитель и мои попутчики были выпивши, а в дороге добавили еще. Почти доехали до моего места, но (из милицейского протокола) «...разогнавшись на спуске, на скорости 70- 75 км/час, водитель, потеряв управление, вильнул влево, затем вправо, машина вылетела с дороги и перевернулась вверх колёсами...».

Теперь о том, что происходило в это время со мной. Мотнуло влево, вправо, и машина, описывая полудугу, встала дном кузова вертикально. Шум, почти грохот, какой-то ор, визг – все обволакивало и оцепеняло. И в этот момент – тишина, полная абсолютная тишина и неподвижность всего. Не поворачивая головы и не наклоняя ее, я как-то осматриваюсь кругом, вижу и себя. Странно (странность этого, как и всего происходящего, осозналась позже), я в кузове один. Точнее, кто-то или что-то есть рядом, но уже где-то далеко. Машина – вертикально, я – горизонтально, тишина, все недвижимо. Я отстранённо обозреваю всё это, не воспринимая и не предпринимая никаких действий (у меня вообще весьма замедленная реакция). Рождается голос внутри: «Толкаться, толкаться!» (или «толкайся» – не помню). Я отталкиваюсь от дна кузова ногами. У меня не хватает сил. Долго-долго я распрямляюсь и отталкиваюсь – мышцы чуть не рвутся от напряжения. Мысль «Не отталкивается, не получается», а голос продолжает звучать «Толкаться!». Долгие, очень долгие минуты я отталкиваюсь. Вот наконец-то я распрямился и оттолкнулся от пола. Тело поплыло горизонтально. Какие-то упоение и легкость наполнили меня. В этот момент взрыв шума и тотчас же опять тишина и неподвижность. Снова осматриваюсь. Я вишу в воздухе горизонтально, вытянувшись, метрах в полутора над землей. Машина наклонилась, опускаясь вверх колесами. Борт кузова почти касается моих ног чуть выше колен. Все замерло. Я стремлюсь вылететь из-под кузова, но никакого движения нет. И снова голос: «Группироваться, группироваться!». Может, слова были другие, но я понял так. И вновь в невероятном напряжении долго-долго я тяну к себе ноги. Полные тишина и неподвижность вокруг и это плачущее желание выдернуть ноги из-под борта. Вот наконец я вижу, что мне удалось убрать ноги, и тут же обрушивается грохот, и я ударяюсь о землю. Прихожу в себя, отупело осматриваюсь. Вот камень, в который я врезался, в стороне и впереди от меня метрах в пятнадцати-двадцати – машина вверх колесами, стоит прямо на бортах, фляги вокруг. Шум в голове, поташнивает, булькающие и еще какие-то звуки. Бреду к машине, тупо хожу вокруг неё. Подбегает женщина. Что-то кричит. Я её не понимаю. Поднимаем борт, она лезет туда под кузов и в ужасе с криком – обратно. Откуда-то собираются люди. Меня оттесняют. Я тупо, скрюченно бреду в деревню – она километрах в полутора.

Потом узнаю, что одного из моих попутчиков разрубило бортом, второй немного позже скончался здесь же, третий умер через несколько часов в больнице.

Я живу... Только разбито бедро и плечо, боль в котором сейчас, через тридцать лет, может быть, и напомнила мне все это.

***

Другое.

Яковлевская церковь.

Я ещё не крещённый, но мне нравится заходить в церковь.

День солнечный – косые лучи в церкви.

Внутри меня радостно, тихо, спокойно.

Идет водосвятный молебен. Я его не понимаю. Просто мне хорошо.

В какой-то момент я вижу вертикальный луч, нисходящий на чашу, или, исходящий от неё.

 Косые лучи солнца и вертикальный луч над чашей. Он другой – прозрачнее, переливчатый, диаметром, может, с полметра. Крылатые прозрачные тени проплывают в нем.

Я не видел, как он появился, как он исчез – просто его потом не было.

Образы детства касались меня. Тихо мне было и покойно.

Никогда больше я не видел такого.

***

Следующее воспоминание.

Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. Я в нём послушником.

В храме Архангела Михаила идет архиерейская служба – приехал владыка Евсевий. Много народу. Сам храм большой высокий четырехстолпный. Очень интересный алтарь – он полукругом выступает в трапезную.

Идет служба. Я стою почти за колонной. То, что произошло, проявилось позже. В какой-то момент я осознал себя висящим в воздухе перед колонной чуть правее от центра. Я не ощущал своего тела, но был там как бы целиком, полностью. Сверху открывалась внутренность алтаря: ковры на полу, по стенам лавки с сидящими на них старцами. О существовании ковров и лавок я до этого не знал. Потом, осторожно спросив, я уточнил, что именно всё так и есть: и ковры такие, какие я видел, и лавки. Ничего этого из храма не видно.

Служба. Я в воздухе. Я весь – радость. Радость и умиление. И сейчас, когда я пишу, они наполняют меня, точнее, касаются меня. Внутри меня.

Позже, общаясь через келейницу Татьяну Сергеевну с батюшкой Иоанном Крестьянкиным, я услышал от него, что он меня видел на этой службе. Но как он меня видел, у меня не было даже мысли спросить об этом.

И только сейчас я возношу: «Господи, слава Тебе!».

Вдруг страшно стало: неужели я все это выдумал.

Прости меня, Господи.

Как я недостоин всего, что Ты даришь мне. Рыдания подступают о своей немощи духовной и недостойности.

Боже, спаси и сохрани.

***

И уже другое время и другое место.

Я живу послушником у монаха-священника в достаточно удалённом селе. Но сейчас я еду домой навещать своих близких. Время – где-то рядом с Благовещением. Автобус въезжает на мост через Волгу. Я смотрю на открывающийся вдалеке монастырь Толгской Богоматери. Произнося молитву, спрашиваю: «Что такое Благовещение?». И в ответ приходит несказанная радость, звучит небесное пение и происходит сияние. Длится это бесконечно. И нет сил всё это прерывать. И снова вопрос (он звучит уже сам собой): «А что такое - Рождество?». И опять - радость и пение. Но всё другое. Другая песня, другая радость, Другое сияние. В одном случае радовалось Небо, в другом – Земля. И великие грусть и тоска охватывают меня сейчас, потому что я не помню, когда пело Небо, а когда – Земля. Господи, прости меня. Я не сохранил в себе этого, хотя это было одно из самых ярчайших и радостных мгновений, пережитых мною. Да, только мгновений. Хотя эти ответы-песни длились нескончаемо, и я с огромным трудом расставался с ними, но, когда я очнулся, автобус был почти на том же месте. Потом уже подумалось, что и место ведь было особенным: я смотрел на Толгский монастырь, а находился над тем самым местом, где когда-то стояли церкви Петра и Павла с престолом моего святого Михаила Малеина и Никольская. Вплотную к ее изгороди находился мой родной дом, сейчас уже разрушенный, а во время той поездки он ещё стоял заброшенный и находился за моей спиной. Деда же моего, когда-то жившего в этом доме, звали Александр Михайлович Малеин.

Господи, сподоблюсь ли я когда-либо видеть и чувствовать подобное.

И сейчас я начинаю понимать, что пишу всё это для того, чтобы понудить себя измениться и заслужить эту благодать. Моя душа истосковалась и жаждет её.