Помощь  -  Правила  -  Контакты

Поиск:
Расширенный поиск
 

 

ДВОЙНОЙ КРЕСТ

 

Мария Сараджишвили

«И будет яко древо, насажденое при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет».
Пс.1

 

В ночь перед выносом, когда в доме по традиции никто не спит, а сидят у гроба, Лизико высказала свое удивление:

 

– Надо же, сколько народа было на панихиде. Это какой-то нонсенс для никому неизвестной 95-летней старушки-домохозяйки. Бабушка ведь не звезда телешоу!

– Люди идут в знак уважения. То, что смогла твоя бабушка, мало кому под силу

– Думаю, люди идут просто в знак уважения, – ответила ее мать из инвалидного кресла. – То, что смогла твоя бабушка, мало кому под силу.

20 июня 1941 года по Верийскому убану прошел слух: Анико бросил муж. Кто-то оправдывал его, кто-то осуждал. Но все сходились в одном: Анико – по жизни невезучая. Еле-еле в 30 лет замуж вышла, родила девочку с ДЦП и вот теперь осталась одна.

Через два дня участь брошенной жены никого не волновала. Началась война.

Уходя, монах сказал какую-то непонятную фразу: «...и вся, елика аще творит, успеет»

По соседним дворам ходил старый монах. Он втайне крестил детей, если родители хотели. Анико тоже его позвала. Очень надеялась на Лиино выздоровление. Из области: а вдруг! Таинство совершилось без происшествий. Им никто не помешал. Уходя, старик сказал какую-то непонятную фразу: «...и вся, елика аще творит, успеет».

Увы, ожидаемого чуда не произошло. Высохшее тельце Лии осталось прежним....

Тыловые будни давно описаны и сняты. К чему повторения? И так ясно: тяжело было всем, а с ребенком-инвалидом – вдвойне.

Единственный плюс был у Анико в ее положении – она умела шить, как никто другой в округе. Этим и перебивалась. Да и соседи вокруг – не люди, а чистое золото или, скажем так, бриллианты вперемешку с алмазами. Все входили в положение и помогали смотреть за Лией. Можно было спокойно работать.

Война катилась к концу, когда во дворе появился безногий Васо, добрался до дому доживать свой век. А при нем – настоящая инвалидная коляска, роскошь по военному времени.

Умирая, позвал к себе Анико и в присутствии жены объявил последнюю волю.

– Нана, коляску никому не продавай. Это для Лии. Ей она больше всех нужна.

Анико не нашла в себе сил для деликатного отказа. Сама уже давно мечтала о такой и не знала, где бы достать. А тут само в руки пришло, как и все, по-настоящему необходимое в этой жизни.

После победы люди вздохнули полной грудью. Да, проблем оставалось еще очень много, но какое может быть сравнение с теми днями.

Стрекочет машинка – заказов явно прибавилось. Вот бы все успеть! А в открытое окно вместе с легким ветром врываются ежедневные трагедии и комедии с улицы:

– Мацони, малакооо!

– Ой, что делать, на базаре у меня карточки украли! Люди, что делать?!

– Важа-негодяй, учти, умрешь – ни одной слезинки по тебе не пролью!

– Слышите, люди, какая у меня бессовестная жена?! Хочет похоронить живого человека «всухую»!

– Эй, дядя Георгий, почему у тебя на фанере столько ошибок? Разве так можно?

– А что тебе не нравится? – автор самодовольно читает вслух свой шедевр:

«Здесь живет Гио,
Сапоги шио,
Не проходи мимо!»

– И рифма, и реклама – все на месте!

В рекламе и Анико нуждается, как не крути. Но что бы придумать?

После смерти Сталина вернулась к себе домой Нона-актриса. Узнала про беду Анико – и сразу с порога с идеей:

– Не переживай, дорогая. Дай мне только себя в порядок привести, я тебе таких клиентов приведу – двойную цену дадут и не поморщатся!

И что вы думаете, через какое-то время у Анико очередь из заказчиц образовалась. И все светские «мадамы» – жены больших людей.

Следом нечаянная радость подоспела – Лия с трудом, но начала сама передвигаться. Началось явное улучшение.

А тут из соседнего двора учительница сама предложила Анико:

– Я с твоей дочкой школьные предметы подтяну, потихоньку нагонит и всю программу.

Зингеровская машинка все строчку за строчкой кладет. А время вперед летит.

Лия закончила школу. Анико ее пристроила на бухгалтерские курсы. Бухгалтерия – самое подходящее дело для инвалида, большой подвижности не требует.

В 60-м году Анико первой из убана приобрела телевизор – дочь порадовать. И сразу же позвала соседей на коллективный просмотр, как в кино. Даже с других дворов стали приходить со своими табуретками, чтобы посмотреть на чудо-ящик. Никто не жаловался, что передачи примитивные и выбор небольшой – всего два канала: Москва и Тбилиси. Для неискушенной публики это казалось окном в мир.

Именно на этих посиделках Анико и познакомилась с очередной своей болельщицей Зоей. Она к ее соседям в гости пришла, так и оказалась на просмотре. Разговорились они о том о сем, и Анико поделилась своей неотвязной душевной болью.

– Ладно, пока я жива, посмотрю за Лией. А дальше что? И, как нарочно, родни у меня нет. При таком деле свой человек нужен.

Зоя тут же озвучила блестящую идею:

– А ты ребенка возьми. Причем обязательно девочку. Пока еще сама поднять ее в состоянии. Вырастет как Лиина дочка. В свое время тебя ей заменит.

Анико лишь отмахнулась от такого абсурдного предложения, как от надоедливой мухи.

– Тут с Лией так все сложно, а еще внучка хлопот добавит – не выберешься из проблем.

Зоя бодро отстаивала свою идею:

– У тебя все получится! Вот увидишь! Столько смогла, и дальше все будет хорошо.

Звучало, конечно, очень заманчиво.

Зоя не умолкает, свою идею во всех цветах, как раскрытый веер, демонстрирует и всевозможные пути к ее достижению подсказывает:

– У меня в детском доме жена двоюродного брата работает. Через нее все и провернем. Как надумаешь, дай мне знать.

Анико вынашивала этот проект несколько лет и потихоньку откладывала деньги. Усыновление потребует больших финансовых затрат. И в итоге решилась: прозондировала почву, через знакомых разыскала деревенского парня и оформила Лии фиктивный брак. У ребенка должен быть, хоть и мифический, но отец.

Так появилась у Анико «внучка» Лизико. Забот-хлопот прибавилось.

Стрекочет «Зингер». Сноса ему нет. Вот фирма – так фирма. И опять помогают соседи. Лизико часто берут проветриться или зовут к себе в гости поиграть, сменить обстановку. Анико тем временем «Бурду» изучает – повышает квалификацию.

Неумолимое время стрелки часов крутит: ясли, сад, уже и в школу пора готовиться. Опять-таки финансы нужны, чтобы Лизико была не хуже других. Не дай Бог, комплекс какой у ребенка образуется или не тот взгляд кто кинет. Потому и не иссякает поток заказчиков, всем на удивление.

Одна соседка говорит другой через балкон:

– Наргиза, слышала новость? Через два дома от нас свадьбу справляли и никак не могли уместиться во дворе. Так они стену между квартирами немного разобрали и так напрямую столы и накрыли. Хорошая свадьба вышла. Только вот проблема – немного траты не учли. Теперь все никак обратно стенку не починят. На материал денег нет. Удивительно да, как Анико выкручивается?

– Не говори, – отвечает другая. – Я так думаю, что она слово какое-то знает. А сама все скромничает, мне, мол, на хороших людей везет.

Анико пора бы юбилей справлять. Но не до того. Еще несколько важных дел надо успеть

Время, как взмах ресниц, пролетело. Через год Лизико уже школу заканчивает. Значит, репетиторы нужны. Кровь из носу, ей надо высшее образование дать. Но силы у Анико уже не те, что были раньше – 75 стукнуло. Пора бы юбилей справлять. Но не до того. Еще несколько важных дел надо успеть.

На данном этапе надо Лизико с первого захода в институт пристроить, хоть она в учебе не блестит. Туговато бедняжке науки даются. Сколько времени вместе билеты зазубривали, и то Анико в ее знаниях сомневается. Эх, будь что будет! Анико только остается молиться, чтоб внучке повезло.

И что вы думаете, весь двор после экзаменационной лихорадки в шок впал: Заза-отличник по конкурсу не прошел, а тугодумка Лизико в списке принятых красуется.

Только волнения с институтом улеглись, у Анико новая задача возникла. Как бы внучку с заурядной внешностью замуж удачно выдать.

Стала она своих клиентов трясти, выяснять возможные партии. В выборе супруга для Лизико тоже никак нельзя ошибиться. А то выскочит замуж за какого-нибудь балбеса и через год-другой разведется. Тут позарез нужен парень-стена, морально устойчивый, без вредных привычек.

Долго ли, коротко ли, как раз к окончанию института Анико нашла-таки три партии на выбор. Но тут внучка закрутила носом и пошла философствовать примерно в таком ключе:

– Если рост Ники прибавить к уму Шио, а то, что получится, приклеить к Сосо, тогда я согласна.

Под конец все же остановила свой выбор на внешне невзрачном Сосо.

 

    

 

Машинка тарахтит с перебоями при керосиновой лампе. На дворе темные 90-е годы. Молодой семье надо помочь. Тем более, как и мечтала Анико, скоро появились у нее трое правнуков.

На ум пришли давние слова старика-монаха... Теперь они уже не казались бессмыслицей

В 95 почувствовала Анико, что все, устала она безмерно, достигла всего, что хотела. Лизико с мужем хорошо живут, разводом точно не пахнет. Мальчишки уже большие, выросли. Лия в надежных руках. На ум пришли давние слова старика-монаха: «...и вся, елика аще творит, успеет». Теперь они уже не казались бессмыслицей. Можно было успокоиться...

***

– Не бывает так, чтобы вся жизнь состоялась как по заказу, – запротестовала Лизико, еще не переварившая новость о своем рождении.

– Иногда бывает, – улыбнулась ее мать, поправляя фитиль самодельной лампадки.

Мария Сараджишвили

21 апреля 2015 г.

 
 

  “Я еcмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель” (Откр. 1:8).

Часть первая. ДИСПУТ
“Пока свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света” (Иоанн 12,36) На праздник Рождества Христова я поехал
к своим родственникам в село Покровское, и там произошло событие, которое побудило меня написать эту работу.
Перед праздником по селу были расклеены объявления, что в помещении Дома культуры состоится лекция “Как
произошла вера в Бога?”. В объявлениях также указывалось, что после доклада лектора общества “Знание”
товарища Матюхина И.П. состоится диспут. Покровка испокон веков слыла в области православным Ватиканом.
Почти в каждом доме была религиозная литература. Уже с раннего возраста дети воспитывались в православном
духе: усваивали молитвы, ходили со старшими в церковь. А потом, в школе, из них выбивали, как могли,
религиозный “туман”. Поэтому подбор лектора для Покровки имел особое значение. Народу пришло много: врачи,
учителя во главе с директором школы, школьники; молодые и пожилые, верующие и атеистически настроенные
заполнили зал Дома культуры. Слово “диспут” магически притягивало людей. Чтобы не ударить в грязь лицом
перед приезжим лектором, директор Дома культуры позаботился о соответствующем оформлении зала. В зале
развесили плакаты: “Религия – это опиум для народа”, “Религия – это дурман” и “Ни одного отстающего в пути”.
Подобные мероприятия проводились в Покровском редко, поэтому представлял лектора сам директор Дома
культуры Альтшулер. В противоположность тучному, с холодным, надменным взглядом и крикливым голосом
Альтшулеру, лектор Матюхин выглядел спокойным, общительным; добрые глаза и приветливая улыбка располагали
к себе. На вид ему было лет около 50-ти. Альтшулер представил Матюхина и напомнил, что после лекции состоится
диспут, в котором могут принять участие все желающие. Выйдя на трибуну, лектор преобразился: с губ слетела
улыбка, в глазах погасла доброта, лицо стало самоуверенным и решительным. - Как известно, – уверенно начал он, –
атеистическое мировоззрение – самое передовое мировоззрение в мире... Альтшулер бросил в зал взгляд, который
как бы говорил: это вам не со мной, сейчас Иван Петрович покажет вам кузькину мать, а то, ишь, размолились. -
Религиозные представления формировались в обстановке невежества, страха, бессилия человека перед природой, –
продолжал внушать лектор. – Солнце, луна, планеты, звезды казались людям могучими богами, к ним они
обращались с молитвами, приносили дары. На присутствовавших обрушился поток цифр, цитат, высказываний
ученых и писателей, отвергающих религию. Матюхин ссылался на верования народов и племен Австралии, Африки,
Азии, Южной Америки и т.д. Избитые факты в его устах приобретали какой-то особый смысл. Он упивался своими
знаниями, ошеломлял слушателей своей ученостью. Все было направлено на то, чтобы не оставить от религии, от
веры в Бога камня на камне. - Перед лицом современной науки наглядно видна безнадежная устарелость
религиозных воззрении, – продолжал Матюхин. – Мы живем в век, когда человеческий разум проявляется во всей
своей силе и мощи: космическое пространство сегодня превращено в гигантскую лабораторию, опытную площадку;
запущены тысячи спутников Земли, межпланетные аппараты побывали на Луне, Венере, Марсе. Полеты людей в
космос стали обычным явлением, человек уже ступил на поверхность Луны. – Он сделал паузу, оглядел зал, развелруками и с издевкой заметил: – И представьте себе, никто не видел в небе Бога! Все это и многое другое
опровергает религиозные догмы, содействует угасанию религиозных пережитков. Просто не хочется верить, чтобы
в наш век, когда человеческий разум достиг своего апогея, религия, вера в таинственное, в сверхъестественное
сохраняла еще власть над умами и сердцами людей! Матюхин обвел взглядом зал, довольного Альтшулера и,
почувствовав, что выполнил поставленную перед ним задачу, убежденно закончил: - Религия – это старое дерево.
Однако, главные корни этого дерева мы уже подрубили, и мы уверены, что придет время, когда религию можно
будет сдать в музей, как прялку. Альтшулер встал из-за стола и радостно захлопал. Люди, зараженные атеизмом,
тоже дружно зааплодировали. Да-а, “наверху” знали, кого прислать в Покровку! Верующим же было прискорбно и
от самой лекции, и от того, что их односельчане успели заразиться духом безбожия. После доклада был объявлен
перерыв. Многие пошли к Демьяну Лукичу, пасечнику. Это был старик лет 60-ти с лишним, с небольшой рыжеватой
бородкой и чистыми, спокойными глазами. Он слыл среди односельчан человеком знающим: был весьма
любознательным, много читал, внимательно следил за происходящими в мире событиями. А еще очень любил
природу, по-детски умилялся ею, благоговея перед всяким созданием Божиим, будь это растение какое-нибудь –
травка, цветок, или животное, птица, насекомое. Во всем он видел премудрость Творца. Сельчане относились к
Лукичу с уважением, называли мудрым и часто обращались за советом, за помощью. Всех он называл на “ты”, но
получалось это у него как-то мягко, ласково, и никто не обижался. Больше всего Демьян Лукич любил потолковать о
божественном. Говорил он просто, понятно, а, главное, убежденно. На лекцию Демьян Лукич пришел со своим
внуком, десятилетним Трофимушкой. - Очень уж мудрено говорил этот лектор, – заметил кто-то из односельчан. –
Каких только народов нет на свете, и у каждого своя вера. Страсть! Что тут ему скажешь? - Ну как, Демьян Лукич,
чувствуешь себя? – поинтересовался другой. – Найдется, о чем с ним потолковать? - Да уж как Бог вразумит, –
ответил тот смиренно. – А не пойти ли нам, Лукич, домой, – предложил самый близкий его друг. – Что связываться с
этими безбожниками, засмеют только. - Я так думаю: защищать веру нужно не ради безбожников, а чтобы
предостеречь от соблазна верующих. А то ведь некоторые стали колебаться... Посидим немного, послушаем, что
они еще скажут, – и Демьян Лукич пошел на свое место. Он сидел и думал: “Какой народ нынче маловерный!
Близкие и те готовы бежать, боятся насмешек... Раньше христиане шли за Христа на мучения, на смерть, как на
праздник. Неужели можно сомневаться в Боге?” Демьян Лукич не мог представить, чтобы разумный человек мог
жить без Бога. Всех безбожников он считал обманщиками: они только притворяются, что не веруют в Бога, а в душе
вера у них все-таки тлеет... Разве они в мыслях не обращаются к Богу, а то и бегут в церковь в трудную минуту! А
лектор этот? Наговорил много чего, а доказать ничего не доказал. Интересно, как он ответит на некоторые
вопросы...
1. НАЧАЛО ДИСПУТА
Перерыв кончился, все расселись по местам. Директор Дома культуры Альтшулер пригласил желающих выступить,
но никто не отозвался. Он повторил приглашение, и тогда в первом ряду не спеша поднялся Демьян Лукич.
Альтшулер пристально посмотрел на него. - Вы хотите? Пожалуйста. Демьян Лукич откашлялся. – Много ты, милый
человек, – обратился он к докладчику, – нам тут всего наговорил. Сравнил даже религию с прялкой – мол, ее тоже
скоро в музей сдадут... Да разве может такое быть? Религия – ведь не предмет какой-то, взял да и выбросил, это
жизнь народа, и к серьезным вещам, милый мой, надо относиться серьезно. А насчет того, что Бога дикари
выдумали от страха, тоже скажу: это не так! Дикари выдумали не Бога, а богов, потому что, сам ты говорил,
обожествляли природу, поклонялись солнцу, деревьям, камням всяким. Это были языческие боги, а мы в таких не
веруем. Мы веруем в единого Бога, Творца неба и земли, и нам нечего Его выдумывать, потому что Он есть, был и
будет всегда. – Демьян Лукич немного помолчал. – Говоришь: Бога нет. Слыхали мы такое! Выступал тут один, из
бывших священников, отрекся от Бога. “Я, – говорит, – вас раньше обманывал, внушал, что Бог есть, а на самом
деле Его нет”. Конечно, я не вытерпел, поднялся и говорю ему: “Если ты раньше нас обманывал, кто же тебе теперь
поверит?”. Ну, а ты, милый мой, можешь нам доказать, что Бога нет? - А что тут доказывать? Я ведь только что
говорил, что об этом ясно свидетельствуют величайшие достижения науки. 20-й век – век науки и техники, век
космических полетов, а не религии, она уже отжила, -убежденно повторил Матюхин. - Ошибаешься, дорогой! –
возразил Д.Л. – Наука Бога не ищет, у нее задачи совсем другие. Наука изучает природу, ее законы, открывает их, и
ты, конечно, знаешь, что очень много знаменитых ученых были верующими. Ломоносов, например, Пирогов, Павлов,
Филатов, Циолковский... Вера в Бога не мешала и не мешает им делать открытия, а, напротив, помогает: Бог
вразумляет их, чтобы они, видя в природе премудрость Божию, прославляли Творца. Вера в Бога была, есть и
всегда будет. Почему? Да потому, что человеческая душа стремится к небу, тоскует по нем, такой она Богом
создана. Даже наши писатели это признают. Читал я недавно книгу Владимира Солоухина – может, знаешь? – так он
интересно сравнивает. Жили, мол, в пруду караси, жили, и вдруг один, вроде бы карасиный космонавт, решил
выпрыгнуть и посмотреть, что за жизнь там, наверху. Выпрыгнул – и задохнулся, и быстрее на дно. “Ну, что там?” -
спрашивают его сородичи. “Да ничего. Ничего там нет!” Вот так и люди: слетали в космос, на вершок от земли
подпрыгнули и уже кричат: “мы летали, а Бога не видели! Бога нет!” Да разве Бога из ракеты увидишь! Он живет в
Свете неприступном... А как мы можем узнать о Нем? Через Его творение. Оглянись – и увидишь, всюду Его следы...
Зал внимательно, напряженно слушал.2. ПЧЕЛЫ
- Вот у меня на пасеке есть пчелы, – продолжал Демьян Лукич. – Сколько я наблюдаю за ними и все удивляюсь: Как
мудро они работают! Как дивно строят соты – такие правильные и красивые ячейки мастерят, нам таких ни за что
не сделать. А как собирают и откладывают мед! Читал я в ваших книгах, что даже ученые удивляются пчелиной
мудрости. Вот я и хочу спросить тебя: откуда у них эта мудрость? Кто научил их? - Никто их не учил, – быстро
ответил докладчик, – и эта, как вы выражаетесь, мудрость ничто иное, как инстинкт, или интуиция. Инстинкт
свойствен и человеку, и животным, и насекомым, короче, всем живым существам. Действует он всегда
бессознательно, но целесообразно, т.е. достигает нужной цели. Вот и пчелы: они не сознают, что делают, хотя
действия их полезные, целесообразные. Поняли вы теперь? - Понять-то понял, да не о том я спрашивал. Я
спрашивал: откуда у них эта мудрость, или инстинкт этот? - Откуда? – переспросил Матюхин. – От привычки.
Привычка – это тоже свойство человека и животных. Например, мы привыкли ходить, привыкли писать и делаем это
бессознательно, как бы механически. Подобные привычки есть и у животных. Приобретаются они не сразу, а
вырабатываются сотнями, даже тысячами лет... - Смотри-ка, – удивился Д.Л. – Что-же тогда получается – что пчелы
тысячи лет назад были умнее нынешних архитекторов? - Как так? – возразил Матюхин. - Да так. Если они давным-
давно привыкли делать такую мудрую работу, какую ученые и поныне не осилят! Ведь ученым мед с цветочков ни
за что не собрать, а пчелы справляются с этим быстро и легко. Да еще, я читал, прибавляют к меду 25% воды и
какого-то противогнилостного вещества, чтобы предохранить мед от брожения. Кто научил их? Мы – люди и то сами
не можем научиться писать, читать, даже ходить нас учат. А тут пчелы, насекомые – неужели они сами научились?
Матюхин ответил не сразу: видно было, что он немного растерялся. Альтшулер попробовал его выручить. -
Выступайте по докладу! – сказал он. – Как произошла вера в Бога? – вот тема доклада. Не уклоняйтесь! - А он и не
уклоняется! – бросил кто-то из зала. – Он дело говорит. – Нечего увиливать. Отвечайте!
3. ДАРВИНИЗМ
- В науке существует особая теория – дарвинизм, -снова заговорил докладчик. – Как известно, она названа так по
имени английского ученого Дарвина. Этот ученый доказал, что все в мире постепенно развивается и
совершенствуется. Происходит с природой так называемая эволюция, т.е. постепенное развитие. Миллионы лет
назад животный и растительный мир был совсем не такой, как сейчас. В природе идет борьба за существование, в
процессе которой слабое, неприспособленное гибнет, а здоровое, сильное выживает, укрепляется и развивается.
Этот процесс в науке называется естественным отбором. Помимо него существует отбор искусственный, с помощью
человека. Так, скотоводы скрещивают разные породы животных, улучшают их, то же делают садоводы с
растениями путем прививок. Новые приобретенные качества передаются по наследству, закрепляются в
последующих поколениях, и таким образом происходит усовершенствование отдельных видов. - Ну, ладно, –
согласился Д.Л., – даже если и есть эта эволюция, ее мы еще можем признать – но она ведь только следствие! А я
тебя спрашиваю о причине, о начале начал, т.е. о Боге, от Которого и эволюция, и интуиция, и все прочее. Матюхин
снова замолчал, и Альтшулер воспользовался паузой. - Вопрос исчерпан, – сказал он. Но Демьян Лукич и не думал
отступать. - Какое там исчерпан, – смиренно заметил он. – У меня, милый мой, вопросы только начались... Я вот
тоже хочу сказать о садовнике, есть у меня знакомый в городе. Какие он цветы выращивает – настоящее чудо! Как-
то спросил я его: “А можешь ты вырастить какой-нибудь цветок, ну, скажем, из крапивы? – “Нет, конечно”, –
удивился он. А из дерева сделать железную скамейку?” – “Это уж совсем чепуха!” Почему? Потому что есть законы
в природе, и их не переступишь. Попробуй привить что-нибудь к засохшему дереву – хоть всех садовников собери,
ничего не получится, потому что в нем нет жизни... И с пчелами не так-то оно просто. Не садовник же и не скотовод
и даже не пчеловод обучил их строить соты и собирать мед. Ни с кем их не скрещивали, не прививали. Откуда же
они такие хитрости знают? Вот на этот вопрос я никак не добьюсь от тебя ответа! Не скрой же, почтенный,
пчелиного учителя, скажи, кто научил пчелу мудрости? Матюхин все еще молчал. Демьян Лукич хотел, чтобы ему
ответили конкретно: Бог научил пчелу или природа? И чтобы добиться ответа, привел пример. - Вот самолет и
птица, – начал он, – в полете и по своему строению они похожи, ведь самолет создавали по подобию птицы. Но вот
какое интересное дело: птицу можно убить и разобрать по косточкам, самолет можно разобрать на части. А собрать
что легче – самолет или птицу? Ясно, что самолет собрать можно, а птицу никому не удастся, потому что она –
живое существо. Теперь ответь мне: кто сделал самолет? - Разумеется, человек. Конструктор. - А птицу? Ее кто
сотворил? Матюхин молчал, и за него тут же ответил Альтшулер: – Разумеется, природа!
4. О ПРИРОДЕ
- Значит, и пчелиный учитель, и конструктор птицы – природа, так я тебя понял? – переспросил Лукич. - А кто же
еще? Только природа, и никто иной, -сказал Матюхин. – Она есть великий учитель и конструктор. Она производит,
она делает отбор, она создала птицу. Все она делает. - Смотри-ка, – снова удивился Демьян Лукич. – Тогда ответь
мне: что такое природа? - Природа – это все, что нас окружает, – принялся объяснять Матюхин. – Все, что мы видим,
и все, что существует. Небо и звезды, моря и земля, и растения, и весь животный мир – все это природа. - Стало
быть, – начал рассуждать Демьян Лукич, -природа состоит из одушевленных существ и неодушевленной материи.
Так ведь? Теперь давай возьмем одушевленных: человека, животных, птиц – и в уме уберем их из природы испросим: “земля, воздух, вода и прочее будет ли одушевленно, если все живое убрали?” Нам скажут: “Нет, это
неодушевленная материя. Она разум имеет?”. - Нет, неодушевленная материя не мыслит. - Из этого мы видим, что
есть природа одушевленная и неодушевленная, мыслящая и не мыслящая, – заключил Демьян Лукич. – Ладно, мы
отделили одушевленную природу от неодушевленной, а теперь поразмыслим: кто же из нее создал птицу?
Человек? Нет. Животные? Нет. Сама себя птица создать не может... Или земля создала? Или вода, воздух? А может,
они все вместе сели за стол и общими силами все продумали? Опять же нет! А почему? Да потому, что если уж
разумный человек не может создать живое существо, то, что говорить о неодушевленной природе!
Неодушевленная природа не создаст никогда одушевленное существо, как яблоня не уродит вместо яблока
морского ежа. Из мертвой материи, не имеющей разума, разве может сам собой получиться разумно устроенный
мир и разумный человек? Или по-другому сказать: мертвая женщина, имеющая во чреве плод, может родить живого
ребенка? Как ты думаешь? - Конечно, нет! - Вот и разъясни, – попросил Лукич, – кто же из природы, одушевленной
или неодушевленной, создал птицу и научил пчелок такой великой мудрости? Известно, ведь, что сто дураков не
сумеют одного человека сделать умным, а умный один может сто просветить и научить. Какое же такое существо
создало птицу и научило пчелок уму-разуму? - Да ведь я уже разъяснял, что пчелы делают все не по разуму, а по
инстинкту, – с оттенком раздражения ответил Матюхин. – У них нет сознания и воли. - Это еще дивнее, – заметил
Д.Л. – Легко научить человека, у которого есть разум и язык, а вот попробуй корову или лошадь научить читать и
писать! Это было бы чудом! А еще большее чудо – научить малюсеньких пчелок делать дивные дела, на какие не
способны самые ученые люди. Скажи, наконец, кто это чудо совершил? Кто?! Молчание. И в зале было тихо. Спор
всех захватил. – В далекие времена, читал я, – продолжал Демьян Лукич, – многие языческие народы – египтяне,
финикийцы, греки – представляли себе происхождение мира так: раньше был вечный хаос, первобытный океан, и из
этого темного бессмысленного скопления стихий возник наш разумно устроенный мир. Это древнее языческое
учение воскресили современные атеисты. Они тоже объявили, что вселенная возникла из бессмысленной,
неразумной материи, и науку они используют в своих интересах: что им подходит – признают, а что не подходит –
отбрасывают... Альтшулер поморщился; - Я запрещаю обсуждение посторонних вопросов! - Тут надо серьезно
подумать и рассудить, – не обращая внимания на окрик, говорил Демьян Лукич, – проверить, правильно ли это
учение? А для примера возьмем книгу “Война и мир” Льва Толстого. Прочитаем ее, разрежем на отдельные буквы и
всю эту огромнейшую кучу букв рассыпем по земле. Получится из этого книга “Воина и мир”? Нет, получится хаос. А
чтобы из этого хаоса снова создать книгу – что надо? - Ясно, что, – усмехнулся Альтшулер. – Голова нужна. - Э,
милый, голова и у обезьяны есть, а она тебе даже из готовых слов книгу не составит. К голове-то что надо? Разум.
Чей? Писателя Толстого. Правильно я говорю? Матюхин нехотя кивнул. - А чтобы из первобытного океана, из хаоса
получился наш разумный, прекрасный мир – для этого что надо? – не отставал Лукич. - Разум нужен, – ответил
Матюхин. - Чей, человеческий? - Нет... - Чей же? - Надо полагать... высший разум. - Да! И ЭТОТ ВЫСШИЙ РАЗУМ ЕСТЬ
БОГ ! Последние слова Демьян Лукич произнес громко и радостно. В его душе зазвучал торжественный призыв
псалмопевца: “Научу беззаконныя путем Твоим и нечестивии к Тебе обратятся...”. Матюхин же чувствовал себя
скверно, точно в западне. Что отвечать этому старику? Смешно же утверждать, что солнце или звезды, растения
или животные создали птиц и научили пчел. Все они не имеют разума. И... неужели весь этот разумный мир сам
собой образовался из мертвой, неорганизованной материи?... Как возник мир? Вот вопрос вопросов! Случайно? Из
стечения обстоятельств? Но тогда вокруг был бы беспорядок, хаос... откуда же такая гармония в природе, такая
точность во всем, такой глубокий смысл? Матюхина бросило в пот, и он жадно пил воду. Альтшулер опять пришел
ему на помощь: объявил перерыв.
5. ПЕРЕРЫВ
Чтобы верить, будто из немыслящей, неодушевленной материи сам по себе возник этот разумный прекрасный мир,
– это надо быть сумасшедшим, надо быть фанатиком! Большой знаток русской души Ф.М. Достоевский о вере
атеистов писал: “Легко сделаться атеистом русскому человеку, нежели другим нациям, живущим во всем мире! И
русские не просто становятся атеистами, они верят как бы в новую веру, не замечая того, что уверовали в нуль...”
Люди шумели, громко спорили. Многих глубоко волновал вопрос о вере в Бога; Демьяна Лукича окружили плотной
толпой, благодарили, засыпали вопросами... Ведь у многих, особенно у молодежи, атеизм был непродуманный,
налетный: точно пыль с одежды, его легко было сдуть. До сих пор они вряд ли задумывались всерьез, есть ли Бог? –
Просто повторяли то, о чем всюду говорят. А говорят и пишут, что Бога нет, что Его выдумали темные неграмотные
люди, и наивная молодежь приняла эту ложь за истину... А сейчас Демьян Лукич расшевелил ее, заставил
призадуматься. Некоторые уже говорили, что Матюхин провалился, несмотря на свою ученость, и что простой
деревенский мужик доказал ему как дважды два, что Бог существует. Между тем Матюхин с Альтшулером сидели в
комнате за сценой. Матюхин рассеянно перелистывал блокнот со своими записями. - Вот не ожидал, что выступит
этот дед! – недовольно произнес Альтшулер. – Думал, встанет кто-нибудь из интеллигенции, задаст один-два
вопросика – и конец. Вы же понимаете, что никакого диспута не планировалось, это так объявили, для рекламы,
чтобы народу больше собрать... - Все же, что ему ответить? – с беспокойством спросил Матюхин. Альтшулер пожал
плечами. - Да убедите вы его, что природа создала пчел, напустите побольше тумана или еще чего... В общем, вам
виднее: вас же там специально учили. - Очень уж смекалистый и к тому же упорный он: так и гнет свою линию. Я
ему про инстинкт, а он: кто его дал? Я ему эволюцию, он снова свое: кто ее создал? Я ему природу, а он опять: кто
именно из природы научил пчел? Вот и изворачивайся, стоит на своем, и все. Его не затуманишь. ...Время перерывадавно прошло. Матюхин сидел, задумавшись... народ нетерпеливо шумел. - Ну, пойдем, и так сильно запаздываем, –
сказал Альтшулер. Они вошли в зал. Как только лектор появился на трибуне, стало тихо.
6. НЕПОСТИЖИМАЯ СИЛА
- Демьян Лукич в своем выступлении, – начал он, – говорил о том, что пчелы обладают особыми качествами,
которыми они якобы наделены от Бога. Я уже ответил, что не Бог, а природа научила их мудрости. Этот ответ не
удовлетворил моего собеседника, но лишь потому, что у него, по-видимому, неверное представление о сущности
природы. Наука признает, что природа состоит не из видимого только вещества, или материи, но еще и из многих
заключающихся в материи сил. Посмотрите на небо: там солнце, луна, планеты, звезды. На чем они держатся?
Оказывается, в природе есть сила притяжения. Ученые выяснили, что каждая планета обладает такой силой и
притягивает к себе другие планеты. Силу эту нельзя ни видеть, ни осязать, но она несомненно существует. Во
вселенной весьма много таинственных, непостижимых , невидимых сил. Они проявляют себя и в так называемой
мертвой материи, но еще больше тайн и неразрешимых загадок содержит живая природа. Взять хотя бы все тот же
инстинкт пчел. Какая-то таинственная, непостижимая сила действует в этом инстинкте. Ее нельзя видеть, может,
нельзя даже до конца познать. Но она несомненно существует. Вот эта сила и есть учитель, о котором вы
спрашиваете, – обратился к Демьяну Лукичу Матюхин и на этом кончил свою речь.
7. КНИГА ПРИРОДЫ... КТО ЕЕ АВТОР?
Демьяну Лукичу это объяснение пришлось по душе. Казалось, он все вопросы задавал для того, чтобы подвести
докладчика к такому ответу. - Спаси тебя, Господи, за твои пояснения! Сразу видно, что ты человек умственный и
рассудительный, – похвалил он Матюхина. – А то как-то пришли ко мне два товарища и завели спор. Твердят одно:
ничего в мире нет, кроме природы, никаких таких тайн, непостижимых сил. Одна только, говорят, материя
существует, и больше ничего. Даже вывели меня из терпения: я прекратил с ними разговор. Дурака ведь ни в чем
не убедишь, напрасно только время потратишь... А вот ты другое дело, с тобой, почтенный мой, приятно
побеседовать. Ты вот только поясни мне насчет пчелиного учителя: какая же непостижимая и таинственная сила
научила их? - Неизвестно, – ответил Матюхин неохотно. – Я только что сказал: наука не знает природы этой силы.
Она остается пока загадкой. - Но все-таки эта сила – разумная? Зрячая или слепая? Толковая? Как ты, почтенный,
думаешь? - Да ничего не известно, – с неудовольствием повторил Матюхин. – Решительно ничего нельзя сказать о
ней! Но Демьян Лукич на этом не успокоился. Вопрос о таинственной силе, научившей пчел мудрости, был,
казалось, совсем легким и ясным, понятным даже малорассудительной публике. И только Матюхин почему-то никак
не хотел признать этого. И Демьян Лукич начал снова: - Непонятно тебе? Ну, давай возьмем другой пример. Вот
книга. Сначала ее необходимо придумать, не так ли, дорогой? А когда человек напишет ее, мы можем сказать, что
она – плод его ума. Откроем книгу, прочитаем, познакомимся с писателем, узнаем, способный ли он, – из книги все
можно узнать о писателе. Макарий Великий говорит, и ученые подтверждают, что природа – тоже Книга, раскрытая
Книга, ее корки – небо и земля. Читай со вниманием, в ней все написано! Вот ученые и читают и познают, сколько в
этой Книге премудрости. И самое главное: законы в природе они не устанавливают, а только открывают! Но если
мы признаем законы в природе, то должны признать и Законодателя, не так ли? Человеческий разум не может
вместить всего, что сокрыто в природе, но он может увидеть, может убедиться, что все здесь написано красиво,
премудро, разумно, как ты говоришь – целесообразно. А что это значит? Это значит, что все создано Разумом! Каким
же? Наш конечный разум не в состоянии постигнуть бесконечный Разум, который есть Бог. Как точно и убедительно
рассуждал этот деревенский старик о таких сокровенных понятиях! И правда, если взять две книги: Книгу природы
и книгу, написанную человеком, и сопоставить их, то какой можно сделать вывод? Книга, написанная человеком, –
это плод его ума, а Книга природы является плодом творческого Разума – Бога. Человеческая книга имеет вес,
объем, т.е. материальную форму, но, что в ней первично: эта материальная форма или заложенная в книге идея?
Любой мыслящий человек скажет: чтобы написать книгу, она сначала должна сложиться в сознании человека.
Значит, первична идея. Возьмем Книгу природы. Что первично: эта видимая материя или заложенная в нее идея?
Конечно, идея. Первична не материя, а сознание, т.е. первичен Бог, как вечность, материя же вторична, она – лишь
воплощенная в видимых формах идея Бога. Когда мы читаем книгу, мы не видим ее автора, но знаем, что он есть.
Так же мы не видим и Творца мира, Бога. Но как не может появиться книга без писателя, так не могла возникнуть
вселенная без Бога Творца. Он сокрыт от нас, но мы видим то, что Он создал. Божия Книга природы поражает нас
своим необъятным величием, абсолютной гармонией, порядком и таинственной непостижимостью. Наш
ограниченный разум не в состоянии постичь или объять ее. Откуда произошло такое неисчислимое количество
звезд, солнц, комет, планет, созвездий, звездных туманностей, вечно сияющих светил? Кто дал им движение? Ясно,
что материя сама себе дать движения не может, тем более разумного, упорядоченного. Чья же воля и сила привела
в движение миры? Честные ученые должны сознаться, что наука не в силах этого объяснить, а основывается только
на догадках и предположениях. Матюхин молчал, а Демьян все старался помочь вытащить его из туманностей
науки на свет Божий. - Есть люди, которые объясняют все очень странно. Их спросишь: кто создал вселенную –
пространство, планеты, звезды, землю? Они отвечают одним словом: “природа”. Ну, а природу, кто создал? Она
сама себя создала?. – Но если она сама себя создала, значит, было время, когда ее не существовало? А если так, то
как же она могла создать себя? Если же она существовала, зачем ей было тогда создаваться?” Нет, милый мой,природа – это творение Бога, и через нее мы познаем Творца. Так и апостол Павел говорит в Послании к Римлянам,
1-я глава, что невидимый для наших плотских очей Творец вселенной становится видимым через рассмотрение Его
творений, потому Господь и предлагает людям: “Поднимите глаза ваши на высоту небес и посмотрите, кто сотворил
их” (Ис. 40:26). Демьян Лукич помолчал, оглядел зал. Лица у всех были серьезные, задумчивые... Матюхин стоял на
трибуне, опустив голову. - Чтобы ты лучше понял, приведу еще такое сравнение, – снова заговорил Д.Л. – Вот
приехали мы с тобой в город. Увидели высотное здание. Подходим к нему, смотрим, какое оно величественное,
удивляемся его красоте. И наверняка похвалим архитектора: способный, видно человек, такое здание создал. А
если нам кто-нибудь скажет, что это здание появилось само собой, без всякого архитектора – мол, откуда-то с гор
летели камни, один на другой складывались, и крышу ветром принесло, и окна – разве мы этого человека не
засмеем, не решим, что он сумасшедший? Но если у здания обязательно должен быть архитектор, неужели могло
без Архитектора возникнуть это огромное мироздание, где мы с вами живем со всеми удобствами: и ванны у нас тут
водяные, солнечные, воздушные, и благоухающий воздух, и всякие плоды земные... Нет, милый мой, тут надо
поверить, что есть Творец мира, что Архитектором вселенной является Бог, и мы веруем в это, свято веруем. А вы не
веруете, вот вы, неверующие, и твердите: все создала природа. Так ведь? Ну, что молчишь?
8. ПУТЬ К БОГУ
Матюхин стоял на трибуне унылый и несчастный, словно ощипанный петух. Куда девалась его прежняя
уверенность? Словно ветром сдуло... Теперь он, как покорная лошадь на поводу, шел по следам Демьяна Лукича, и
тот вел его все дальше от безбожия, все ближе и ближе к Богу. - Во все времена, – говорил Демьян Лукич, –
человека интересовало: откуда он? зачем живет? куда исчезает? то есть каждому любопытно приоткрыть завесу
неизвестного, таинственного мира, узнать, кто так премудро устроил все, что нас окружает... Вот и пчелка, малая
тварь, говорит нам, что создал ее и научил не слепец какой-нибудь, не глупец, а великий Мудрец и Учитель. Ведь
ты только подумай, какие мудреные вещи знает пчела! Отыскивает вещество, которое предохраняет мед от порчи.
Откуда она это знает? Ты говоришь, что пчелы делают все бессознательно, безвольно. Значит, не своей волей, не
своим сознанием. Значит, Кто-то за них думает, Кто-то ими повелевает. Да и как думает! Нужно ведь не просто
отыскать это вещество где-нибудь в лесу или в поле – надо знать его свойства. Доктора вон всю жизнь учатся, чем
лечить болезни, а такое лекарство сразу бы не нашли, пчелка же нигде не училась, а находит его легко и быстро.
Кто указал ей? Тот, Кто знает свойства всех вещей! Кто может и маленькое насекомое, ничтожную козочку сделать
такой мудрой, что ее делам удивляются все ученые. Тот, Кому вся природа повинуется, Кто дал ей законы, Кто
управляет всем миром. - Кто же это? – отозвался Матюхин рассеянно. - Всемогущий Бог! – торжественно, с
молитвенным благоговением произнес Демьян Лукич. – Он “вся премудростию сотворил”. - Каждый волен думать
по-своему, – пожал плечами Матюхин. - Тогда скажи, милый мой, как ты думаешь: кто научил пчел мудрым делам? -
Хватит, вопрос исчерпан! - А по докладу вы ничего не можете сказать? – опять вмешался Альтшулер, обращаясь к
Демьяну Лукичу, но тот и на этот раз не ответил, а продолжал допытываться у Матюхина: - Ты, милый мой,
согласен: по книге мы узнаем, что ее написал писатель, по машине – что ее изобрел какой-нибудь инженер. А ведь
пчела, мы с тобой видим, куда мудрее книг и любых машин. Значит, и создало ее, научило ее Существо выше всех
писателей и инженеров всего света. Ну, сам подумай, разве не так это? Матюхин не ответил. Он размышлял о чем-
то, и так сосредоточенно, углубленно, что вряд ли заметил обращение к нему Демьяна Лукича. Он даже сошел с
трибуны и сел рядом, у стола. - Да вы по делу говорите! – не вытерпел Альтшулер. – Вам было разъяснено, что вера
в Бога возникла вследствие невежества людей. Вот об этом и должны говорить, нечего нам мозги затуманивать.
Люди в зале зашумели. - Отвечайте! – закричал молодой парень. - Что молчите? Кто пчел создал? – потребовала
ответа старуха из первого ряда. - Одна пчелка, – заговорил Демьян Лукич, и шум сразу затих – так ясно и понятно
говорит о премудрой силе Божией! Что тут можно возразить? Не люди Бога выдумали, вера в Него была с самого
начала мира и будет всегда в душе человека. Как в семени дерева все есть: и ствол, и корень, и ветки, и плоды, так
и в душе человеческой с самого начала заложены Богом и чувства, и вера. Но дерево может вырасти кривым,
больным, бесплодным, смотря на какой почве растет, какой климат, уход. Так и человек часто вырастает
уродливым, с больной душой – если не признает Бога и живет в беззаконии, а это зависит и от его воспитания, и,
главное, от его воли, потому что Бог дал человеку разум и свободную волю, и он может выбирать, что ему хочется:
или доброе, или дурное. Почему же есть на свете люди, которые не признают Бога, Творца мира? Причин тут много,
и, очевидно, это происходит оттого, что не все имеют возможность узнать правду о религии. Некоторые из-за
душевной лени отмахиваются от серьезных вопросов, вместо того, чтобы задуматься над ними. Иногда обида на
верующих мешает обращению к Богу, ведь многие не умеют отделить личных обид и счетов от истины. Немало и
таких, кому в детстве внушили, что все верующие – темные люди, а когда вырастают, уже не хотят проверить,
правильно ли то, чему их учили? Но в человеке заложено чувство благоговения перед чем-то высшим. Поэтому
неверующие обычно ставят что-нибудь или кого-нибудь вместо Бога: науку, искусство, будущее человечество или
человека, и поклоняются этим идолам. Однако, в глубине души они тайно тоскуют о Боге. Таких людей надо
жалеть... Матюхин задумался. Припомнилось ему детство в деревне, Пасха, колокольный звон. Бабушка водила его
иногда в церковь, и он любил стоять рядом с ней, смотреть на горящие свечи, на крестящихся и кланяющихся
старушек; нравился ему и запах ладана, и темные серьезные лики на иконах, и священник в блестящей ризе,
который всегда гладил его по голове, когда он подходил к кресту... А потом вырос, уехал в город, стал студентом.
Казалось бы, все забылось, однако, нет – что-то отложилось в душе и вот сейчас всплыло, и откликнулось в сердце...В студенческие годы ему приходилось много читать об ученых, которые твердо верили в то, что Бог создал мир, и
преклонялись перед Творцом. Запомнилось ему, как английский ученый Флеминг, открывший пенициллин, на
торжественном собрании, где в его адрес было сказано много похвальных слов, заявил: “Вы говорите, что я что-то
изобрел – это неверно. На самом деле я только увидел. Увидел то, что создано Богом для человека и что было мне
открыто. Честь и слава принадлежит Богу, а не мне”. А недавно попала в руки книжка, изданная на Западе: “Мы
верим”. 53 современных ученых, из них немало лауреатов Нобелевской премии, говорят о своей вере в Бога, о том,
что вера помогала делать им величайшие научные открытия. Он не придавал этому значения, он твердо верил в
дарвинизм. Но если задуматься... “В самом деле, – размышлял сейчас Матюхин, – как можно объяснить дарвинизмом
способности и работу пчел? Ведь среди них существует распределение труда: одни пчелы строят ячейки, другие
собирают нектар, третьи охраняют улей, четвертые убирают мусор, пчелиная матка только кладет яйца, трутни же
лишь поедают мед. Каким путем приобретают пчелы все эти способности? Что от волка рождается волчонок со
всеми волчьими привычками, а от овцы овечка с овечьим характером – это просто и понятно. Что из семени березы
вырастает береза, а из горохового – горох, это тоже естественно. Волк и овечка передают своему потомству то, что
имеют в своей природе, а также растения дают только те ростки и плоды, которые свойственны их природе или
привиты им искусственным способом. Но если бы волчонок родился и стал летать, как орел, и петь, как соловей –
ведь это было бы величайшим чудом. Или из березового семени выросли бы розы и хризантемы... И разве эти чудеса
не разрушили бы до основания теорию дарвинизма? А ведь пчелы проявляют именно эти чудесные способности,
необъяснимые никакими естественными теориями, и получают их столь загадочным путем, что нельзя не видеть
здесь участия какой-то сверхъестественной силы. Да, эта сила существует, и она, без сомнения, столь разумна, что
самому развитому уму ее не постигнуть. А таких чудес в необъятной вселенной миллионы. В сравнении с ними
пчелы со всей их мудростью – только капля великого океана...” Матюхин прислушался к спору, завязавшемуся
между Демьяном Лукичом и директором школы, преподавателем биологии. - В природе все разумно устроено, не
так ли? – спрашивал Д.Л. директора. – А то есть такие, сомневаются: мол, что-то тут не предусмотрено, и даже Бога
в этом обвиняют. Но виноват-то не Бог, а наше неразумие. – Демьян Лукич, вспомнив что-то, улыбнулся. - Один
такой сомневающийся забрел как-то на огород, видит – тыквы растут. Смотрит на них, смотрит и думает: “Вот ведь
до чего глупо все устроено! Тыква такая большая, а стебелек у нее совсем тоненький. Чепуха, да и только...” Потом”
пошел в лес, остановился возле дуба, оглядел его и давай снова критиковать: “Надо же, дерево огромное, ствол
толстенный, а желуди малюсенькие. Ерунда какая-то... И лег под дубом спать. Спал, спал, вдруг желудь упал с
ветки и ударил его прямо по носу, чуть в кровь не разбил. Он вскочил: “Слава Богу, что не тыква, а то бы совсем
убило!” В зале дружно рассмеялись. - Значит, устроено-то все премудро... Вот теперь ты мне и разъясни, – попросил
Д.Л. директора, – кто научил птиц: улетают они из наших холодных стран в теплые, летят тысячи верст через поля,
леса, горы и моря и не сбиваются с дороги и опять на лето возвращаются и находят свои гнезда. Кто же указывает
им дорогу? - Это они делают по привычке, – ответил директор – вам уже было разъяснено Иваном Петровичем, что
привычки передаются по наследству. Многие тысячи лет назад птицы привыкли летать по известному пути, и
привычка эта стала инстинктом, который передается от поколения к поколению. - Ну, милый мой, это ты не дело
говоришь, – возразил Д.Л. – Я вот уже больше шестидесяти лет хожу и надеюсь ходить до самой смерти, и отец мой
ходил, и прадед – до самого Адама, от которого пошел род человеческий, однако, родись у меня сын или дочь – год,
а то и два их учить надо. Привычка не передалась с рождением, каждого ребенка приходится учить заново. А вот
цыпленок, как только вылупится из яйца, сейчас уже бегает, а утенок, тот даже поплывет, и никто их этому не
учит. Мы же, люди разумные, не можем передать своей привычки детям, чтобы им, когда родятся, сразу бегать, как
цыплята... Наши предки вон сколько лет ходили! Иаред, к примеру, жил 62 года, а Мафусал 969 лет. Если бы куры
жили столько лет, у них бы и яйца стали бегать! Люди в зале опять засмеялись. Даже директор школы улыбнулся. -
Что, милый мой, смеешься, – упрекнул его Демьян Лукич. – Это ведь по вашему учению так выходит... Вот ты мне и
объясни: почему человек не может родиться с готовой привычкой ходить, хотя предки его ходили много
тысячелетий, птицы же, только раз прилетят из теплых стран в холодные, а дети их уже знают дорогу и летят
впереди без всяких указании, без всякой выучки и обратно возвращаются. Откуда это у них? -Такова их природа, –
только и сумел ответить директор. - Кто же дал им такую умственную природу, какой и человек не имеет? Ты вон
ученый, да, пожалуй, в чужой деревне заплутаешься без провожатого. Или посади тебя в самолет – без карты куда
полетишь? А птица еще до году не доросла – головка с наперсток, летит и знает, куда; летит тысячи верст через
леса и пустыни, через горы и моря и не сбивается с дороги. И что еще удивительнее: возвращаясь в старые места,
находит свое гнездо. Кто же научил ее? Разъясни мне, ради Бога, дорогой! Ведь ты учитель, должен знать... –
Демьян Лукич немного помолчал. – Помню, шли мы как-то с приятелем в лесу и слышим: птицы всполошились. В чем
дело? Оказывается, по дереву ползет большая змея. А наверху в гнездышке – птенчики. Как птицам защитить
детенышей? И тут одна улетает, вскоре прилетает, а в клюве у нее какие-то стебелечки. Бросила их в гнездо, и
змея, добравшись до гнезда, только хотела просунуть голову – и вдруг бросилась в сторону, открыла пасть и
зашипела, прямо затряслась. И тут же скрылась. Потом узнали, что птица принесла ядовитое растение... Вот и
скажи: какие науки она изучила? Какой институт кончила? Откуда знает, что для змеи это растение – верная
смерть? - Я уже сказал, что природа наделила птиц такими способностями, – с раздражением ответил директор. -
Природа, природа, – укоризненно покачал головой Демьян Лукич. – У вас все природа да привычка. Если эта
природа, материя такая умная, даже вечная, как ваши ученые говорят, то почему же называете ее природой?
Назвали бы уж тогда богом! Да для вас она и есть бог... А у меня Трофимушка, – кивнул он на сидящего неподалеку
внука, – иначе воспитан. Когда был еще маленький, позвал я его в огород. “Вот, – говорю, -Трофимушка, твоягрядка, сей на ней, что хочешь”. А сам засеял ее скорорастущей травой, чтобы получилось его имя. И вот мальчонка
прибегает ко мне: Дедушка, идем быстрее, что покажу!” – и тащит меня в огород. “Смотри, на грядке мое имя
взошло! Кто это сделал?” – теребит он меня. “Да это, наверное, природа сделала”. – “Как так – природа?” – “Да так:
грядка сама написала”. – “Не-ет, неправда! Откуда грядке знать, как меня зовут? Это ты, небось, написал” . – “Да, я,
– пришлось мне признаться. – И запомни: в мире ничего само не возникает. Эту зелень на грядке я посеял, потому
что у меня были семена. А землю всю, кто засеял травами, цветами? Кто насадил леса, рощи, реки кто провел, горы
воздвигнул?” – “Как кто? Бог!” – Вот видишь, – обратился Демьян Лукич к директору, – ребенок и тот понимает, а по-
вашему получается, что природа – мудрец из мудрецов, научила птиц да пчел такой мудрости, какой нет даже у
ученых! Директор махнул рукой: мол, о чем с вами толковать! – и сел на место. Затем снова решил вмешаться. – Что
вы со своими пчелами да птицами весь вечер возитесь! – крикнул он сердито. – Говорите по делу, иначе прекращу
диспут! Такое категорическое заявление всех возмутило. Люди зашумели, заволновались, как море в непогоду. -
Отвечайте! Отвечайте на вопрос! – неслись настойчивые крики. - Ага, попались, безбожники, в мешок, не
вывернуться вам теперь, – пошутил кто-то из первых рядов. - Одного нажалили пчелки, смирился, сидит вон в углу,
другого птицы заклевали, удирать собирается. Нет, не пустим. Отвечай! - Отвечай! Отвечай!!! – неслось со всех
концов зала. Матюхин, которого эти крики вывели из оцепенения, поднялся на трибуну. - Я должен сказать, – заявил
он, – что природа, какой мы ее знаем, в отличие от человека, не имеет разума. У нас есть сознание: мы осознаем
свои поступки, размышляем, рассуждаем, решаем и меняем свои решения. Природе же все это не свойственно. Она
не рассуждает, не размышляет, она не сознает, что делает. Природа неразумна. Природа слепа. - Спаси тебя,
Господи, за твой ответ, – сказал на это Демьян Лукич. – Значит, человек умнее природы? - Ну, конечно! Я же только
что сказал. Не только умнее – он подчиняет ее себе, заставляет работать на себя. Человек – властелин природы! -
Властелин, говоришь? – Демьян Лукич улыбнулся. - А мудрый один старец сказал: человек, он, мол, как жук. Когда
теплый день, солнышко играет, летит он, гордится собой и жужжит: “Все мои леса, все мои луга! Все мои луга, все
мои леса!” А как солнце скроется, дохнет холодом и загуляет ветер – забудет жук всю свою удаль, прижмется к
листу, сидит, дрожит... - Правда, – вздохнул кто-то в зале. – Вот такие мы, люди... - А если человек властелин, –
снова обратился Демьян Лукич к Матюхину, – скажи тогда вот что: может ли он, такой умный и разумный, сделать, к
примеру, машину, которая говорила бы, как вот мы с тобой? - Не только может, но уже сделал, – улыбнулся
Матюхин. – Разве вы не знаете, что уже давно существуют машины, говорящие и поющие и даже ходящие –
магнитофоны, роботы и т.д.? - Я не о таких спрашиваю. Это не сами они говорят, а человек говорит или поет через
них. А я спрашиваю: может ли человек сделать умственную машину, чтобы она думала самостоятельно?... Поди-ка
сюда, Трофимушка,- позвал Лукич внука. Тот подошел. - Видишь этого мальчонку, – Демьян Лукич погладил
Трофимушку по голове. – Отец у него глухонемой, а сыночек вышел резвый, разговорчивый, смышленый.
Глухонемая привычка отца не перешла к нему... Объясни-ка ты нам, баранам, Трофимушка, как представляешь ты
себе Бога? Трофимушка громко и серьезно ответил: - Бог такой великий, что Его не вмещает небо и земля, и в то же
время такой маленький, – показал он на свою грудь, – что вмещается в моем сердце. Все так и ахнули. Вот это
Трофимушка! А Трофимушка и в школе защищал веру в Бога. Учительница внушала детям, что веру выдумали
безграмотные, темные люди, которые не могли объяснить различные явления природы. Однажды она велела хором
повторять: “Бога нет! Бога нет!” Потом достала маленькую иконку, бросила ее в угол: “А теперь, дети, будем
плевать на нее и говорить: “Бога нет!” Все, как попугаи, делали это, только Трофимушка сидел серьезный и молчал.
Учительница подошла к нему: “Встань! Тебя, что, не касается? Почему не плюешь и не говоришь, что Бога нет?”
Мальчик встал, подумал и ответил: “Раз вы, Мария Ивановна, говорите, что Бога нет, на кого же нам плевать? А
если Он есть, то надо относиться к Нему серьезно, с благоговением. Надо Его любить.” - Ты что, тоже в Бога
веруешь? – спросил мальчика Альтшулер. - Верую, – смело ответил Трофимушка. - Как же так? Разве вам не
говорили в школе, что Бога нет? Что космонавты летали в космос, но Бога не видели? Трофимушка подумал немного
и так же серьезно, ответил: - Низко летали. – И добавил: – А Боженьку не этими глазами смотреть надо. Его чистые
сердцем узрят... - Ай да Трофимушка, умная голова, весь в дедушку! – раздались голоса. – Придет время, он еще
себя покажет! - Ну, скажи все-таки, – снова обратился Демьян Лукич к Матюхину, – человек может сделать машину,
разумную, как этот мальчишка? Ведь человек, ты объяснил, умнее природы. Матюхин не сразу догадался, с какой
стороны грозит ему на этот раз нападение. - Наука успешно развивается и делает человека с каждым открытием
все более знающим, все более могущественным, – ответил он. – То, что недавно казалось невозможным,
неосуществимым, теперь стало обычным явлением. Если бы наши предки сейчас воскресли, то им показался бы наш
век чудесным: мы разговариваем и видим друг друга за тысячи километров, плаваем под водой, летаем на луну и
выше, имеем всевозможные машины, сложные и хитроумные. Нужно верить, что наступит время, когда наука будет
создавать живые существа, самостоятельно рассуждающие и от себя говорящие... - Вот хорошо-то будет: пошел на
фабрику и заказал себе детей сколько хочешь! А пчелок не будут делать? – спросил Демьян Лукич иронически. Но
Матюхин упрямо ответил: - Науке все возможно, будут и пчелы искусственные. – Почему же теперь их не делают? -
Человек не дошел еще до такого совершенства. - А глупая природа дошла? – поставил Демьян Лукич роковой
вопрос. – Кто же из них все-таки умнее? Наконец-то Матюхин понял, что оказался в безвыходном положении. Он
обдумывал, что ответить. Ведь на самом деле получается, что материя, природа умнее человека. Она уже миллионы
лет производит то, до чего человек не дошел и поныне, несмотря на блестящее развитие научных знаний. Человек
не может создать какой-нибудь козявки, даже простой былинки, а природа создает людей! - Вот ведь куда пчелки
да птички приводят, – заметил кто-то. - Знамо, недаром он их пытает, – поддержал другой. – Ай да Лукич, ума
палата. - До точки доводит. У него не вырвешься. Матюхину оставалось согласиться с тем, что над природойсуществует Всемирный, Всепроникающий Разум, т.е. Бог – или же признать Богом саму природу, рождающую из
себя птиц и пчел, и даже человека. Но Матюхин только что сказал, что природа бессознательна и слепа, что она
намного ниже разумного человека. Как же теперь отказаться от этого мнения? Смущенный и поколебленный в
своих атеистических убеждениях, Матюхин дал привычный, замусоленный ответ, которому и сам уже не верил. - Я
объяснил, – сказал он, – что все в природе постепенно развивается, совершенствуется, приспособляется к
существующим условиям. Идет непрерывная борьба за существование, в результате которой и возникают у
животных новые полезные органы. Развитие материи происходило постепенно – этот процесс можно сравнивать с
развитием зародыша в утробе матери. Это и есть эволюция... - А если в утробе матери нет зародыша, – прервал его
Демьян Лукич, – будет ли эта твоя эволюция? - Нет, конечно. - Значит, с чего-то должно было все начаться, кто-то
должен был создать первую клетку! Даже если рассуждать по-вашему, что мир развивался от простого к сложному,
и тогда необходимо признать Бога, без Него никакое живое существо не могло появиться. И человек тоже... Вы все
твердите: труд, труд создал человека. А на деле мы видим: сколько лет ишак трудится, а умнее нисколько не стал,
все такой же упрямый.
9. ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ В ПРИРОДЕ
Зал одобрительно рассмеялся. Альтшулер покраснел, приподнялся – видно, хотел что-то сказать – но раздумал... -
Ты только посмотри, как премудро все устроено! Воскликнул Демьян Лукич. – Я читал, что человеческая клетка в
утробе матери – это все равно, что точка, поставленная на бумагу остро отточенным карандашом. И в этой
крохотной клетке заложены законы природы. Какие? Законы жизни, питания, размножения, наследственности,
характера, смерти и т.д. В этой клетке, кроме того, есть головка, глазки, ручки, ножки, т.е. все необходимое для
будущего человека. Но скажи, милый мой, нужны ли человеку глаза, руки, ноги, когда он находится еще в утробе
матери? - Нужны, наверно, – невнятно, вполголоса ответил Матюхин. – Зачем же они ему там? Или он сам что
рассматривает, или ходит? - Ну, допустим, не нужны, – поправился Матюхин. - А если не нужны, почему они есть? К
чему они там приспособились? Какая борьба в утробе матери их создала? – Да все это нужно ему, когда родится... -
Значит, – торжественно произнес Демьян Лукич, – тот Архитектор и Мастер, который создавал клетку, наперед
предвидел и знал: когда ребенок родится, ему все это понадобится. Или, может, природа все это предвидела и
устроила? Но как она могла знать, что человеку нужны глаза – чтобы смотреть, уши – чтобы слышать, ноги – чтобы
ходить, легкие – чтобы дышать? Как она могла создать все это, если она сама этого не имеет, если она неразумна?
Матюхин молча опустил голову, а Демьян Лукич продолжал. - Взять хотя бы глаза. Какая удивительная штука, а в
утробе матери вырабатывается без всякой борьбы или привычки, без приспособлений. Это ведь настоящее чудо!
Это все равно, что научиться плавать без воды, дышать без воздуха или думать без мозга. Право же чудо! В зале
снова послышались одобряющие голоса: - Ну и мудрый мужик! - Ай да Лукич! Ай да молодец! Совсем замотал этих
ученых! А Демьян Лукич все выпытывал у Матюхина: - Скажи: глаза разумно устроены? – Матюхину показалось, что
Демьян Лукич издевается над ним. - Ну, конечно, – ответил он с раздражением. – Кто этого не знает! Разумное
устройство глаз поражает всех исследователей. - А для чего они так устроены? – Этот вопрос тоже показался
Матюхину насмешкой. Он даже не выдержал своего обычного вежливого тона. - Да что вы глупости спрашиваете,
говорите дело! – А сам подумал: не расставляет ли этот дед еще каких-нибудь сетей? Но все же ответил: – Всякий
знает, даже ребенок, что глаза созданы, чтобы смотреть. - Правильно, – сказал Демьян Лукич одобряюще – словно
учитель похвалил ученика за удачный ответ. -Тогда скажи вот что: Тот, Кто создавал глаза, знал, для чего они
нужны? - Надо полагать, знал... Но... – Матюхин спохватился, да было уже поздно. - Правильно! – опять одобрил его
Демьян Лукич. -Но этот создатель глаз – разумное существо или глупое, зрячее или слепое, сознательное или
бессознательное?
10. РАЗУМНОЕ СУЩЕСТВО – ТВОРЕЦ
Да, Матюхин действительно попал в сети, выбраться из которых было очень трудно. После того, как он, хотя и
помимо своего желания, сказал, что Существо, создавшее глаза, знало, для чего их создает, назвать это Существо
бессознательной природой было немыслимо. Тот, кто знает, что он делает и для чего делает, конечно, имеет разум.
Стало быть, это Существо разумное и сознательное. Нельзя его, тем более, признать слепым, если оно создало
зрячий глаз. Вопрос Демьяна Лукича был так ясен, так убедительно обоснован, что на него можно было ответить
только откровенным признанием, что Существо, создавшее глаза, – Разумное, Сознательное, Всевидящее. И
Матюхин вынужден был дать именно такой ответ: - Да, – сказал он, – глаза созданы разумной, сознательной силой. -
А человек может создать глаз? Живой, конечно, зрячий? - Наука пока не дошла до этого, – ответил Матюхин, – но
когда-нибудь наверняка будет создавать их. Ведь глаза – это своего рода фотографический аппарат, он также
отпечатывает в себе окружающий мир. - Так кто же разумнее: наука, которая до сих пор не только не может
создать глаз, но и в готовом не очень-то разбирается, или то Существо, Которое этот удивительный глаз создало?
Тот, Кто все видит, дает всем зрение. Тот, Кто все слышит, всем дает слух...
11. КОЛЕБАНИЯ МАТЮХИНА
Матюхин прекрасно понимал, куда ведут умные, трезвые вопросы Демьяна Лукича. Они ведут к признаниюБога...Матюхин чувствовал, что в душе его наступает какой-то перелом. Моментами он задумывался, моментами
смущался и колебался; то ему приходила мысль сбежать с диспута, то он снова пытался подобрать ответ, который
бы отразил прямые настойчивые вопросы собеседника; а то вдруг решал: не сказать ли прямо, что Бог есть, но
только Он непостижим для нас. Зачем идти против очевидной истины? В голове даже мелькнула мысль: “Какая
глупость – безбожие! Оно против природы человека, противоестественно и страшно... Какая-то оголенная, мертвая
пустыня, черная бездна, без цели, без основания. Это ужасающая, убийственная пустота, и больше ничего...” И он
приходил в содрогание от этой безумной пустоты. На последний вопрос Демьяна Лукича он ответил уже с
проблеском веры: - Да, это Существо разумное. - Кто же оно? - Это таинственная, несознаваемая и... – он помолчал и
произнес с решимостью, – и сверхъестественная сила. Собственно, это уже было признание Бога.
12. БЕГСТВО АЛЬТШУЛЕРА
Директор Дома культуры Альтшулер, который внимательно следил за беседой и давно понял, к чему она ведет,
решил, что пора положить этому конец. - Объявляю диспут закрытым! – возвестил он. Люди, однако, и не думали
расходиться. Не трогался с места и Матюхин. Альтшулер бросил на него гневный взгляд, но тот даже не обернулся.
- Требую немедленно оставить помещение! – настаивал Альтшулер. – Иначе нам придется прибегнуть к
насильственным мерам. Выпалив эту угрозу, Альтшулер вышел из-за стола, спустился со сцены и, натянув на себя
на ходу шубу и шапку, вылетел из зала. Все молча глядели ему вслед. И тут же забыли о нем! Есть на свете люди,
подобные Альтшулеру, – их ничем не убедишь. Если бы им явился Христос, показал бы им Свои раны и сказал: “Я
пострадал за тебя, Я пролил кровь, чтобы спасти тебя от вечной смерти”, – то и тогда они бы не поверили, пошли бы
к врачу и сказали: у меня галлюцинация. “Ученый” атеист, отрицающий бытие Бога, напоминает совершенно
глухого человека, глухого от рождения, который силится доказать, что музыка Баха, Бетховена, Моцарта ни что
иное, как мертвые черные точки и завитушки, расставленные на белой разлинованной бумаге – неизвестно кем и
для чего. Вряд ли глухой убедит в этом человека, который обладает нормальным слухом и наслаждается
прекрасной музыкой этих композиторов. Да, таких “глухих” людей можно только пожалеть... Все с нетерпением
ждали, что будет дальше? Чем кончится спор? Матюхин так и не сошел с трибуны. Он и сам как-то по-новому,
всерьез заинтересовался беседой. Ведь до сих пор ему приходилось лишь твердить атеистические “истины”,
кочующие из брошюры в брошюру, из одной лекции в другую... Попросту, говорил с чужих слов! Иван Петрович был
человек, искренно верящий в науку, которая все со временем объяснит и растолкует. Но за последние годы ему
приходилось не раз слышать и читать о так называемых кризисах в науке: то, что считалось верным 10 лет назад,
сегодня этой же наукой опровергается. Значит, нельзя полностью доверять ей! Правильно сказал этот дед: ученые
не устанавливают законы природы, а только открывают их... Конечно, ему, Демьяну Лукичу, куда легче: доверился
целиком Богу и живет по Его воле...
13. ЧУДЕСНАЯ СЛОЖНОСТЬ ОРГАНИЗМА
А Демьян Лукич с ласковой, понимающей улыбкой смотрел на Матюхина: “Смотри-ка, не ушел с
этим Альтшулером! Видать, человек-то неглупый, добрый, просто мозги ему затуманили. А душа
ищет правду, чует ее, рвется к свету... Вразуми его, Господи!”. - Расскажи-ка нам, дорогой, – попросил он
Матюхина, – как устроен живой организм? Матюхин откашлялся; подумав немного, начал: - Наука открыла, что
каждое живое существо, будь то растение, животное или насекомое, состоит из многочисленных клеточек. Как
кирпичный дом можно разобрать по кирпичу, так ученые расчленяют каждое тело. Эта их работа называется
анализом. Вот, для примера, костюм. Его можно разобрать или расшить на части, и получатся отдельно полы,
рукава, спинка, воротник, карманы. Их, в свою очередь, можно разобрать по ниточкам, а каждую ниточку рассучить
на тонкие волокна, и тогда мы узнаем, из каких частей, из какого материала и каким способом сшит костюм, нечто
подобное можно сделать с любым предметом или вещью. Таким путем ученые исследовали природу и установили,
что растения и животные состоят из клеточек, столь маленьких, что их нельзя видеть простым глазом. Их
рассматривают в особый прибор – микроскоп. Через него можно видеть зародышевые клеточки, из которых
постепенно вырастают живые организмы. Вы правильно заметили, что в той клеточке, как в плане, все уже есть: и
форма организма, и все его свойства и качества. Все внимательно следили за рассуждением Матюхина. - Знаете,
как ничтожно мала зародышевая клеточка человека? И в ней уже есть человек со всеми своими членами и
органами, со всеми чувствами, способностями, талантами, с наследственными чертами своего племени и рода!..
Нужно еще знать, что зародышевая клетка состоит из множества соединений – молекул, и все они занимают
определенное место, все нужны для постройки человеческого организма. - А из какого материала состоят те
клетки? - Из разного. В живые клетки организма входят углерод, кислород, водород, азот, сера, фосфор, хлор,
калий, магний, железо, сахар, крахмал и другие элементы. Клетка – это чрезвычайно сложное соединение. - Боже
мой, как все это дивно! – воскликнул Д. Л. – Значит, каждая клетка – все равно что дом, чудесный дом, построенный
из разных материалов! – Совершенно верно! С той только разницей, что клетка сложнее, замысловатее самого
великолепного дворца. - Так кто же строит такие чудесные клеточки? Кто их архитектор? Кто вдохнул в них жизнь?
– допытывался Д. Л.14. КТО СОЗДАЛ КЛЕТКУ?
- Ученые много и успешно работают в этой области, – ответил Матюхин привычной фразой. – Биология шагнула
далеко вперед: давно уже выяснено строение зародышевой клетки, ее состав и способ деления. Это очень сложный
процесс... - Так это ты о готовой клетке говоришь, прервал его Демьян Лукич, – а я тебя спрашиваю: может ли
человек создать клетку заново? - Пока что попытки в этой области ни к чему не привели. Один ученый даже заявил,
что создать клетку так же трудно, как живую лошадь. Однако, ученым удалось получить искусственным образом
белок, основное органическое вещество. Это очень важное открытие... - Но я думаю, этому белку до живой клетки,
как земле до неба, – опять перебил Матюхина Демьян Лукич. – Я читал, что есть какая-то лаборатория, ученые там
трудятся, чтобы создать клетку из химических -элементов, и, если им удастся, будет событие мировое... Да вот
видишь, не удается! легко сварить кашу, когда под рукой крупа и вода – ты из ничего попробуй ее сварить. А тут и
продукты все есть, а каша-то не получается... - И все-таки наука достигла многого, – никак не хотел сдаваться
Матюхин. – Сейчас, к примеру, целые институты работают над созданием искусственных продуктов. Слыхали,
может, что есть уже искусственная черная икра? - Слыхали, – отмахнулся Демьян Лукич. – Так эту икру можно еще
на хлеб намазать с горем пополам, а рыбка из нее выведется? - Нет, конечно, – улыбнулся Матюхин. - Можно
сделать и зерно искусственное, намолоть и испечь хлеб, но кинь такое зерно в землю – оно не прорастет, потому
что в нем нет жизни. Жизнь всему дает только Бог! Матюхин молчал. Всем было ясно, что победа будет за
Демьяном Лукичом... Да Матюхину и самому больше не хотелось говорить, что природа создает клетку, он уже не
верил в эту из пальца высосанную теорию... И все-таки, кто создал клетку? Кто создал этот мир? Матюхин мог бы и
сейчас назвать Разумную, Творящую Силу, как он уже указывал на нее, когда его вынудил к этому Демьян Лукич
своими вопросами о пчелах и глазах. Мгновениями эта мысль, точно молния, озаряла его... Но все-таки ему еще
трудно было перестроиться и мыслить по-новому. - Можно сделать искусственное сердце, – продолжал горячо
Демьян Лукич, – но любовь никто никогда не сделает. Может, создадут даже искусственный мозг, но разума у него
никогда не будет. Будет только мертвая бездушная материя. А живой, мыслящей она может стать только силой
Духа Божия. – Демьян Лукич помолчал, потом добавил тихо: – У вас с вашей химией и люди стали какие-то
синтетические. Сухие, как сухари. Матюхин ухмыльнулся. Видно было, что в душе его борются противоречивые
чувства. “Да, – думал он, – 20-й век – это век атома, радиоэлектроники, реактивной техники, биохимии. Но может ли
наука соревноваться с Тем, Кто создал этот мир? Наука не создала даже атома, а Он создал многие биллионы
галактик... Наука бессильна изменить чередование дня и ночи, времен года, она не может вырастить без семени ни
одного растения, и... да, этот старик прав, ей никогда не создать ни пчелки, ни птицы”. - Вот так-то, – проговорил
Демьян Лукич. – А теперь скажи, ведь ты так и не ответил: Кто создал первую клетку? - Утверждают, что она
возникла сама собой и сама себя строит, – нехотя пробормотал Матюхин. - Да как же это так? – изумился Демьян
Лукич. -Как она могла себя построить, когда ее не было на свете! Ты что-то странное, милый мой, говоришь! Это все
равно, что я сам себя родил: вставил себе сердце, легкие, желудок, достал где-то кровь и пустил по жилам, потом
голову себе приставил, руки, ноги, и стал ходить. Но, спрашивается, кто я был, когда у меня еще не было ни сердца,
ни печенки, ни селезенки, ни кровинки, ни жил, не было ни головы, ни мозгов, ни рук, ни ног, ни тела? Меня же
совсем не было! Кто самый первый начал меня создавать? Само по себе ведь ничего не возникает, не делается!
Знаешь, как наказали воров? Украли они у крестьян лошадей, их поймали, а они давай доказывать, что ничего не
крали: мол, лошади сами побежали за их возами. “А зачем, – спросили крестьяне, – вы запрягли их в повозки?” – “Да
они сами запряглись!”. Однако никто им не поверил, воров наказали за кражу. Вот так будут наказаны те, кто не
хочет признавать истину, твердит одно: мир возник сам собой... – Демьян Лукич помолчал. – Так же и с клеткой. Кто
стал подбирать для нее материал? Кто этот опытный и умный мастер? Заставь нас сделать такую постройку –
ничего не получится, хотя бы материала нам навозили целые горы! Мы знаем, из какого материала строится дом,
знаем, сколько нужно кирпича, бревен, досок, дверей, навесов, гвоздей и прочего. Возьмем все это, свезем в одно
место и скажем: “Ну, почтенный дом, все для тебя готово, стройся теперь сам”. Век прождешь, а дом не построится
без строителей, материал только сгниет. А ведь живая клетка, ты сказал, куда мудренее самого великолепного
дворца, да и материал-то для нее еще никто не привез... Или надо нам написать какую-нибудь картину, скажем,
пожар Москвы. Приготовим краски, полотно и скажем: “Ну вот, милая картина, все для тебя есть, начинай
рисоваться, да смотри не спутай: чтобы непременно пожар Москвы вышел, а не хвост какой-нибудь собаки или
старая метла покойного дворника”. И что же, появится картина? Демьян Лукич с таким жаром и задором выпалил
все это, что даже Матюхин не вытерпел и рассмеялся. Смеялись и в зале.
15. ПЛАНЫ И ЗАКОНЫ В ПРИРОДЕ
- Теперь скажи: клеточка строится по плану или как попало? – спросил Демьян Лукич. - Конечно, по плану, – ответил
Матюхин серьезно, – без плана ничего не существовало бы в мире, был бы лишь хаос, беспорядок, какое-то нелепое
нагромождение без смысла и цели. А в клетке, мы видим, есть цель и намерение, заранее продуманное и
предусмотренное. Мы заранее знаем, что из человеческой клетки непременно выйдет человек, а не дерево и не
корова, а из клеточки розы вырастет роза, но не яблоня и т.п. В природе существуют строгие законы, по которым
живет весь мир со всеми своими явлениями. Демьяну Лукичу вдруг стало казаться, что Матюхин хитрит, хочет
запутать его, неученого. Между тем Матюхин именно теперь говорил без всякого лукавства. Он все тверже и
основательнее убеждался, что вселенной управляет Всемогущая Разумная Сила. Все сильнее, настойчивее звучалвопрос: что же это за сила? И в ответ какой-то внутренний радостный голос шептал: “Бог есть, без Него ничего нет
и не может быть. Он – Начало и Творец жизни”. В каждом человеке есть религиозное чувство, но у атеистов оно
подавлено, засыпано разным мусором, точно искра пеплом. Но сдуйте пепел, подуйте на искру – и она может
разгореться в яркий пламень. Сегодняшняя беседа с Демьяном Лукичом оказалась для Матюхина таким
живительным дуновением: искра религиозности не погасла в его душе, и чем дальше, тем чаще она
воспламенялась, тем теплее согревала душу Матюхина. Он чувствовал эту теплоту и был поэтому совершенно
спокоен. - Я убежден, – добавил он, – что план мироздания и законы, управляющие вселенной, разумны. - Слава
Богу! – облегченно вздохнул Демьян Лукич. Он помолчал немного и добавил настойчиво – чтобы дошло до ума и
сердца. – Ты, милый мой, вот еще что запомни: одной наукой Бога не найдешь, не познаешь. Церковь наша стоит на
вере, а наука – это только как бы костыли, поддержка, не больше... Филарета Московского, митрополита (в прошлом
веке жил), как-то спросили про пророка Иону: в Библии написано, что его кит проглотил, так может ли это быть,
ведь у кита горло узкое, он рыбой питается? И знаешь, что он ответил: “Если бы в Библии было написано, что Иона
проглотил кита, я бы и этому поверил”. Потому что Библия – это слово Божие, а оно непреложно... и еще, ты вот в
своем выступлении сказал, что религию надо сдать в музей, что она уже отжила. Вы, и правда, перенесли из наших
церквей в музеи иконы, кресты, даже мощи святые. Но дух Православной Церкви в музей не сдашь, не выставишь
его, как прялку! Не уничтожишь... Даже если в какой-то день не станет ни одного христианина, уже на следующий
день их будет во много раз больше. Ты знаешь, что в первые века христианства правили Нейрон, Диоклетиан,
Юлиан, которые хотели уничтожить христиан. И что же? Где все эти правители? Память их погибла с шумом, а
христианство, Церковь Православная живет и будет жить. Ясно тебе? Матюхин задумчиво кивнул...
16. НОВЫЙ, ПЕРЕУБЕЖДЕННЫЙ МАТЮХИН
Матюхин становился иным. Он ясно и четко осознал, что мир прекрасный, непостижимый, разумный
свидетельствует о Высшем Разуме, о Боге Творце, и никто кроме Бога не мог этот мир создать. Бог вечен, Он –
Источник и Начальник жизни. Он все и вся. Да, Матюхин становился иным. Он остро чувствовал всю неправду
безбожия, всю его нелепость и безумие. И удивлялся: как мог он быть безбожником? Безбожие – это слепота, и он
был слепым, а теперь прозрел, и душевные очи его открылись. Он жил во тьме, а теперь невидимая рука вывела его
из мрака к свету. Это благодать Духа Святого, Духа истины коснулась его души, и, мертвая, она стала возрождаться
к жизни... На вопрос Демьяна Лукича, кто создал мир, он, теперь уже без всякого колебания, ответил: - Мир создан
Великим Всемогущим Разумом. Разумное может произойти только от разумного. Это так же очевидно, как то, что
свет происходит от света, а тьма от тьмы. - Стало быть, Бог есть? – не отступал Демьян Лукич. Все замерли... - Да,
есть, – мирно, с любовью ответил Матюхин. Зал облегченно вздохнул. Демьян Лукич ликовал. Неожиданно он
перекрестился и громко, торжественно запел молитву Царю Небесный . И “православный Ватикан” откликнулся.
Молитву подхватили сначала в передних рядах, а потом и остальных охватил молитвенный дух. Пели все,
поднявшись со своих мест: молитва лилась из верующих сердец и взлетала к небу. Итак, истина и вера
восторжествовали. Простой деревенский пасечник, имея твердую веру в Бога и немного разбираясь в современной
науке, сумел поставить на правильный путь, открыть глаза лектору-атеисту, который был специально подготовлен
и вооружен необходимыми знаниями. Дорогой читатель! Возможно, у тебя нет того материала, который помог бы
тебе прийти к истине, то есть к Богу. Поэтому в последующих главах мы предлагаем основы православного учения,
которое даст тебе возможность встретиться со Христом и стать Его другом. 

 

Шутник,

 

 или Рассказ о том, как установка американских крылатых ракет «Першинг-2» помогла провести отопление в Покровскую церковь

 

Настоятель кафедрального собора протоиерей Борис Шуми­лин и церковный староста Илья Иосифович Кислицкий одновре­менно вышли во двор собора - один из дверей храма, другой из бухгалтерии. Отец Борис, высокий статный мужчина лет пятиде­сяти с аккуратно постриженной темной с проседью бородкой, за­видев старосту, широко улыбаясь, двинулся ему навстречу.

- Илье Иосифовичу наше с почтением.

Кислицкий - небольшого роста, лысоватый, плотный пожи­лой мужчина - остановился, поджидая настоятеля. Двигаться навстречу он считал ниже своего достоинства. Вот если бы это был не настоятель, а скажем, уполномоченный по делам религии, то другое дело. Не то чтобы пошел, а побежал бы. Только когда на­стоятель подошел к нему, он как бы нехотя поздоровался:

- Здрасте, отец Борис, у Вас все в порядке?

- Вашими молитвами, Илья Иосифович, все слава Богу. Что-то вы сегодня раненько пожаловали, прихожу к ранней обедне, а мне пономарь докладывает, что Вы уже в бухгалтерии.

- Надо подготовиться, фининспекцию из Москвы ждем. Вот и пришел пораньше еще раз проверить, чтобы все чики-чики было, - важно заявил староста.

- Помилуй Бог! Так ведь никогда такого не было, чтобы из Москвы инспекция.

- Готовят новое изменение в законодательстве о культах, вот и посылают с проверкой.

- И что, вот так предупреждают, что с проверкой едут?

- Нет, держат в секрете, об этом отец Никита узнал. У него тесть в Москве там работает, - указал пальцем куда-то в небо Кислицкий.

- Кому же Вы поверили, Илья Иосифович? Он же всех ра­зыгрывает.

- Да он при мне из бухгалтерии в Москву звонил и разгова­ривал.

- А Вы проверьте на телефонной станции, были ли с Москвой разговоры. За эти сорок дней, что он у нас практику проходит после рукоположения в сан священника, я и не такое от него слы­шал. Вот давеча опоздал на службу, я ему: Вы почему опаздывае­те? А он смотрит мне прямо в глаза и говорит, что был вынужден подвезти до Дворца спорта Аллу Борисовну Пугачеву на концерт. Я аж опешил: как так? - говорю. А он рассказывает: «Еду я на служ­бу, смотрю - Алла Борисовна стоит на обочине, голосует, ну я, ес­тественно, по тормозам. А она: голубчик, выручай, опаздываю на концерт, а у меня машина сломалась, а там две тысячи зрителей ждут. Ну как я мог отказать известной народной артистке?!»

- Точно, - подтвердил староста. - Пугачева сейчас с гастро­лями в нашем городе.

- Да я это и сам знаю. Кругом афиши. Только подумайте, что это она одна по городу ездит? Да ее целая кавалькада ма­шин сопровождает. А сколько других примеров, его так назы­ваемых шуток? Диаконы наши всегда пользуются ингалятора­ми, использованных от них баллончиков много скопилось в по­номарке. Так он что учудил - взял эти баллончики и покидал в печку. Алтарник стал в печке угли разжигать для кадила, а бал-лончики начали взрываться. Бедный пономарь три дня к печке не мог подойти. Говорит, что бес там сидит. А он не в печке си­дит, а в отце Никите. Недавно что сотворил: приносит в алтарь красивую коробочку, на ней написано: «Ладан Ливанский», а в низу наклейка «Made in Paris». Диаконов предупредил, чтобы они из этой коробочки ничего не брали. Диакон Петр не вытер­пел и украдкой подсыпал из коробочки себе в кадило, выходит кадить на амвон, а певцы на левом клиросе чуть не задохну­лись. В коробочке оказался нафталин от моли. Стали ругаться, а отец Никита смеется: я же предупреждал, чтоб из этой короб­ки ничего не трогали.

У старосты нарочитой серьезности как не бывало; пока настоя­тель рассказывал, он смеялся до слез, потом резко посерьезнел:

- Но если он надо мной вздумал шутить, к уполномоченно-му пойду, я слышал, что его из семинарии выгнали за что-то, сколько ему, кстати, лет?

- Да сопляк еще, всего двадцать два года. А из семинарии его тоже за шуточки выгнали.

- Ну-ну, что там он натворил?

- Назначили к ним в семинарию нового преподавателя по предмету «Конституция СССР». Преподаватель солидный. От­ставной подполковник, в армии был замполитом полка, ну, ко-нечно, человек светский, в религиозных вопросах не разбирает­ся. Его предупредили, что перед началом урока дежурный по классу должен прочесть молитву. Обычно читается «Царю Не­бесный», даже если медленно ее читать, то на это уйдет не бо­лее 15-20 секунд, но какая молитва и сколько она читается, его не предупреждали. Приходит на первое занятие, дежурным как раз был Никита. Открывает наш шутник Псалтирь и давай под­ряд все кафизмы шпарить, на пол-урока. Подполковник дума­ет, что так положено, стоит ждет, с ноги на ногу переминается. А после занятий в профессорской у инспектора спрашивает: почему у вас такие молитвы длинные, на лекцию время не оста­ется. Все тут и выяснилось.

...В это время отец Никита, не подозревая, что о нем идет речь, подобрав полы рясы повыше, через две ступеньки летел по лест-ничным маршам колокольни на звонницу собора. За ним еле по­спевал его сверстник, звонарь собора Алексей Трегубов, студент консерватории по классу народных инструментов. Когда выскочили на звонницу, спугнули несколько голубей, до этого мирно ворковавших под крышей колокольни.

- Ух ты, Лешка, красотища какая, сколько здесь метров до земли?

- Не знаю, - пожал тот плечами.

- Сейчас узнаем; я плюну, пока плевок летит, посчитаем и перемножим на скорость, - и отец Никита тут же плюнул.

- Ты что, Никита, делаешь, вон внизу староста с настояте­лем стоят, что если попадешь? - всполошился Алексей.

- Если попадем на лысину Илье Иосифовичу, то полтора метра придется из общего расстояния вычесть.

- Он тебе тогда сам вычтет, но уже из твоей зарплаты, а меня, пожалуй, и уволят, проживи тогда попробуй на одну стипендию.

- Да, на дождик списать это не удастся, - отец Никита за­драл голову вверх, увидел сидящих голубей. - А вот на птичек можно. Кыш, кыш, - махнул он на них рукой, но видя, что это на них не действует, подбросил вверх свою скуфью.

Голуби взлетели и стали кружить вокруг колокольни. Отец Никита подобрал на полу щепочку, стал ей сковыривать све­жий голубиный помет и пулять им в старосту и настоятеля. По­сле двух промахов старания его увенчались успехом, помет       уго­дил Илье Иосифовичу прямо на лысину. Тот с отвращением смахнул его рукой, выругался нецензурно:

- Всех этих голубей к... прикажу потравить, от них один вред.

Отец Борис краешком глаза успевший заметить мелькнув­шие на колокольне две фигуры, констатировал:

- Божьи птицы здесь, по-видимому, не при чем, пойдемте, Илья Иосифович, посмотрим, кто на колокольне шалит.

Когда отец Никита и Алексей, радостно хохоча, прыгая че­рез три ступеньки, спустились с колокольни, они столкнулись с разъяренным старостой и нахмуренным настоятелем.

На следующий день отец Никита сидел в кабинете Владыки, понурив голову, что должно было в его понимании выражать раскаяние.

- Ну, и что, отец Никита, прикажешь мне с тобой делать? -сказал архиерей как бы самому себе и замолчал, глядя поверх головы сидевшего против него отца Никиты. Так он сидел минуты две, молча перебирая четки. Никита, понимая, что вопрос архиерей задает себе, тоже молчал, ожидая решения архиерея. - Вроде умный парень, - продолжал рассуждать Владыка. - Отец вон какой серьезный, уважаемый всеми протоиерей. Я помню, когда мы с ним учились в семинарии, он для нас был примером для подражания. В кого сын пошел, ума не приложу, - и архиерей посмотрел прямо на отца Никиту. - Из семинарии тебя выгнали, настоятель недоволен тобой, староста уполномоченному пожаловался. Что бы ты на месте архиерея сделал?

Отец Никита понял, что надо что-то сказать.

- На этот вопрос, Владыка, я смогу ответить только тогда, когда доживу до вашего возраста, а сейчас со смирением при­му Ваше любое решение.

- Любое решение, - передразнил его архиерей. - Умен не по годам, а детство в голове играет. Отца твоего не хочется огорчать. Решил послать тебя настоятелем в Покровскую цер­ковь города Кузьминска. Там всем заправляет бухгалтерша, ставленница горисполкома. Сущая стерва, уже не одного на­стоятеля съела, еще почище старосты собора Ильи Иосифовича будет. Посылал им недавно хорошего настоятеля, протоие­рея Николая Фокина, полгода не прослужил, так подставила, что уполномоченный регистрации лишил. Вторым священни­ком там служит протоиерей Владимир Картузов, батюшка сми­ренный, безобидный, но настоятелем ставить нельзя - к рюмочке любитель прикладываться.

 

Покровская церковь города Кузьминска находилась неда­леко от железнодорожного вокзала посреди старого кладбища. Храм был небольшой, каменный, во всем районе единствен­ный. По воскресным и праздничным дням народу набивалось столько, что многим приходилось стоять на улице. Отец Ники­та, осмотрев храм, пошел в алтарь и там встретил отца Влади­мира Картузова, который сразу ввел его в курс всех дел.

- Всем командует тут бухгалтер Клавдия Никифоровна, ты с ней осторожней. Церковный староста у нее на побегушках, роли здесь никакой не играет, так, ширма для проформы. Сейчас иди в бухгалтерию и указ архиерея отдай ей, потом прихо­ди в просфорную, отметим твое назначение: у меня там заначка спрятана от матушки.

Отец Никита зашел в бухгалтерию. Это была маленькая ком­натка, в которой стоял старый книжный шкаф с папками для бу­маг, в углу - огромный несгораемый сейф, у окон друг против друга - два письменных стола. За одним восседала высокая сухо­­щавая женщина лет пятидесяти с властным и пронзительным взглядом из-под больших очков в роговой оправе. За столом на­против сидела маленькая старушка, которая старательно считала горку мелочи, раскладывала посчитанные медяки по стопкам, она даже не взглянула на вошедшего отца Никиту, так увлечена была своим делом. Отец Никита, сопровождаемый цепким взглядом женщины в очках, в которой он безошибочно признал бухгалтершу, подошел прямо к ее столу и сел на свободный стул; нисколько не смутившись, с улыбкой уставился на нее:

- Я, Клавдия Никифоровна, ваш новый настоятель, вот указ архиерея.

Клавдию Никифоровну несколько покоробила бесцеремон­ность молодого священника. Она глянула на указ, потом на от­ца Никиту и отчеканила:

- Это Вы, Никита Александрович, в храме для бабушек настоя­тель, а здесь для меня как бухгалтера Вы наемный работник, ра­ботающий согласно законодательству по трудовому договору. И согласно этому трудовому договору между Вами и церковным советом я начисляю Вам зарплату. Но если Вы нарушите совет­ское законодательство или какой-нибудь пункт договора, то цер­ковный совет вправе расторгнуть его с Вами. И тогда Вам даже ар­хиерей не поможет.

- Что Вы, что Вы, Клавдия Никифоровна, как можно, уже толь­ко одна мысль о нарушении законов является грехом, - с делан­ным испугом на лице произнес Никита. Затем он встал и торжест­венно произнес: - Великий московский святитель Филарет гово­рил: «Недостойный гражданин царства земного и Небесного царствия не достоин».

И уже более спокойно, глядя прямо в глаза Клавдии Никифоровне, произнес:

- Я не только сам не на­рушу советского закона, но и никому другому этого не позволю.

После этого он снова сел на стул.

- Ну, так где трудовой договор, который я должен подписать?

Клавдия Никифоровна молча подала бумаги отцу Никите. Ее очень смутило и озадачило поведение нового настоятеля. Всегда уверенная в себе, она вдруг почувствовала какую-то смутную трево­гу. Когда отец Никита вышел, она, обращаясь         к старушке, сказала:

- Молодой, да ранний, уж больно прыток. Посмотрим, что будет дальше, не таких обламывали. Ты за ним внимательно приглядывай, Авдотья Семеновна. Если что, сразу докладывай.

- Не изволь беспокоиться, Никифоровна, присмотрю.

Прошла неделя. Отец Никита исправно отслужил ее и заску-чал. Эту неделю должен служить по очереди отец Владимир, а отец Никита решил посвятить это время административной ра­боте. Он с утра расхаживал по храму, размышляя о том, что не­обходимо сделать для улучшения жизни прихода. Тут в глаза ему бросилось, что в храме, где и так не хватало места для прихожан, стоят две здоровые круглые печи. Такая же печь стоит в алтаре, где тоже тесновато. Он решил, что необходимо убрать эти печи, а заодно и печи в крестильне, бухгалтерии и сторожке. Вместо них поставить один котел и провести водяное отопление. Этой, как ему казалось, удачной идеей он поделился со старостой Ни­колаем Григорьевичем. Но тот выслушал и замахал руками.

- Что ты, что ты, даже не заикайся, я сам об этом еще задол­го до тебя думал, но Клавдия Никифоровна против.

- Почему против?

- Пойдем в бухгалтерию, я тебе там разъясню, сегодня поне­дельник - у Клавдии Никифоровны выходной.

Когда они зашли в бухгалтерию, староста молча показал на стену.

- Вот, батюшка, полюбуйся.

На стене висело несколько наградных грамот от городского отделения Фонда мира, от областного и даже из Москвы.

- Ну и что?

- А то, что добровольно-принудительная сдача денег в Фонд мира - основная деятельность прихода и особая забота бухгалте­ра. Клавдия Никифоровна ни за что не согласится на крупные расходы в ущерб ежемесячным взносам в Фонд. Так что это    бес­полезная затея, тем более она ссылается на запрет горисполкома.

- А кто у вас в горисполкоме курирует вопросы взаимоотно­шения с Церковью?

- Этим ведает зампред горисполкома Гришулин Андрей Ни­колаевич. Только Вы от него ничего не добьетесь, это как раз его требование сдавать все в Фонд мира.

- Мне все равно надо представиться ему как вновь назна-ченному настоятелю.

Отец Никита сел в свой старенький «Москвич», доставший­ся ему от отца, и поехал в горисполком. По дороге он заехал в киоск «Союзпечать» и купил свежих газет, предполагая, что его могут сразу не принять и ожидание в приемной можно скоротать чтением прессы. Так и получилось. Секретарша по­просила его подождать, так как у Андрея Николаевича сове­щание. Он присел на стул и развернул газету. На первых поло­сах было сообщение о развертывании НАТОвской военщиной крылатых ракет «Першинг-2» в Западной Европе. На втором развороте была большая статья какого-то доктора экономиче-ских наук, который расшифровывал тезис, произнесенный ге­неральным секретарем на съезде: «Экономика должна быть экономной». От нечего делать отец Никита прочитал и эту статью. Заседание окончилось, и его пригласили. В простор­ном кабинете за большим письменным столом восседал мужчина лет сорока-сорока пяти в темном костюме при галстуке и с красным депутатским флажком на лацкане. Отец Никита подошел, поздоровался и после предложения сел на стул воз­ле приставного стола. Затем он представился, подал Гришуни­ну указ архиерея и справку о регистрации от уполномоченного по делам религии. Тот, не торопясь, ознакомился с бумага­ми и возвратил назад.

- Знаем уже о Вас, мне сообщали, нареканий пока нет, бу­дем надеяться, что так будет и впредь. Да у Вас там есть с кем посоветоваться: Клавдия Никифоровна - знающий, грамотный специалист, не первый год работает, мы ей доверяем.

Отец Никита понурил голову и тяжко вздохнул.

- Что такое, Никита Александрович, чем Вы так расстроены?

- Прочитал сегодняшние газеты и, действительно, сильно рас­строился, - делая еще более мрачным лицо, ответил отец Никита.

- Что же Вас так могло расстроить? - забеспокоился Гришулин.

- Да американцы, империалисты проклятые, опять нагнета­ют международную обстановку, крылатые ракеты в Западной Европе устанавливают.

- А-а, - облегченно вздохнул Гришулин. - Так вот Вас что беспокоит, - а про себя подумал: «Ненормальный какой-то, не знаешь, что ему и ответить».

«Еще посмотрим, кто из нас ненормальный», - отгадывая мыс­ли Гришулина, решил про себя отец Никита, а в слух произнес:

- Расстраиваюсь я оттого, что мы боремся за мир, как мо­жем, сдаем деньги в Фонд мира, а они пытаются все усилия прогрессивного человечества свести на нет.

- Ну, это им не удастся, - улыбнулся Гришулин. - Я думаю, нашим военным специалистам есть чем ответить на этот вызов.

- Есть-то оно есть, так ведь такой ответ и средств потребует немалых, я думаю, нам надо увеличить взносы в Фонд мира.

- Интересно, интересно, - действительно с неподдельным интересом произнес Гришулин. - Да где же их взять? Ваша церковь и так отдает все в Фонд мира, остается только на са­мые необходимые текущие расходы. Мы уж с Клавдией Ники­форовной кумекали и так, и сяк.

- Дополнительные средства изыскать можно, если обратить­ся к мудрой руководящей линии партии, поставленной как ос­новная задача на последнем съезде, - серьезно произнес эту абракадабру отец Никита, и ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя внутри все содрогалось от неудержимого веселья, от этой сумасбродной игры в несусветную глупость.

Последняя фраза отца Никиты смутила и озадачила Гришу­лина, он даже растерялся от того, что, во-первых, не ожидал та­кого от священника, во-вторых, никак не мог сообразить, о ка­кой линии партии говорит этот ненормальный. Но самое глав­ное, что это нельзя объявить галиматьей и прогнать батюшку. В принципе он говорит правильно и логично, с точки зрения парадно-лозунгового языка съездов и газетных передовиц. По­этому он только растерянно произнес:

- Уточните, пожалуйста, Никита Александрович, что Вы имеете в виду?

- То, что «экономика должна быть экономной», вот что я имею в виду.

- Но какое это имеет отношение к нашей теме?

- А то, что у нас есть люди среди работников церкви, кото­рые не согласны с этим, идут, так сказать, вразрез с генераль­ной линией.

- Кто это не согласен? - совсем удивился Гришулин.

- Наша бухгалтер, Клавдия Никифоровна.

- Поясните, поясните, пожалуйста, Никита Александрович.

- У нас в церкви топятся три огромных печки, в бухгалтерии одна, одна в крестильне и еще одна в сторожке. За отопитель­ный сезон в трубу улетают немалые народные денежки. Доста-точно убрать эти шесть печей и поставить маленькую котельную с одним котлом. Сэкономленные таким образом средства мож­но пустить для борьбы за мир. Но Клавдия Никифоровна кате-горично против того, чтобы экономика была экономной. Это еще полбеды, но в своем сопротивлении генеральной и руково­дящей линии она ссылается, страшно подумать, на Вас, Андрей Николаевич. Но, конечно, мы этому не верим, что Вы, советский ответственный работник, не согласны с линией партии.

- Она так прямо и говорит? - окончательно растерялся Гри­шулин.

- Да нет, она только говорит, что Вы запрещаете делать во­дяное отопление, которое может дать такую эффективную эко­номию, а уж дальнейшие выводы напрашиваются сами собой. Потом разные нехорошие слухи могут поползти по городу. Ведь всем ясно, что один котел экономичнее шести печей.

Вот это последнее, что поползут слухи и что всем все ясно, больше всего напугало Андрея Николаевича. Он встал и нерв­но заходил по кабинету.

- Правильно, что Вы, Никита Александрович, не верите этой клевете, я никогда не запрещал делать отопление в церкви, так людям и разъясняйте. Очень хорошо, что Вы зашли, спасибо. Ну надо же, вот так Клавдия Никифоровна с больной головы на здоровую перекладывает. Но мы разберемся, сделаем орг­выводы. А Вы делайте водяное отопление, дело это хорошее, экономить надо народные деньги, это правильно. Экономика должна быть экономной.

На прощание он крепко пожал руку отцу Никите:

- Не в ту систему Вы, батюшка, пошли, надо было к нам, цены бы Вам не было.

Приехав в храм, отец Никита разыскал старосту, велел напи­сать заявление на имя Гришулина с просьбой разрешить смон­тировать водяное отопление и отправил его в горисполком поставить визу. По пути попросил заехать к бригаде сварщи-ков-сантехников и привезти их в церковь для заключения дого­вора на работы по отоплению. Когда Николай Григорьевич вернулся с подписанной бумагой и бригадой сварщиков, отец Никита отвел его в сторону и сказал:

- Слушай меня внимательно: послезавтра явится бухгалтер­ша, и кто его знает, как повернется дело, надо подстраховаться, чтобы обратного хода уже не было. Давай заключим с брига­дой договор и выдадим аванс на материал с условием, что к вечеру они привезут трубы в церковь.

В среду утром Клавдия Никифоровна в благодушном на­строении вышагивала на работу после двух выходных дней. Но когда зашла на церковный двор, сердце ее тревожно екну­ло: она заметила груду сваленных металлических труб. Клавдия Никифоровна подозвала сторожа и сурово спросила:

- Кто это посмел разгрузить трубы в нашем дворе?

- Это настоятель распорядился, отопление в церкви будут делать.

- А-а, - победно взревела Клавдия Никифоровна. - Наруше­ние законодательства, вмешательство в хозяйственно-финансовые дела прихода! Ну погоди, я тебя научу, наглеца, на всю жизнь меня запомнишь.

И даже не заходя в бухгалтерию, круто развернулась и заша­гала к остановке автобуса, чтобы ехать в горисполком к Гри­шулину. Она еще не знала, что напрасно потратит деньги на проезд в автобусе. В бухгалтерии ее ожидала для передачи дел вновь принятая на работу бухгалтерша. В ожидании Клавдии Никифоровны она мирно беседовала с настоятелем и старос­той. Обращаясь к настоятелю, она называла его не иначе, как батюшка или отец Никита.

 

Волгоград, 2001 г.


 

Морозы нынешней зимой как будто старые года вспомнили. Трескучие морозы. И снега привалило столько, что старики между собой никак к консенсусу прийти не могут, при Хрущеве подобное было в последний раз, или уже при Горбачеве.

Деду Федору подобная погода не нравилась, потому что вся его теория о скором конце света и грядущем антихристе рассыпалась в прах. Ведь главным аргументом в пользу «последнего времени» были, по мнению деда, изменившиеся климатические условия и глобальное всеобщее потепление. С придыханием вещал церковный сторож, что от отблесков огня адова и костров для грешников уже тают Арктика вкупе с Антарктикой. А молодежь-то, глядите-ка, не ведая про пекло да костры, почти голяком ходит, пупки наружу выставив! Все сходилось и подтверждалось у церковного оракула, но лишь до этой зимы. Со скорбным раздражением захлопнул дед Федор исчерканную карандашом книгу о скором втором пришествии, и, увидев, что уже совсем рассвело, влез в валенки и пошел расчищать дорожку к храму да врата церковные открывать.

Должно заметить, что храм, где готовился к Судному дню дед Федор, был старым, годы лихолетья пережившим и в силу музейного советского прошлого выстоявшим в сохранности. Даже колокольня уцелела вместе с капитальным кирпичным забором с колоннами и чугунными решетками-пролетами. Пережили всех и вся и литые ворота с вензелями, открывать и закрывать которые, наряду с другими послушаниями, должен был именно приходской сторож.

Снег, тихо падавший вечером, от жесткого ночного мороза сделался как пыль и убирался легко. Быстро расчистив путь к паперти, дед Федор увидел, что у ворот уже стоит Дарья, прикрывая руками в вязаных перчатках нос и щеки и выписывая ногами сложную композицию, так как современные «зимние» сапожки на подобный мороз никак не рассчитаны.

Вообще-то, к Дарье дед относился положительно. Хоть и молода девка, но скромна, одета подобающе и на колокольне такие коленца отзванивает да переборы, что и не хочешь — о Боге вспомнишь и перекрестишься. Вот только одно смущало. Неправильно это — девка-звонарь! Не бабье дело с колоколами управляться. С этим непорядком сторож уже практически смирился, да вот давеча расстроила Дарья деда непотребством современным. После всенощной от колокольни ключи в сторожку занесла, а в ушах у нее наушники с проводами торчат. Хотел дед Федор тут же ее отчихвостить, что сатанинские побрякушки на себя надела, да промолчал. Лишь укоризненно глянул и буркнул утверждающе: «Ох, гореть тебе, красавица, в пламени геенском». Дарья, зная наклонности приходского деда, тоже промолчала, лишь взглянула удивленно и убежала.

Федор неторопливо, явно показывая, что вчерашний Дарьин грех помнит, пошел к воротам, доставая из ватных штанов большой древний ключ, привязанный для безопасности к поясу. Открывать и закрывать врата дед любил и творил сие действо торжественно и с большим значением. Недаром настоятель за глаза величал сторожа «апостолом Петром»! Дед об этом знал и, в принципе, больших возражений к данному определению не имел.

Замок на воротах, по всей видимости, был ровесником самого храма. За древностью лет он уже вполне стал музейной ценностью, но функции свои выполнял исправно и никогда не подводил. Но день, видно, не задался с утра. Замок отказал. Он не хотел открываться, несмотря на все дедовские ухищрения, причитания и взывания…

— Дашка, — вскричал расстроенный сторож, — молись Богородице Иверской, Она Вратарница, поможет.

Молитвы пред иконой Иверской Дарья не знала, поэтому читала все, что связано с Девой Марией, но по такому холоду лучше всего у нее выходило протяжно-заунывное «Царице моя Преблагая…»

Старик, не прекращая попыток открыть замок, скороговоркой ругался набором из четырех слов, которыми бранятся все православные сторожа: «окаянный», «искушение», «вражина» и «нечистый попутал». В его лексиконе встречались выражения и покрепче, но с ними дед усиленно боролся последние три десятка лет.

— Замерз видно, вражина, — резюмировал Федор и шустро, покряхтывая от холода, посеменил в сторожку за бумагой. Замок отогревать.

Бумага в сторожке водилась в виде пророческого издания газеты «Сербский крест» и столь же необходимого в деле подготовки ко гласу Трубному ежемесячника «Русь Православная». Покусится на данные «откровения» дед Федор никак не мог, поэтому для растопки набрал ворох использованных поминальных записок.

У ворот уже стояло два десятка пришедших на службу прихожан, в большинстве своем женского пола. Читать молитвы, глядя на не открывающийся замок, они как-то не были приучены, поэтому судачили о холоде и безобразиях, которые вот уже и до храма Божьего докатились. Рассуждения эти дед Федор прервал и потребовал молитвы, пока огонь от заупокойных и заздравных записок не разогреет внутренности старинного замка.

Тщетно. Замок в клубах пара, к нему и рукой не притронешься, а механизм не работает. Ключ как в преграду упирается.

— Без лукавого тут не обошлось, — окончательно утвердился в мысли дед Федор. «Или лукавой», — мелькнула мысль.

Сторож медленно, со значением оглядел все увеличивающуюся группу прихожан, мысленно прикидывая, кто же из них мог навести порчу на храмового воротного долгожителя. Ведьм, колдунов и колдуний не находилось. Слышался хруст снега под ногами прихожан, да инеем от дыхания покрылись бороды и платки. Холодно.

Из-за угла, оттуда, где останавливается трамвай, показался второй храмовый священник, отец Андрей. Батюшка изрядно подмерз, но виду не подавал. Поняв, в чем дело, тут же внес рацпредложение:

— Федор Иванович, вы замок держите, а я ключ вертеть буду.

— Вы бы лучше молились, отец, — ответствовал сторож, скептически оглянув тщедушную фигуру священнослужителя, но предложение принял. Казалось бы, вот-вот и щелкнет замочная пластина, освободит дугу замка, ворота откроются, но застревал ключ на полпути и проворачиваться не желал.

Тут и блаженный местный определился. Все вздохнули облегченно: уж он-то откроет. Да и как не открыть! Плечи — косая сажень, кулак — что дыня средних размеров, молитвенник, каких не сыщешь, да и зовут именем исконно христианским — Алешенька. Обязательно откроет!

Взялся за дело Алексей-надёжа. Себя крестит, замок Крестом осеняет, богослужебные тексты поет. Тут тебе и «Непроходимая Врата», и «Двери, двери, премудростию, вонмем», и «Покаяния отверзи ми двери», и прочие слова святые.

Не открывается замок.

Прихожан же все больше и больше собирается. Уже шум стоит. Нервничают. Мерзнут. Хористам пора на клиросе ноты раскладывать, алтарникам да пономарям лампады возжигать да кадило растапливать, а Дарье на колокольне благовест отзванивать.

Надо. Очень надо, но ворота на замке.

Машину отца настоятеля дед Федор увидел первым. На то, что он откроет замок, сторож не надеялся. Куда ему? В скорого антихриста не верит, ИНН принял, новый паспорт без разговора получил и в церкви запретил говорить, что на нем знаки сатанинские есть. Книжки все старинные читает, да о любви друг ко другу рассказывает. Ни врагов у него, ни страха перед днями последними нет. Поэтому замок он никак открыть не сможет. А вот позвонить слесарям, которые по понедельникам в храме работают, у него возможность имеется, так как штука эта сатанинская, «мобильник», всегда у отца настоятеля под рясой прицеплена.

Собравшаяся толпа прихожан расступилась перед протоиерейской машиной, и она медленно подъехала к воротам. В это время замок в руках деда Федора щелкнул, ключ повернулся, дужка замочная открылась, и ворота распахнулись точно перед капотом не останавливающейся настоятельской машины…

Настоятель со своим вторым священником уже читали входные молитвы, пономари разожгли лампады, алтарники раздули кадило, Дарья благовестила на колокольне, а у открытых ворот молча стоял, аки столб, дед Федор и смотрел на открытую дужку старинного замка.

 Каждое утро Саша слышал, как бабушка тихо читала молитвы. Слов было не разобрать, только «аминь», да «Господи, помилуй». Бабушка стояла перед темными иконами, раз за разом крестилась и кланялась, а на нее сверху, со старой, источенной насекомыми доски, смотрел Бог.

Утром Бог был обычным и спокойным, а к вечеру Он менялся, становился немного страшным и строгим.

За этой, самой большой иконой, внизу были еще маленькие. Там же лежали бабушкины документы и фронтовые письма деда, которого Саша не помнил, так как родился уже после его смерти. Прятались там и грозные бумажки с печатями, которые бабушка называла непонятным словом «налоги».

Днем Саша не раз подбегал к «красному углу» и смотрел вверх, на Бога. Узнавал, сердится Он на него или нет. Бог обычно не сердился и никогда не плакал, хотя бабушка не раз ему говорила, что Он плачет над нашими грехами.

Что такое грех, Саша уже знал. Это когда стыдно и хочется, что бы никто не увидел. Он даже друзьям рассказал о плачущем Боге, но те его убедили, что Бог за маленькими грехами не следит, только за большими, а большие бывают у одних взрослых. Саша согласился, но все же иногда подбегал к иконе — проверял: а вдруг Бог заплакал…

Когда уже поспели вишни, и Сашу вместе с его друзьями каждый день отправляли в сад — «гонять шпаков», то есть следить, чтобы птицы вишни не клевали, бабушка сказала:

— На Троицу, в воскресенье, в церковь поеду. Куплю новую икону. Батюшка обещал привезти. Будет у нас Боженька красивый и нарядный.

Что такое «Троица», Саша не знал, а вот увидеть нарядного Бога ему очень хотелось.

В церковь бабушка уезжала рано утром, на мотовозе (была раньше такая дрезина, людей перевозящая). Чтобы внука никто не напугал, она отправила его ночевать к дядьке. На ночевку мальчик отправился с удовольствием. У дядьки был сын, Сашкин брат, хоть и двоюродный, но роднее не бывает. Они по-родственному и родились в одном месяце одного года.

Дядька разрешил спать на чердаке, на свежескошенном сене. Сено было мягким, пахло чабрецом и полынью. За трубой, отгороженные сеткой, ворковали голуби, а в открытую чердачную дверь, в такт стрекочущим кузнечикам, перемигивались далекие звезды. Долго шептались мальчишки о новом красивом Боге. И еще о том, что утром они пораньше встанут и пойдут на протоку, к ставку, бубырей ловить.

Утром бубыри спокойно плавали в протоке, а потом запрятались под коряги. Рыбаки проспали и первых, и вторых петухов, да спали бы и дальше, если бы голуби не подняли страшный шум, обороняясь от залезшего поживиться кота.

На рыбалку все же решили идти, но прежде надобно было чего-то поесть. В кухне, на столе, под марлей, дожидались ребят кринка молока и два ломтя свежевыпеченного хлеба.

— Сеструха оставила, — гордо сообщил брат, и добавил по-хозяйски: — Матери некогда. Она на ферму затемно уходит.

По дороге к протоке и пруду (ставку по-местному), рыболовы заглянули в сад: сорвать по паре еще кислых зеленых яблок, да отыскать в бабушкином огороде по огурцу. Кроме этого нехитрого провианта, их экипировку составляла старая тюлевая занавеска с двумя палками по сторонам, гордо именуемая «бреднем».

Часа два братья таскали свой «невод» по камням протоки и вязкому илу ставка, но, кроме старой лягушки и преклонного же возраста рака с одной клешней, ничего не поймали. Когда сил не осталось, а огурцы с яблоками были съедены, Сашка вспомнил о новой иконе с красивым Богом.

— Бежим! — закричал Сашка. — Бабушка уже приехала давно! Слышал, как мотовоз стучал?

Мальчишки быстро вытряхнули из «бредня» остатки ила с водорослями и помчались к бабушкиной хате. Брату добежать до цели не удалось: мать окликнула. Она как раз возвращалась с фермы и послала сына в сельпо за солью. В те годы матерей еще слушались беспрекословно, поэтому огорченный брат лишь рукой махнул:

— Ты, Саня, беги, а я позже зайду.

Дверь в бабушкину хату была уже открыта.

— Дома! — обрадовался Саня.

Сандалии слетели с ног мальчика и он, не смотря под ноги, ринулся через коридор и горницу в зал, где в углу, на столике под иконами, уже стоял красивый и ласковый Бог. Он был в рамке под стеклом. По углам Его пылали разноцветные блестящие цветы, растущие на удивительно чудных ветвях.

Сашка в онемении и восторге замер перед иконой и только через некоторое время услышал сзади причитания бабушки:

— Ох, Господи, да как же это! Как же ты не разбился-то?

Сашка оглянулся и… ничего не понял.

Там, где он только что пробежал, зияла полутораметровая квадратная дыра открытого погреба. Из него выглядывала голова бабушки. Старушка, поднявшись на несколько ступенек по подвальной лестнице, с ужасом смотрела на внука, пролетевшего над ней и не разбившегося.

— Онучек, Санечка, как же ты по пустому-то прошел? — заплакала бабушка.

Сашка стоял у глубокой двухметровой ямы, смотрел в ее черную пустоту и только твердил:

— Я к Богу бежал, бежал и не провалился. 

 

 Помнится пел на клиросе. Идёт Божественная литургия. Со спины вижу священника. Он стоит в полном облачении посреди распахнутых царских врат. Молится. Я поймал себя на мысли, что вижу в его силуэте – ракету. Тряхнул головой, закрыл и снова открыл глаза. Ну, точно ракета! Голова в скуфейке -  острый нос ракеты, фелонь – сама ракета с подкрылками, а подризник с бахромой – словно дым при взлёте. Так и есть – ракета устремлённая к небу перед стартом… Ракета к Богу. Три, два, один… Пуск! “Благословенно Царство…” Поехали!

Родилась молитва. “Господи дай нам быть ракетами, устремлёнными к Тебе. Дай нам быть похожими на ракету не столько снаружи, сколько внутри”.

диакон Святослав Шевченко


Г Л У Х О Й П Р И Х О Д
(И. ГУСЕВ - ОРЕНБУРГСКИЙ)


Трудно найти на свете место глуше Черновского посёлка. Разброcавшись тридцатью избушками своими у подошвы красного глинисто бугра вдоль берегов речушки, пересыхавшей летом, посёлок смотрел прямо на необъятную киргизскую степь, желтую летом, яркобелую зимой, всегда пустынную.

По ней и сто вёрст можно было проскакать и не встретить никакого жительства, кроме киргизских кибиток. За красным же бугром, в холмистой местности, тянувшейся до зеленоструйного Урала, не было станицы или поселка ближе сорока вёрст. Этой-то отдаленностью и объяснялось то странное обстоятельство, что в поселке с тридцатью дворами была собственная церковь. Сооружена она была попросту: к большой избе, поставленной у погоста, приспособили крошечную колокольню, повесили на колокольню игрушечный колокол.
И поплыл тоненький звон на простор степей.
Однако долго не удавалось заманить сюда священника или даже захудалого псаломщика. Если же псаломщики изредка появлялись, приходя пешком, с котомкой за плечами, голодные и злые, с указом консистории в кармане, то толку от них было мало: часы они служили по праздникам, но треб исправлять не могли. С крестинами, свадьбами, похоронами приходилось по-прежнему ездить за сорок верст и терять по несколько суток. Да и псаломщики, прожив недели две, таинственно исчезали. Епископ Макарий, при котором и была разрешена к постройке церковь, многим молодым священникам предлагал поехать туда, хоть не надолго, "потрудиться во славу Божию" но, видя неохоту и испуг их, будучи человеком добрым и мягким, не настаивал. Когда же приехал строгий Виталии, он послал в черновский приход первого же провинившегося священника. С тех пор и утвердилась за приходом слава “ссылки". Иногда епископ даже прямо предлагал:
— В монастырь... или в черновский приход!
Каждый месяц в черновском приходе менялся причт. То приедет старенький батюшка с трясущимися руками, вдовый и несчастный, попьет без просыпу недели две и уедет во-свояси: пасть к ногам епископа и проситься в другое место. То явиться новенький,
Только что посвященный иерей, еще мальчик с виду, в сопровождении такой же молоденькой матушки, начнет заводить строгие порядки... а недельки через три ни от порядков, ни от него самого следа не останется. Случалось потом, что месяца по три, особенно летом, не находилось новой жертвы епископской строгости для посылки в черновский приход, и приход пустовал. Надо, однако, заметить, что населявшие приход казаки были народ добродушный и к духовенству уважительный, готовы были делиться с причтом всем, чем только могли, но... как выразился один старый дьякон, ухитрившийся прожить на приходе целых два месяца:
— Ежели по шкурке со двора взять, тридцать шкурок выйдет... а какая им цена?!
Другой дьякон был несчастнее этого. Он проживал в черновском поселке уже полгода без всякой надежды перепроситься вскорости в другое место. Вместе со священником прежнего прихода он был под судом за повенчание жены от живого мужа: священника приговорили на год в монастырь, а дьякону предложили отправиться на псаломщицкую вакансию в черновский приход. Дьякон был семейный. Кроме весёлой и черноглазой дьяконицы у него был сын в духовном училище. Сам дьякон был человек плотный, высокий, громогласный, необыкновенно солидный и черезвычайно рыжий. Он не ходил, а выступал по приходу, хотя разойтись ему было совершенно негде.
Прихожане гордились дьяконом.
Полна церковь набиралась народу, когда дьякон служил часы. Голос его не умещался в церкви, просился на волю и гудящими отголосками уносился за окна, заглушая тоненькие звоны, отчего прихожане умиленно говорили:
— Не дьякон, а колокол!
Нарасхват звали дьякона, с дьяконицей, в гости, не знали: куда посадить и чем угостить.
— Отец дьякон! Мать дьяконица!
Усаживали на почетное место.
_ Чайку, водочки... чем Бог послал!
Дьякон гудел.
— Мо-о-жно!
- Ватрушек, шанежки... может, яишенку соорудить?
Дьякон гудел.
— Похва-а-льно!
— Уж мы ведь так вас уважаем... и откуда нам вас таких Господь послал? Недавно мы киргизского барашка зарезали, а Миколасвна так вкусно умеет пельмешки делать... не состряпать ли?
Дьякон гудел.
— Добро-о зело!
И руководил пиром и беседой.
Он был искусник с серьезным видом рассказывать разные небылицы, от которых даже дьяконица, привыкшая к ним, покатывалась со смеху, прихожане же таяли и млели от удовольствия. Никогда нельзя было понять, когда дьякон говорит всурьез, когда шутит? Но от этого он только выигрывал в глазах прихожан, потому, что они часто не верили его былям, но верили небылицам. Послушать дьякона, так он и с наказным атаманом дружбу водил и у архиерея был принят в качестве почётного гостя.
— А отчего? — вопрошал дьякон. И указывал себе перстом на лоб.
— Ума палата!
Наказной атаман полюбил его, по словам дьякона, за то, что он развел на войсковых землях древонасаждение. В трех казачьих станицах служил, и такой лес развел, что раз наказной атаман-то ехал... да и заплутался.
— Кто, говорит, это здесь такой лес развел? Дьякон Косоротов!
— Это я! — показывал на себя дьякон. Заехал будто бы наказной то к дьякону, и спрашивает: — как это вы, о. дьякон, такой лес развели? Сколько я своих казаков заставлял разводить леса, ничего не выходило... а вы заставили! А дьякон будто бы отвечал: — как: случится бракоповенчание или другая важная треба, я первым долгом говорю: древо посади! Вот и насадили! С тех пор, как едет наказной через станицу, обязательно к дьякону заедет. И даже к себе в гости приглашал.
Прихожане замирали в чувстве почтительности.
— Ездили?
Дьякон солидно качал головой.
— Некогда было... не собрался.
Архиерей же, по словам дьякона, не мог и обойтись без него, — как чуть какое затруднение: — позвать Косоротова!
— Это я! — указывал на себя дьякон.
И советовался будто бы с ним владыка обо всяких мелочах: какого священника куда назначить и кого как наказать. Позовет в свои покои, распивает с дьяконом чаек и совещается. На недоуменный же вопрос прихожан: как всё-таки случилось, что дьякон за такое дело к ним попал и почему владыка его не защитил, а как будто даже и наказанию подверг? — дьякон непоколебимо; ответствовал:
-Испытует!
-Испытание, значит?
— Да. Хочет посмотреть: как я из сего затруднения выйду, с честью ли? Глядите, он даже сюда и священника не шлет!
Аргумент был неоспоримый.
В самом деле, уже полгода дьякон, окруженный почетом, проживал в приходе, а за все время приехал сюда один только священник, да и тот немедленно впал в тоску и через три дня сбежал. Несмотря на всю сладость почета, дьякон стал весьма задумываться. Запасы были прожиты, а доходов не поступало. Да и какие же доходы, когда никаких треб не совершалось? Свадьбы на тройках с бубенчиками уносились в мглу степей — в другие приходы. Покойники на медлительных подводах проезжали мимо окон дьяконского дома, направляясь за сорок верст в поисках отпетия и наводя дьякона на грустные думы не только о тщете всего земного, но и о катящихся мимо дома его рублях и полтинниках. Что же оставалось? Сборы хлебом? Но дьякон обошел раз все тридцать дворов, и больше идти ему не захотелось, ибо, хотя все и подавали с удовольствием, набралось ровно восемнадцать пудов. Везти их продавать за сорок верст? Подводу нанимать?
— Вася, — говорила дьяконица, ибо дьякона звали Василием Ивановичем, — ведь скоро за сына платить...
Дьякон угрюмо гудел.
— Подожду-у-у-т!
Однако стал крепко задумываться.
Загнали его сюда, забыли его тут, сами в изобилии живут, а о нем и думушки мало. Они-то праведники? Грешнее он других, что ли? За что же должен претерпевать муку адскую раньше страшного суда Господня? Нет, должно быть, на их милость и надеяться нечего! Скоро отсюда и уехать не на что будет, придется с дьяконицей по полям пешком идти, а сына за спину посадить. Хоть бы какой захудалый поп приехал! Хоть бы малую толику денег раздобыть, да и уехать отсюда во свояси пока зима ещё не подошла, да дороги снегом не завалила. Как быть? Что делать? Видно, уж только на одного себя и рассчитывать приходится...
Что бы такое сообразить?
Дьяконица уж и поплакивать стала.
— Вася... Вася!
— Ну что еще тебе?
— Я скоро повешусь тут!
— Вешайся... сниму! — шутил дьякон.
Однако, уж и сам стал испытывать приливы диких мыслей. Томила его сила от бездеятельности. Хотелось горы ворочать, избушки перекидывать в молодецкой игре. А тут приходилось сидеть у окна целые дни, смотреть в желтую даль степей и распевать молебны
для собственного удовольствия. Иногда дьякон не выдерживал. С яростью нахлобучивал широкополую шляпу, выходил за ворота, солидной поступью шествовал мимо изб по поселковой улице, а выбравшись за околицу на простор полей, шагал верстовыми шагами и бормотал угрюмые слова. Взбирался на курганы и с такими вибрациями орал на всю степь:
— Го-го-го-о-о-о!!! что взлетали галки из диких балок степных и в ужасе уносились на своих черных крыльях, суслики же и барсуки выползали из нор и с удивлением посвистывали.
В одну из таких прогулок дьякону пришла блестящая мысль.
Он вернулся возбужденный и веселый.
— Варюха-а-а!
И когда дьяконица прибежала со всех ног, распорядился.
— Ставь самовар!
— С чего такую рань?
— Сейчас гости будут!
Сам скрылся.
Вскорости к дьяконову дому ото всех изб поселка потянулись прихожане. Набралась полна горница почтенных бородачей. Угощал чаем. Водку же и закуску, по условию, принесли с собою сами. Все с любопытством ожидали: что скажет дьякон?
Дьякон солидно разгладил бороду.
— Друзья! — начал он.
Все притихли.
— Сколько у вас браков предполагается в это воскресенье?
Прихожане потолковали между собой, сосчитали по пальцам.
— Восемь, о. дьякон. Нынешний мясоед свадьбами обилен. У Митрюхиных, у Петровых свадьба, Хорек женится. Вдовуха Микулина тоже...
— А сколько вам у благочинного свадьба обходится?
— Двенадцать рубликов берут.
— С бедных и богатых?
— Не разбирают.
— А еще?
— Дьякону три рубля. В церковь рубль.
— А поездка во что обходится?
— Да в денежку! Худо-бедно пять целковых истратишь...
-Без угощения?
-Угощение особо. Благочинному приходится бутылочку... да гуська. Дьякону бутылочку, да курочку. Псаломщику... Сторожу, чтобы церковь отворил.
— Та-а-к, — посмеивался дьякон, — стало быть, четвертная выскочит?
И он чему-то радовался, к удивлению прихожан и дьяконицы. Он даже весело потирал руки, продолжая спрашивать.
— А младенцев много накопилось?
— Дюжинка наберется, о. дьякон.
— Тоже в воскресенье повезут?
— Когда же больше!
— А сколько благочинный за крестины берет?
— Рублик!
— Только?
— А проезд сколько обходится! Худо-бедно два рубля!
Дьякон радовался.
— Хорошо... хорошо! Чудесно!
И вдруг нахмурился.
— А кобылки много на полях?
Прихожане совсем впали в недоуменье К чему человек разговор клонит, чего с младенцев, да свадеб к кобылке метнулся?
— Замучила, — однако же ответили они, — да и как ей не быть, когда за всё лето на полях молебствий не было! Ведь нынешний год даже и скот не освящен!
— Н-ну... хха-хха!
Дьякон рассмеялся.
Потом величественно поднялся над столом.
— Сколько мне дадите за каждую свадьбу?
На него смотрели в удивлении.
— По пятнадцать рублей дадите?
— О, дьякон... да что ты будешь делать?
— Повенчаю!!!
Прихожане впали в остолбенение, а дьяконица всплеснула руками и замерла. Она всегда думала,- что у мужа ее ума палата, теперь же убедилась в этом больше прежнего, хотя еще и не понимала в чем дело. А дьякон продолжал рассчитывать.
— За восемь свадеб сто двадцать рублей. И больше никаких расходов. Дальше. За дюжину младенцев двенадцать рублей. И никуда ехать не надо. Еще. Освящение скота? Восемь рублей. Полевой молебен? Десять. Итого сто пятдесят рублей. Не дорого?
— Чего бы дешевле...
-Дальне.
Достал бумагу и карандаш.
— Хождение по домам с иконами. Кто какие молебны служить будет? Отвечайте.
И принялся составлять список. Любопытство прихожан разгоралось.
— Уж не хочешь ли ты, о. дьякон, откуда священника пригласить? — спросил старый казак, — ни за што за эти деньги такую даль не поедут. Всё равно присчитают, что ты пропустил. Да побоятся и у благочинного доход перебивать. А и согласятся... тебе ничего не останется!
— Двести! — подсчитал дьякон вместо ответа. И с веселым видом выпрямился.
— Теперь слушайте мой приказ. До субботы эти деньги собрать! Положить к старосте в церковный ящик. Запечатать! К утру субботы что б была у меня тройка лучших коней! Кажется у старосты лучше всех?
— Можно! — сказал староста.
— И двое верховых!
Дьякон засмеялся, потирая руки.
Больше он ничего не захотел объяснять, несмотря на все расспросы. Прихожане разошлись взволнованные любопытством, в предчувствии чего-то необычайного. И слава дьякона разрослась еще больше: никто не сомневался, что для него всё возможно и что он сделает всё, что задумал. А что он задумал? — об этом шли бесконечные и волнующие толки. Деньги были собраны, положены в ящик и торжественно запечатаны. Походило, что дьякон держал пари и все прихожане были свидетелями.
Подошла нетерпеливо жданная суббота.
Утром тройка Старостиных коней, с веселым звоном колокольчика, промчалась по поселку и бодрым скоком понеслась по степным дорогам по направлению к тракту. С увала на увал перематывалась тройка. За ней скакали верховые в пестрых рубахах, раздуваемые ветром. В повозке сидел дьякон со старостой. К задку повозки был крепко привязан короб с самоваром и закусками. Староста тщетно пытался узнать: в какое такое путешествие собрался дьякон. .Дьякон с задумчиво-веселым видом озирал степные просторы и отмалчивался. Только, когда проскакали тридцать верст, и вдали показались телеграфные столбы тракта, а за ними сверкающий плес Урала, дьякон, посмеиваясь, сказал:
— Вот здесь хорошую можно засаду устроить.
— Чего? — воззрился староста.
— Разве ты никогда, Иван Спиридоныч, в степи не служил?
— Бы-ы-л...
— На сартов засаду не устраивал?
— Случалось... да ты это к чему? — дивился староста, — на кого засаду устроить хочешь?
Дьякон взглянул победоносно.
— На попа!
И принялся хохотать.
На берегу реки, близ дороги, они постлали ковер расставили на нем закуски, вскипятили самовар и принялись угощаться, коротая время разговорами. Уж было за полдень, знойно. Степь курилась. Широкий плес Урала был зеркально светел, то и дело по водной глади расходились круги от плеска крупной рыбы. По дороге тянулись подводы, проезжали купцы на станичные ярмарки, ползли с возами сена или хлеба казаки, поднимая тучи белой дорожной пыли. Дьякон задумчиво, из-под руки, то и дело высматривал даль дороги и, взглядывая на старосту, пожимал плечами. Уже они кончали второй самовар, как забрянчал колокольчик и из-за пригорка появилась пыльная повозка, влекомая парой взмыленных коней.
Дьякон вышел на дорогу.
— Стой! — сказал он, загораживая путь.
— Что случилось? — спросил ямщик.
— Застава!
Он подошел к повозке.
И чуть не отскочил.
Оттуда выглянуло на него знакомое, сердитое лицо со щетинистыми усами и вздувшейся бородой. Дьякон смутился, но тотчас оправился.
— Отцу благочинному, — прогудел он, — много лет здравствовать! Откуда и куда проезжать изволите? Благочинный смотрел сердито.
— Черновский дьякон?
— Он самый.
— Чего ты тут делаешь? Зачем меня остановил?
Дьякон усмехнулся.
— Почтение засвидетельствовать!
Благочинный с недоумением смотрел на ковер с самоваром и закусками.
— Рыбу, что ли, ловишь?
Дьякон подмигнул.
— Перетяг поставил, карася выжидаю.
— Ну и жди, а меня не задерживай, я к службе тороплюсь.
И благочинный приказал ехать дальше.
Дьякон, посмеиваясь, вернулся к старосте.
— Попал карась, да не тот!
Прошло еще часа два.
На дороге показалась дребезжащая тележонка, клячей правил дремлющий казак, а в тележонке на сене сидел столетний старичок в зеленом подряснике. Дьякон остановил подводу, подошел к старичку, с недоуменьем оглядел его испещренный заплатами подрясник и маленькое сморщенное багровое лицо, как пухом покрытое белым волосом.
— Дьякон... или священник?
Старичок с трудом проговорил.
— С...вященник!
Дьякон возрадовался
— Откуда?
— Из Б...огдановкч.
— Куда ж едете?
— В г...ород, к епископу, просить, чтоб...бы снял запрещение.
Дьякон всплеснул руками.
— Под запрещеньем?!
— Д...да!
Дьякон смотрел с унынием: опять не то. И он дивился, что такой ветхий старичок под запрещением, хотя уже но нетвердому разговору его видел — отчего это. Он предложил ему отдохнуть и разделить трапезу. Старичок оживился и ответил на приглашение с охотою. Даже речь его на некоторое время получила связность. Однако вскоре же дьякону пришлось его уложить в телегу на сено и возница с миром тронулся дальше.
— Не везет! — говорил дьякон.
Уж солнце стало клониться к западу и дьякон с отчаянием поглядывал на дорогу, как вдруг из-за пригорка вынырнула высокая гнедая лошадь, запряженная в новенький тарантас, по городскому образцу, с крыльями. В тарантасе сидел молодой священник с сухим, неприятным лицом, озабоченным и сердитым. Он сверлящим взглядом посмотрел на дьякона, преградившего путь, и крикнул высоким, резким голосом.
— Что вам надо? Кто вы такой?
— Служитель Божий, — ответствовал дьякон.
— Посторонитесь с дороги!
— Не могу.
Духовный вспыхнул.
— Что за непристойные шутки!
— А мы шутки отбросим в сторону и серьезно поговорим. Из какого прихода будете?
— Вам что за дело?
— Потом объясню.
Духовный впивался в него взглядом.
— Странно, странно... Я Никольского поселка священник Поливанов, а вы кто такой?
Я Черновского прихода дьякон Косоротов. Честь имею представиться.
Дьякон снял шляпу и солидно поклонился.
— Бонжур!
— Что такое, что такое?.. — кричал духовный сердитом недоумении, — что вы такое говорите? Зачем остановили? Я к службе тороплюсь. Что за знакомство на большой дороге! Какие ваши цели? Кабы не духовная одежда ваша, Бог знает, что подумать можно...
Он глядел уже с опаской на подходившего дьякона.
— Слезайте, — сказал спокойно и повелительно дьякон, — я вас давно поджидал. Имею секреты, от самого владыки исходящие. Поговорить надо.
Священник с ужасом смотрел на дьякона.
— От владыки? — еле выговорил он.
— Да, да. Слезайте!
Священник совсем растерялся.
Не спуская глаз с дьякона, он слез с тарантаса и покорно последовал к ковру с закусками. Необычайность обстановки, какие-то вести от владыки на большой дороге ошеломили его, потому что на совести его не всё было спокойно.
— Не по Михайловскому ли делу? — спросил он шепотом.
Дьякон пытливо посмотрел на него.
И кратко ответил.
—Да.
Духовный весь сжался и стал тише воды. Он с ужасом наблюдал, как дьякон отдавал какие-то распоряжения верховому и старался представить в растерявшемся уме своем: откуда появился этот таинственный дьякон и что за связь у него с епископом Стало-быть, была погоня за ним и дело повернулось весьма серьезно? Он покорно принял из рук дьякона стакан с чаем, даже попытался пить его, хотя сейчас же и обжегся, но не подал виду. Робко наблюдал он за дьяконом, как тот солидно, не торопясь, наливал себе чаю, и весь вздрогнул, когда дьякон громогласно рявкнул:
— Запрягать!
И дьякон солидно принялся за чаепитие.
Было тихо.
Река монотонно шумела на перекатах и всё плескалась в ней большая рыба. Солнце начало краснеть и опускаться к закату, бросая на степь багрянец. Звякал колокольчики, — староста с работником запрягали лошадей.
Духовный прервал молчание.
— В чем же дело?
Но едва он это произнес, как вскочил подобно ужаленному ядовитым змеем. По дороге клубилась белая пыль и в облаках этой пыли уносился в неведомую даль его тарантас под экскортом двух верховых. Растерявшийся духовный бросился за ним, но, увидя тотчас всю тщету своей погони, обернулся к дьякону с опрокинутым лицом.
—Что это значит
Это значит, — спокойно отвечал дьякон, — что ваш работник поехал в Никольское.
— Зачем?!
— С письмом к вашей матушке, что вы до понедельника не вернетесь.
Батюшка совсем растерялся и перепугался.
— Почему? — еле выговорил он.
— Потому что вы арестованы.
Дикая мысль простучала в голове священника: так значит это правда, это епископ послал за ним и сейчас повезут его на страшный владычный суд, не помогли никакие хлопоты... Ноги его подогнулись и он невольно оперся рукою о повозку.
А дьякон вежливо раскланялся.
— Извините, батюшка... но мера сия необходима. Мы в черновском приходе полгода живем без священника. Треб накопилось невобразимое количество. Благочинный же, заведующий приходом, не ездит туда. Другие священники опасаются благочинного. Путь к ним ко всем больше сорока верст, да и берут они сверх меры. Зачем же тогда и церковь в Черновском, рассудите. Вот мы и решили, на совете старейшин...
По мере того, как говорил дьякон, страх батюшки прошел, но зато ярость даже подняла волосы на голове его. Он сделал к дьякону несколько шагов, широких и несуразных, остановился, откинул руки, сжал их в кулаки, выпятил грудь.
— Ка-а-а-а-к! — закричал он, обма-а-н! Похи-щение... на большой доро-о-ге?!
Дьякон развел руками.
— Необходимость.
— А секреты владыкины?
-В том и секреты его, что попа не дает. Батюшка, в припадке ярости, ухватился руками за голову и принялся отчаянно ругаться и грозить. Ругался он артистически, с употреблением славянских слов. Он грозил судом епископа, грозил жалобой губернатору, святейшему синоду, правительствующему сенату. Упоминал даже более высокие места. Наконец, исчерпав весь запас жупелов земных, обратился к небесным и стращал судом Божиим и муками ада. Дьякон спокойно и молча, скрестив руки, принимал на себя поток бешеных слов. Когда же были готовы лошади, он с поклоном указал на повозку.
— Пожалуйте, милости прошу.
Ничего не оставалось батюшке, как сесть, что он и сделал, продолжая ругаться. Он ругался всю дорогу, совершенно не смолкая, ругался до хрипоты в голосе. Очень это был сердитый и раздражительный человек. Он ругал дьякона, старосту, ямщика, перебирал всё начальство, которому будет жаловаться. Наконец, принялся корить лошадей за то, что плохо бегут, и повозку за ее тесноту п неудобство.
Дьякон молчал.
Ему казалось, что около него жужжит большая муха, попавшая в тенета, он дремал и просыпался от этого жужжанья. Надоело это ему страшно и, когда батюшка на минуту примолк, он сказал потихоньку:
— Ведь вы получите пятьдесят рублей... разве этого мало?
Батюшка продолжал ругаться, но уже значительно тише.
В два часа ночи отчаянный звон тонкоголосого колокола взбулгачил весь поселок. Собрались в церковь все, от мала до велика, словно в большой праздник, и с удивлением увидели сердитого священника, бродившего в облачении по церкви в сопровождении дьякона со свечей и яростно махавшего кадилом.
Служба продолжалась долго и торжественно.
Дьякон превзошел себя, произнося ектений в октаву и с раскатом. Даже стекла по временам отзывались. На литии он раздельно и ясно читал поминанья и произносил имена с таким чувством, что бабы плакали. Увлекся под конец службой и батюшка. У него оказался
недурный голос. За обедней он, по совету и просьбе дьякона, произнес проповедь на тему о малом стаде, которому не надо бояться, ибо Христос всегда с ним. Обедня кончилась на рассвете, и уже на обширной площади дожидались благословения стада коров, быков, лошадей, овец и десятка два верблюдов, подобно жирафам вытягивавших шеи.
Батюшка вышел на площадь.
Он уже смирился и во всем слушался дьякона. Терпеливо благословлял он и кропил святою водой мятущихся животных и звонким голосом пел призывы к святым. Потом пели по избам бесконечные молебны, со вздохом облегчения усаживались за столы, угощались, выпивали, и шли дальше уже более веселыми ногами. Наконец отправились в поля. И вернулись только вечером, усталые, но довольные. Прошли прямо в церковь. И, когда здесь, в присутствии всех прихожан, была сломана печать на церковном ящике, пересчитаны и вручены дьякону деньги, а он в свою очередь отсчитал и вручил батюшке пятьдесят рублей, батюшка даже расчувствовался и принялся пожимать руки дьякону.
— Забудем распрю свою!
Дьякон взглянул недоверчиво.
— А вы забудете?
— Конечно! — отвел батюшка глаза.
Но дьякон ему не поверил.
Он почтительно усадил его в ожидавшую подводу и долго в задумчивости смотрел ему вслед на клубившиеся столбы пыли.
— Фру-у-кт! — гудел он.
Через неделю дьякон прощался с приходом. Жалко было прихожанам отпускать его, да они понимали безвыходность положения.
— Уж мы такие несчастные! — говорили они.
Жалко было и дьякону расставаться.
— Будь я священником, не ушел бы... ведь мне немного надо.
— А зачем же дело?
Дьякон коснулся пальцем лба своего.
— Всем я хорош, одним не вышел: не имею образования... из простецов!
И он уехал.
...Он был уверен, что епископ наконец смилуется: не погибать же с голоду! А ведь он полгода терпел. Но по мере того, как он приближался к городу, уверенность его таяла и сменялась неопределенными опасениями, ибо видел он, что слава о похищении на большой дороге священника разбежалась уж чуть ли не по всей епархии. Иные прямо встречали его:
— Вот он... вот... похититель!
Иные же только рассказывали ему об удивительною приключении, не подозревая, что он и есть герой, ибо не знали имен.
Когда же дьякон вошел в архиерейскую приемную и увидал выходящим с приема Никольского священника, он почувствовал, что дело его плохо. С душевным трепетом вошел он в обширную залу пред лицо епископа.
Но, к удивлению его, строгий Виталий встретил его без гнева. Он только томительно долго смотрел в лицо ему, перебирая четки сухими, нервными пальцами. Потом о чем-то отдал распоряжение келейнику. Через минуту в зале появился Никольский батюшка.
Епископ сказал ему со строгим спокойствием.
— Повтори свое обвинение!
Батюшка растерянно стал объяснять, как его остановили на большой дороге, обманули и похитили. Епископ взглянул на дьякона.
— Объяснись!
Дьякон подробно и без утайки рассказал всё как было, свои мотивы и обстановку похищения. Епископ чуть-чуть улыбнулся. И вдруг набросился на священника:
— Пошел вон, ябедник! Я еще - тебе припомню михайловское дело!
Священник побледнел.
И поспешил скрыться.
Епископ глянул на дьякона.
— Хвалю за находчивость! — сказал он.
Дьякон расцвел.
— Перепрашиваться приехал?
— Да, владыко. Трудно без священника.
— И тебе трудно, и прихожанам трудно, знаю. Хочешь исполнить просьбу своего епископа?
— Хочу, владыко!
— Поезжай туда священником!

 

"ПШЕНИЦА ЗОЛОТАЯ"
(свящ. Ярослав Шипов)
 

 


Неделю не мог домой попасть- служил на дальних приходах. Возвращаюсь - а у меня перед домом сеют. Отслужил молебен, положенный перед началом сеяния хлебов, взял святую воду и пошел по дорожке через поле, кропя парящую землю. Гляжу, по сторонам все пустые бутылки валяются - насчитал шесть, и механизаторов - они на дальнем краю у тракторов возлегли - тоже шестеро... Окропил трактора, зерно в сеялках, отцов-механизаторов и ушел восвояси.
А сеяли они пшеницу, которая в здешних краях ну никак не урождается. То есть в прежние времена, когда Отечество наше было православной державой, местный народ даже торговал пшеницей, потом, когда оно отступало от веры, пшеница еще кое-как вызревала, но вот уж когда оно провозгласило себя страной воинствующих безбожников, пшеница удаваться перестала. Как говорил наш архиерей: «За всю историю человечества не было в мире других дураков, которые провозгласили бы богоборчество государственной политикой. Додумались, е-мое, паки и паки!».
Пока пшеница себе возрастала, я мотался по огромнейшему району с разными сельскохозяйственными требами: в одном углу нужен дождь, в другом - ведро... Получилась полная неразбериха. Известно, что раньше священники на молебен о дожде брали с собою зонтик. Мне зонтик был без надобности, поскольку я успевал уехать на автомобиле до начала дождя, но люди-то оставались! И когда я недели через две снова попадал в этот край, то оказывалось, что ручьи вышли из берегов, мосты посносило, а сенокос может не состояться вообще, так что пора готовиться к голоду. Срочно служили другой молебен. Дождь прекращался, но в течение двух недель до следующего моего приезда засуха сжигала посевы и даже траву, так что голод опять оказывался неминуем. Либеральный газетчик организовал партию «зеленых», возглавил ее и в каждом номере публиковал передовую статью об угрозе глобальной экологической катастрофы в районе... И тогда вместо молебнов о ведре и дожде мы стали служить молебны, полагающиеся перед началом доброго дела. Тем более что к этому времени сложение крестьянских просьб стало представлять неразрешимую задачу: один-два дождичка для картошки, но чтобы сенокосу не повредить, а там для капусты маленько добавить, но не в уборочную, хотя и для грибков дождик не помешал бы, но без жары, чтобы не зачервивели...
Между тем пшеница выросла такой красивой, такой могучей, что это стало смутительной неожиданностью для нашего хозяйства. Со всего района съезжались специалисты: щупали, мяли и перетирали в ладонях шоколадные колосья, нюхали и жевали зернышки. Председатель рассказывал о составе почвы, сроках посева, количестве удобрений, и гости записывали, записывали. А жители нашей деревни то и дело просили"исполнить по радио ласковую песню Исаковского: «Стеной стоит пшеница золотая по сторонам тропинки полевой»...
Механизаторы, гулявшие в честь окончания уборочной, достоверно поведали мне, что урожайность оказалась такой громадной, что компьютер не вместил и на счетах костяшек не хватило. По. всему получалось, сказали они еще, что с такой урожайностью наш колхоз сможет завалить пшеницею всю Европу, и даже Америке маленько перепадет. Но, конечно, не на этот год, а только на следующий.
Следующей весной я предложил агроному объехать с молебнами все поля. Агроном у нас женщина современная, гоняет на мотоцикле. Правда, забывает иногда, как тормозить, и оттого по временам в заборы врезается, но это уж... Прав был архиерей: «С баб, наверное, и на Страшном Суде ничего не спросят. Ну что с них спрашивать? Чуда в перьях... Похоже, за все придется отвечать нам».
Она сказала: «Это все глупости для отсталых старух. Урожай зависит только от уровня агрокультуры».
Глупости так глупости. Для старух так для старух. Агрокультуры так агрокультуры.
Но с тех пор на этом поле не вызревало уже ничего: ни рожь, ни ячмень, ни пшеница - все не угадывали с почвой, сроками, семенами и удобрениями, а если и угадывали, то случались поздние заморозки, град или еще что-нибудь непредвиденное, напоминавшее о том, кто здесь Хозяин.
Так что Европу нам завалить не удалось. Да и Америке не перепало.

 

 

«Прощеное воскресенье» - рассказ священника Александра Дьяченко

 

«Прощеное воскресенье»

 

 

У меня есть хороший товарищ, он такой же священник, как и я. В семье у них было трое братьев, а воспитывала их мама одна. Старший из них, потом уехал в Питер, и там погиб, несчастный случай. Младший брат спился и умер оттого, что никто ему вовремя не дал опохмелиться, а средний, пройдя тяжелейшим путем очищения, стал служить у престола Божиего... Вот он мне и рассказывал...

 

Однажды, отслужив воскресную Литургию, он, пока в трапезной накрывали обед, сел в кресло и, как говорит, немного задремал. Видит, стоит перед ним его младший брат. Батюшка в тот момент ещё ничего не знал о его смерти...
 
А накануне тот, у себя на родине, зашел в кафе, попросил ему налить, а заплатить было нечем. Ему отказали, он сел на стул, и здесь же в кафе умер... И ему было всего 26 лет...
 
Так вот, младший брат спрашивает:
- Брат, что со мной происходит? Я не могу ни с кем заговорить. Меня никто не видит, не слышит, дотрагиваюсь до людей, а они не чувствуют. Я все время один. Что со мной, брат?
Я его в ответ спрашиваю, - говорит батюшка:
- А ты часом не помер?
- Помер? А что же мне тогда делать? - недоумевает младший брат, - идти на кладбище?
- Нет, иди пока домой...
 
- Я очнулся, - продолжал батюшка, - или, лучше сказать, пришел в себя, это не было сном в полном понимании, - скорее какая-то полудрёма. Немедленно связался с матерью, и та подтвердила, что в то воскресенье был уже девятый день со дня смерти младшего брата. Сама, будучи женщиной неверующей, она не стала тревожить сына священника, расстраивать его.
 
- Ты подумай! - говорил он мне. - Брат девять дней не понимал, что умер. И там никому до него не было дела, он никому не был нужен!

 
Явления из мира умерших в мир пока еще живых - дело, хотя и редкое, но вполне обыденное...

 
Так и у нас, жил в поселке человек по имени Иван Григорьевич. Мы с ним прожили в одном доме наверно лет пятнадцать. Был он в своё время начальником среднего уровня, со мной знакомства не поддерживал, но знаю, что наблюдал со стороны. Посмеивался над моим приходом в Церковь, а уж как я стал священником, встречая меня, откровенно смеялся...
Нет пророка в своем отечестве! Нет, и не будет...

Знаю, что охоч был мужик до женского пола, жена даже одно время уходила от него, но потом родили девочку, плод их примирения, и семья сохранилась. Правда, со временем девочка подросла и повела не очень хороший образ жизни. А потом, когда к нам пришли наркотики, в зависимость от них тогда попали многие, и та девочка, к сожалению, тоже.

Выйдя на пенсию, Иван Григорьевич остепенился постоянно ездил велосипедом на дачу, и стал на удивление заботливым семьянином. Узнав, что неизлечимо болен, постарался сделать дома посильный ремонт, починил сантехнику и умер на руках у жены. Заносить его тело в храм он не велел, но на заочное отпевание согласился. Тронуло то, что, уходя, человек заботился о своих близких. Меня не обижали его насмешки в прошлом, и я совершал все, что мог в его память, - с добрым чувством на сердце.

Окончилось время заказанного по нему сорокоуста, и я забыл о нём...

 
Прошло не более трех месяцев после его кончины, и наступало время начала Великого Поста. В день Прощеного воскресения, уже перед тем, как мне окончательно проснуться рано утром на Литургию, я увидел Ивана Григорьевича...

Он стоял передо мной одетый в свою обычную одежду, в которой ездил на дачу. И хотя все пуговки на пиджаке и рубашке были у него на месте и застёгнуты, а на голове была неизменная фетровая коричневого цвета шляпа, но что-то придавало его внешнему виду жалкое состояние. Я пригляделся, и увидел, что вся его одежда была по краям обтрепана, и рубашка, и пиджак, а шляпа, так ту, словно сильно побило молью. Его щеки, прежде всегда старательно выбритые, покрылись черно-белой старческой щетиной...

Он стоял передо мной, слегка согнувшись, и не смотрел мне в лицо, но я мог видеть его глаза. Такие глаза раньше я видел только на фотографиях узников фашистских концлагерей, что случайно попадали в объектив фотокамер. Отчаяние и никакой надежды...

- Иван Григорьевич? - спросил я, - почему у тебя такой жалкий вид? Почему ты такой оборванный, небритый? Неужели твоя Валентина Ивановна перестала следить за тобой?

Его лицо скривилось, словно от боли, и он заплакал как ребенок, плакал и кричал, но я его голоса не слышал. Понимал, что кричит, но что кричит, - не слышал. По-моему, Серафим Роуз писал о чем-то подобном. Не каждому, приходящему к нам оттуда, дозволяется говорить с нами...

И вот, Иван Григорьевич пришел на Прощеное воскресенье и просил прощения.

После службы, на которой с особым чувством поминал несчастного Ивана Григорьевича, я просил верующих передать Валентине Ивановне, его вдове, чтобы та нашла меня. О человеке никто не молился, его забыли, это понималось в его глазах, и в его немом крике...

 
Помню, как Валентина Ивановна, сама на то время уже больная женщина, придя в храм, сидела на скамеечке и ждала меня. Я вышел из алтаря, и мы вместе сидели и долго беседовали. Рассказал о своём видении и спросил её, молится ли она о покойном супруге? В храме я её раньше не встречал, но она могла бы молиться и дома, уж во всяком случае, ничто ей не мешало читать по нему Псалтирь.

Женщина сидела молча, теребила руками носовой платочек и слушала меня. Когда я закончил свой монолог, она ещё немного помолчала, а потом, словно собравшись с силами, говорит мне:
- А ты знаешь, батюшка, какой это был гад?

Вот именно так, этим словом, она и назвала своего бывшего мужа.
- То, что он изменял мне, я уже простила ему и никогда не вспоминала, тем более, что наша дочь родилась, как знак примирения и прощения. Но есть то, что я не могу ему простить, как не пытаюсь...

С нами семнадцать лет жила моя мама. Она всю свою жизнь проработала в колхозе, в Белоруссии. Вырастила нас пятерых, оставшихся сиротами после гибели на фронте отца. Те, кто работал в колхозах, практически не получили никакой пенсии, всего несколько рублей. Так вышло, что мама должна была жить с нами. Батюшка, ты не поверишь, но все семнадцать лет, не было ни одного дня, когда бы мы, садясь за стол, не услышали бы его дежурную фразу:
- Мать, цени, что твой зять кормит тебя, ты ведь нищенка, и если бы не я, ты бы сейчас побиралась где-нибудь, или жила в доме для престарелых!

Мама была человеком глубоко верующим, она смирялась и постоянно молилась о нас. А он, видя, что бабушка большую часть времени проводит в молитве, и здесь доставал её:
- Не твой Бог, а я кормлю тебя. Значит, на меня ты и должна молиться, а не на свои иконы!
Такая у него была любимая шутка.

Незадолго до своей кончины мама попросила меня набрать ей множество самых разных лоскутков материи. И из них она по своей деревенской технологии стала шить лоскутное одеяло. Когда муж спросил мать, что, мол, она делает, та ответила, что шьёт ему подарок от себя на старость. Все время, пока мама шила это одеяло, он потешался над ней, и говорил, что в состоянии купить себе любое самое дорогое и теплое одеяло.

Но, батюшка, последние пять лет своей жизни он мог согреться только под мамиными лоскутками, никакое другое одеяло, даже пуховое, не могло их ему заменить...

 
Не знаю, молилась ли Валентина Ивановна, как я её просил? Больше её я не встречал. А увидел лишь месяцев через восемь в её же доме, на столе, лежащей в гробу. На отпевании присутствовала только одна дочь, её старший брат к этому времени уже практически спился...

Помню, как я хотел донести до молодой женщины, то, о чем говорил с её покойной матерью, просил молиться о родителях, приходить, хотя бы иногда, в храм. Говорил и понимал, что слов моих она не слышит...

В храме их дочь с того времени я не видел, а через полгода к нам пришла её подруга, такая же несчастная наркоманка, и заказала уже по ней заочное отпевание. Когда подруга выходила из храма, то повернулась к нам и сказала: «Я - следующая»...

Правда, прошло уже несколько лет с описываемых мною событий, а она все ещё (слава Богу!) жива. Всякий раз, пересекаясь с ней на улице, вспоминаю те её слова, а скорее их интонацию фатальной безнадёги...

 
Сейчас на кладбище кто-то поставил памятники над всеми тремя могилками, вряд ли это сын, он уже "не человек", скорее его бывшая жена. Она давно ушла от мужа-пьяницы, воспитывает от него двоих детей: мальчика и девочку. Мальчик, правда, говорят, уже подсел на иглу, но девочка ещё хорошая, и мы надеемся, что может быть, в ней и проявится прабабушкино благочестие... Дай Бог! Но только ни маму, ни девочку мы у нас в храме ещё ни разу не видели...

 
Может, именно обо всем этом тогда так горько, беззвучным криком, и плакал несчастный Иван Григорьевич?

Священник Александр Дьяченко

 

«Дахау» - священника Ярослава Шипова, из сборника 2007 года "Райские хутора" - читайте этот рассказ онлайн!

Познакомились мы в читальном зале большого архива: оба запросили одни и те же исторические документы. Соперником оказался немец из бывшей Восточной Германии. Он кое-как изъяснялся по-русски, мы разговорились и, отложив исторические документы, отправились в ближайшее кафе для беседы.

Немец знал всех русских батюшек, служивших сейчас в Германии, называл их по именам и очень обрадовался, когда среди них отыскался один мой знакомый. Затем рассказал о хозяйственных проблемах православных приходов, о ремонте храмов, регентской школе…

Тут уж я говорю: а вы каким, дескать, боком к теме этой прикосновенны? Выясняется, что боком непростым и особенным. Он – историк, занимается изучением гитлеровских концлагерей, а, скажем, в лагерь смерти Дахау ссылали православных священников из Южной Европы. И не только священников, но и высочайших иерархов: например, Сербского Патриарха Гавриила, епископа Николая Велимировича…

Он рассказал, как в недавние времена в Дахау строили православный храм – деревянный, как рядом с ним сажали березки. Там же построили храмы других христианских конфессий и синагогу. Воздвигли общий поминальный крест, у синагоги – менору-семисвечник. Потом, правда, крест пришлось убрать. Менора осталась…

Наши батюшки консультировали его по вопросам, связанным с церковной жизнью заключенного духовенства: ведь в бараках надо было совершать богослужения, причащаться. Писались прошения, их рассматривало лагерное начальство, иногда разрешало, иногда отказывало. Если разрешало, выставлялись какие-то требования… И все это на бумагах – с подписями, печатями, резолюциями, с точным указанием времени. Немец рассказал, что и на расстрельных актах время указывалось в высшей степени пунктуально: выстрел произведен во столько-то часов столько-то минут – подпись офицера, смерть наступила через столько-то минут – подпись врача.

Так же обстоятельно заполнялись в Дахау анкеты – был даже вопрос о вероисповедании. Скрывать что-либо не имело смысла – все одно смерть. Немецкий историк сказал, что через его руки прошли тысячи дел:подавляющее большинство заключенных – советские офицеры. Почти все они – православные, иногда – мусульмане, никаких других – не было. «Других – не было», – внятно повторил он, и между прочим заметил, что войну эту выиграло последнее поколение крещеных русских людей. Потом крестить практически перестали, и все последующие баталии заканчивались не столь впечатляюще.

Тут мы и расстались: допив кофе, он снова пошел в архив – я почтительно уступил ему право на исторические документы.

 

Рассказ «Три рыбы от святителя Николая». Ярослав Шипов, священник. Сборник рассказов "Райские хутора", Москва, 2007

Батюшка Михаил, немолодой сельский священник, отправился ловить рыбу. Река еще после паводка не вошла в свои берега, клева не было, но батюшкой руководило чувство долга, которое, впрочем, руководило им всегда. Однако в последние дни это чувство сугубо обострилось. Приближался праздник Троицы, особо почитаемый в здешних краях, а значит - с обязательными рыбными пирогами, но в деревне, где проживал священник, ни одного рыбака не осталось. А ему никак не хотелось оставить соседей без праздничного пирога. Вот и пришлось - взять удочку и спуститься к реке.
Надо отметить, что дело происходило двадцать второго мая, то есть на Николин день, когда батюшка уже отслужил литургию и вернулся домой.

Подойдя к воде, он перво-наперво осенил себя крестным знамением, а потом обратился к святителю Николаю, архиепископу Мир Ликийских, чудотворцу. Обратился не вслух, а мысленно.
Мол, так и так, я, дескать, понимаю, что рыба сейчас не клюет и клевать не может. Но мне до крайности необходимы две рыбешки: для директора школы Петра Александровича и для Евстолии. Только две! Петр Александрович, хоть он в церковь не ходит, мужик неплохой, понимающий - это ведь он разрешил преподавать мне Закон Божий, а районные власти препятствовали, мешали... Опять же зимой: вечерами, бывает, выйдем на улицу, поговорим, и котишки наши рядом сидят - присутствуют. Мой Барсик с его Мурочкой очень дружен.

Ну вот. А в прошлый сенокос сын Петра Александровича - Александр Петрович - утонул: от жары перегрелся, нырнул в речку - сердце и обмерло. Река-то у нас все лето холодная. Молодой парень был - тридцать лет, тоже в школе работал: учителем физики. Трое ребятишек осталось.

Я его под отцовы именины как раз отпевал - под праздник Петра и Павла. Говорят, в прежние времена до Петрова дня не косили, но тогда, может, климат нормальный был? А теперь - не пойми чего. Петр Александрович с детства погодный журнал ведет - полвека уже, и получается, что нынешняя погода никакому пониманию не поддается.

И вот, думаю, сядут они всей семьею за праздничный стол, а рыбного пирога нет. Всегда рыбник был, и вдруг не стало. Петру Александровичу самому теперь не словить: болеет он сильно. В этом году даже к реке не спускался.

Излагая таким образом свой интерес, отец Михаил между тем забросил удочку м всматривался в поплавок. Поплавок не шевелился. Спохватившись, батюшка спешно добавил, что семья у директора школы не маленькая: супруга, дочка с мужем, сноха, трое внуков, - стало быть, и рыбник нужен большой, чтоб всем хватило. И, надеясь на понимание, попросил у святителя Николая помолиться пред Господом за недостойного иеромонаха Михаила.

Тут поплавок резко ушел под воду, батюшка подсек и вытянул на берег щуку: впервые в жизни ему довелось поймать на червяка, да еще у самого берега, такую большую щуку. Леска не выдержала и оборвалась - хорошо, что рыбина была уже на земле. Он поблагодарил Господа, связал леску и снова забросил удочку. После чего стал рассказывать про соседку Евстолию.

Про то, что она недавно овдовела, что покойный муж ее - дед Сережа - во время войны был подводником. Последнее обстоятельство отец Михаил повторил и даже сделал небольшую паузу, намекая этими знаками, что рассчитывает на особое расположение святителя Николая к морякам. Сообщил, что на службу Евстолия ходит каждый воскресный день и всякий раз приносит березовое полешко для отопления. Такая вот лепта вдовицы. Раньше-то дед Сережа ставил на реке сеточку, а теперь Евстолия может без пирога остаться. В связи с ее одиночеством и малой комплекцией батюшка и рыбку просил некрупную. Только одну!

Попалась плотвица граммов до шестисот: из такой выходит сочнейший пирог классического размера.
Еще раз поблагодарив Господа, а затем и святителя Николая за его скорую отзывчивость на молитвы, батюшка смотал удочку и пошел домой.

Все, что происходило до сей минуты, едва ли удивит верующего человека: по молитвам, известно, и не такое случается, - самое интересное началось именно теперь. Отец Михаил вдруг остановился и в полном смятении произнес: "Господи, прости меня, грешного: про Анну Васильевну позабыл!".

Его охватило чувство обжигающего стыда: просил две рыбы, две получил, и после этого начинает молиться еще об одной? Ну, конечно же, срам! "Господи, аще можешь, прости!" - повторял он. В стенаниях вернулся к реке, но забрасывать удочку не спешил, посчитав это безумной дерзостью. Сначала следовало объясниться. И опять мысленно: мол, так и так, нужна третья рыба. Анна Васильевна, конечно, превеликая стерва! Тут отец Михаил испуганно обернулся - не слышал ли кто его бранной и осудительной мысли? Но рядом никого не было.
Занимательно, что святителя Николая, которому, собственно, и направлялось умственное послание, батюшка при этом нисколечко не забоялся. И затем рассказал, как старуха распускает про него всякие слухи, как не дает пользоваться своим колодцем - ближайшим к дому священника, и потому приходится ходить с ведрами чуть не за тридевять земель. Но это все - ерунда, признавал батюшка: слухи и сплетни для нас - вроде как ордена и медали, путешествия с ведрами - гимнастика. Главное - у Анны Васильевны отец священником был, да в лихие годы умучен.
Батюшку Михаила смущала будущая встреча с ним. Действительно, встретятся ТАМ, а протоиерей Василий и спросит: что ж ты - не мог моей дочери рыбешки для пирога изловить? Так что, - продолжал рассуждения отец Михаил, хоть она и пакостница, но рыбешку надо поймать: может, это последний пирог в ее жизни. А что вредная, дескать, - не ее вина: сколько она с малых лет за отца-священника претерпела! И попросил ну хоть самую малюсенькую рыбешку. Клюнул какой-то подлещичек - на небольшой пирожок. Отец Михаил сказал:"Все, все, виноват, ухожу", - и без остановки в деревню.

Весть об успешной рыбалке облетела округу, народ побежал к реке. Ловили день, ловили другой - все впустую. Решили, что священник поймал случайно, по недоразумению, и успокоились.

 

Рассказ «Доктор философии». Ярослав Шипов, священник. Сборник рассказов "Отказываться не вправе", Москва, 2000. Читайте онлайн!

После службы - а дело происходило в Москве - отправился освящать квартиру. Пригласили две прихожанки. Незадолго до этого я же и крестил их: сорокалетнюю маму и тринадцатилетнюю дочку, и тогда еще они повели разговор об освящении своего жилища, страдающего от духов нечистых: по ночам кто-то там плакал, стенал, смеялся... А еще предупреждали меня, что бабушка у них - воинствующая безбожница, всю жизнь преподавала философию, профессор, доктор наук. Жили они втроем. Дед - партийный работник - давно умер, а отец девочки давно оставил семью.

Приехали мы к массивному тяжеловесному дому, из тех, что именуются сталинскими, поднялись в просторную квартиру, и я занялся своим делом. Причем, пока совершались соответствующие приготовления и читались молитвы, бабушки видно не было, лишь потом, когда я пошел кропить пятикомнатные хоромы, она обнаружилась в рабочем кресле хозяина: высунувшись из за высокой спинки, сказала: "Здрасьте", - и снова исчезла. Завершив освящение, я выпил чашку крепкого чая, предложенного хозяйкой, и уже одевался в прихожей, когда появилась бабушка, чтобы, наверное, попрощаться со мною.

Событие могло бы закончиться, не выходя за рамки рутинной обыденности, когда бы прихожанки мои не обратились к старухе с призывом принять крещение: мол, болеешь часто, да и годы преклонные... И тут произошел разговор, который можно посчитать просто забавным или анекдотическим даже. Однако по внимательном рассмотрении всякий желающий способен углядеть за словами старушки глубинный смысл. А то и вовсе - заглянуть в бездну...

- Мы - духовные антиподы, - сказала старуха, указывая на меня, - то есть противники и даже враги...
- Последние восемьдесят лет? - спросила девочка.
- Последние две тысячи лет, - отвечала старуха с гордостью, - и я не буду изменять вере своих отцов.
- В Маркса и Ленина? - насмешливо поинтересовалась внучка, намекая, наверное, на то, что и с верою своих предков - похоже, иудейскою - бабулька была не сильно знакома.
- Это тоже наши люди, - спокойно возразила старуха.
- А апостолы? - вежливо заметила ее дочь.
- Они изменили крови: наши учат брать, а эти учили отдавать.
- А Христос? - поинтересовалась девочка.
- Ха! - махнула она рукой. - Этот нам вообще чужой. Он - Сын Божий.

Тут дочка с внучкой натурально изумились тому, что воинствующая безбожница проявила вдруг некую религиозную убежденность.
- Я всегда знала все то, что следует знать, но всегда говорила только то, что следует говорить, - внятно произнесла старуха.
- А чего ж ты в своем Израиле не осталась, раз уж ты такая правоверная иудейка? - набросились на нее дочка с внучкой.
- Там невозможно жить, - обратилась старуха ко мне, словно ища понимания, - там ведь одни евреи - это невыносимо...
- Ну и логика у тебя, бабуль! - изумилась девочка. - И ты с такой логикой сорок лет студентов учила?!
- Да - логика, да - профессор, да - доктор философских наук, а что?.. Что, я вас спрашиваю?.. Теперь будем уезжать не в Израиль, а в Америку.
- Зачем еще? - спросила женщина.
- Как - зачем? И она еще спрашивает - зачем? - старуха снова обратилась ко мне: - От погромов!

Дочка с внучкой стали возмущаться, однако из множества возражений бабушка приняла лишь одно: "Да у них на погромы и денег нет".
- Нет, - эхом согласилась она и тут же энергично воскликнула: - Наши дадут им денег, и начнутся погромы! Что мы будем делать тогда?
- Спрячемся у батюшки, - отвечала дочь, утомившаяся от бесплодного разговора.
- А вдруг места не хватит, у него ведь могут найтись люди и поближе нас.
- Вот и крестись давай, чтобы оказаться поближе! - внучка рассмеялась.
- А кто у него дома есть? Кто будет нас защищать? Кто...
- Сам батюшка и будет, - оборвала ее женщина.
- Но он же, - задумчиво проговорила старуха, - он же уйдет на погром...

С тех пор покой этой квартиры не нарушался ни загадочным плачем, ни пугающим ночным хохотом. Бабушка, напротив, стала чувствовать себя крайне неважно: она жаловалась, что ее изнутри кто-то "крутит", "корежит", а однажды с ней случился припадок вроде эпилептического, хотя никаких намеков на падучую медики не обнаружили.

В конце концов, она не выдержала и эмигрировала за океан.

 


Требуется материальная помощь
овдовевшей матушке и 6 детям.

 Помощь Свято-Троицкому храму