Мы – имена, чернилами в тетрадях.

И кто-то там, в небесной тишине,

Листает их, бесчувственно, не глядя,

Смочив свой перст в божественной слюне.

Он точно знает что мы и когда мы,

И бородой сметая пыль веков,

Он чью-то пешку переводит в дамы,

Переиначив несколько листов.

А мы глупы, наивны, бестолковы,

Мы думаем, что все не просто так.

Он от безделья чинит нам оковы,

И чьи-то жизни катятся во мрак.

Прекрасен мир, где есть дороги,

Но вот загадка бытия!

Как ты не бейся, наши ноги

Влечет чужая колея!

Свечу поставь за упокой,

Небрежно лоб перекрести.

Авось копеечной свечой

Удастся ближнего спасти.

Вся наша жизнь - с плеча плевок

Судьбе, в ее невинный глаз.

Мол повзрослел упрямый рок,

Да взрослых платьев не припас.

Мол, тратить силы на борьбу

Прилично только дуракам.

Зачем менять свою судьбу?

Ее свеча меняет в хлам.

Авось, небось, да как-нибудь -

Извечно русская беда.

И все куда-нибудь бредут,

Но как нарочно - не туда.

Эта тень на стене, неподвижна, легка – 

Это ты или я? Погляди свысока

На прошедшие годы, и вспомни, глупец,

Сколько дней ты истратил. Уж близок конец.

Если все, что дано тебе было с небес,

Ты на прах променял, что ты ищешь  чудес?

Чудо в том, что ты прахом доселе не стал,

И еще не пугал тебя смерти оскал.

Что еще не кружит над тобой воронье,

И не вскинуто в гневе последнем ружье.

Если все, что ты знал – лишь вино и порок,

Знай - коса у дверей, намечается срок.

Кто свой посох на кубок менять не спешил,

Кто стремился вперед, кто действительно жил,

Встретит радостно смерть, как в последнем бою.

Брось веселье, мой друг. Дай мне душу твою...

О чем вы поете, холодные ночи?

И ты, заметенная снегом земля?

Иль бури грядущие миру пророчите,

Замерзшие звезды под ноги стеля?

Зовете уйти и оставить напрасные

Тревожные думы и быт трудовой,

Туда, где ущелья и скалы опасные,

Где сказка становится снова живой...

Как в детстве, когда уходил я с опаскою

По насту шагая, в таинственный лес.

И там я встречался со снежною сказкой,

И сотнею зимних волшебных чудес...

Туда ли зовете? И, может быть, где-то

Все тот же парнишка, кем раньше был я,

Шагает по насту и лунному свету,

И ели волшебною стражей стоят... 

Печальная звездочка тихо мерцая 

Спросила у Бога: «Уже умираю?» 

Ответил Господь: «Ты воскреснешь, поверь, 

Не властна над звездами черная смерть!» 

Уж солнце победу зарей возвещает 

А звездочка светит, все также мерцает, 

Сквозь красные пелены тихо горит 

И звездное сердце чуть слышно стучит. 

Вот утро настало, роса полетела 

Туманом на небо, туда, где горела 

Печальная звездочка. Ночью опять 

Ей Бог повелит засиять.

У неба есть печальная история. 

Одна не разделенная любовь. 

Как небо часто обливалось зорями, 

С землей желая слиться вновь и вновь. 

И солнцем согревая землю ласково, 

Просило той же ласки у нее. 

Но все надежды оставались сказками. 

А горизонт – не больше, чем враньем. 

И плакало дождями, горемычное, 

Грозилось громом, гневалось грозой. 

История, как водится, обычная – 

Любим один, и не любим другой. 

И каждый вечер обещало звездами 

И лунным светом не вернуться вновь. 

Сияла грусть серебряными гроздьями. 

Такая вот печальная любовь.

Не под грохот оваций уходим со сцен. 

Ни к чему нам овации – бросьте кривляться! 

Мы уходим со сцен навсегда, насовсем 

Наконец-то срывая обличье паяца! 

И на сцене играем, и в зале сидим, 

Ставим пьесы под смех и издевки Шекспира. 

Мы вообще не актеры, но все, как один – 

Кто в костюме Отелло, кто – глупого Лира. 

Нет того, кто б посмел, нет того, кто бы смог 

Показать лишь себя, не мараясь игрою. 

Будь то наше достоинство или порок – 

Это наша судьба! Не поспоришь с судьбою. 

Каждый день, каждый час, мы уходим в себя, 

А на сцену выходят лишь сотни обличий. 

Мы играем других, наше «Я» загубя, 

И скрываемся в омуте слов и приличий.

И небо над грудой израненных скал 

Царапает брюхо о горный оскал. 

И, эхом врываясь, речная протока 

Крушит, и ломает, и бьется без проку. 

И вдруг, словно зверь, обезумев от ран, 

Бросается, горы беря на таран. 

Но бег остановлен, и черт с ней, с судьбою! 

И снова, и снова готовится к бою! 

От боли и страха безумие скал 

Шлет ветру и небу звериный оскал. 

Разрушены ставни, и сорваны петли, 

Разбиты о камни реки километры. 

Но снова и снова, забыв про урок, 

Вгрызается в камень безумный поток. 

И точит о скалы тупые клыки 

Безумная мощь ошалевшей реки!

Для нас теперь люди ничто не значат,

Родные вовсе нам не нужны.

Сидят на кухне, и вот судачат! –

Любые мелочи им важны!

А нет бы, сказать: «Дорогие, любимые!

Давайте я вам весь мир подарю!»

Так нет же – реальные промахи, мнимые,

Всё, всё несут к своему алтарю!

Да, далеко и ходить не надо,

И каждый сам теперь за себя!

Придумать бы этакую награду:

«Для тех, кто живет лишь себя любя!»

Ее удостоился б каждый первый,

На грудь бы повесил, да не медаль, –

А старый добрый мельничный жернов,

И с кручи бы – прямо в морскую даль!

За что ненавидим мы так друг друга?

Уже и животным мы не чета!

Они хотя б не пускаются в ругань,

Когда в их жизни чего не так.

А мы собачимся и собачимся,

И думаем, будто всегда правы!

За мнимой невинностью вечно прячемся!

«Не я это сделал – сделали вы!»

Одумайтесь, люди, ужель навеки,

Для нас теперь дороги только мы?!

Любовь нас делает человеком,

А эгоизм – исчадием тьмы!

Когда душит меня отчаянье

И не радуют соловьи,

Припаду я к Тебе, нечаянной

Моей радости и любви.

Не за то, что Ты душу грешную

Избавляешь от адских мук,

А за то, что надежду вешнюю

Принимаю из Божьих рук.

Пусть нелегкая, пусть не ладится!

А лампада горит ровней.

День к закату неслышно катится,

И неслышен уж соловей.

Не говори мне ни о чем, я прошу.

Давай смотреть, как искры тают во мраке,

И где-то в небе загораются звезды,

И дальний ветер шепчет нежно о том,

Как хорошо нам быть вдвоем, и всегда

О чем-то думать, наблюдая движенье

Чужих планет, и солнц чужих отраженье

В глазах любимого, любимой глазах.

Мы это знаем все и так, но намек

На наше счастье так приятен и светел,

Что мы смеемся как счастливые дети,

И наше счастье никому невдомек.

И я прошу тебя, родная, молчи.

Смотри, как звезды погибают во мраке,

И искры пляшут над вечерней землею

Последний танец, угасая в ночи.

В этих дивных краях, мы не ведали зла,

Наслаждаясь красою Эдемского сада.

Но однажды змея на себе принесла

Неестественно яркие всполохи ада.

Мы поверили ей, как глупцы из глупцов,

Устремились, ослепнув, в обитель печали.

И ворота Эдемские запер засов.

Из пучины столетий слова зазвучали:

«Вы презрели Мой дар. И отныне вовек

Ваша участь плачевна, и жизнь быстротечна.

И теперь не вернется сюда человек!

Наслаждение – прах! Наказание – вечно!»

Хороводы, хороводы,

Все в соцветьях, кружевах.

Хороводы водят годы,

Носят смертных на руках.

Кто умрет, а кто родится,

Временной водоворот

Закружит, и закружится

Дней бессчетных хоровод.

И безлунными ночами

Люди дремлют впопыхах.

Хороводы кружат нами,

Убаюкивая страх.

Однажды Бог решил спуститься в мир,

Но обнаружил лишь одни руины

И средь руин устраивали пир

Не кто-нибудь, а звери да скотины.

«Где человек?» - спросил Он одного.

И зверь, понурив голову, ответил:

«Давно погибли, только и всего.

Ах, Господи, Ты разве не заметил?»

«Заметил, но хотел у вас спросить –

Ужели все погибли в одночасье?

Я говорил им - нужно лишь любить,

Тогда и радость будет им, и счастье».

«Ах, Господи, все это так, смотри -

Они не стали ждать твоих советов.

Лишь ненависть была у них внутри

И не было, увы, ни доли света»

«Ах, Господи, Ты где все время был?

Ужель оставив мир забыл о людях?»

И Бог ему ответил: «Не забыл.

Я ждал в Раю, Я ждал, что вместе будем»

«Я приготовил им чудесный сад,

И сел у врат, любимых ожидая.

Но я не ждал, что буду виноват,

На площадях и улицах взывая».

«Я им кричал, Я звал, Я помогал,

Я за руку их вел домой, на небо.

Я ради них сошел и пострадал,

Но в сердце их, увы, ни разу не был».

«То не твоя вина, - ответил зверь –

Туда попасть не в силах даже Богу,

И пусть им в рай была отверста дверь

Но к сердцу не протоптана дорога».

«Все это так!» - сказал печально Бог.

И только Он на небо вновь собрался,

Как тоненький и детский голосок:

«Ты Боженька?» - нечаянно раздался.

Среди руин, развалин, налегке,

На босу ногу, в старенькой одежде,

Стоит девчушка, и цветок в руке

Протягивает Господу с надеждой.

И вдруг дитя, доверчиво прильнув

К Его одежде, тихо попросила:

«Возьми меня и Маму» - и вздохнув –

«Она ждала, надеялась, любила».

«И братика возьми, он тоже ждал.

Он только лишь немного не дождался.

И папу тоже, просто он не знал,

Что Ты на самом деле оказался.

«И бабушку, и дедушку возьми!

Они меня конфетами кормили.

И в общем-то хорошими людьми

Знакомые мои, ручаюсь, были»

И было так: разверзлись небеса,

И потряслась земля до основанья.

И Ангелы воспели чудеса,

Исполнившись святого ликованья.

И зверь сказал: "Ну что ж, я был не прав".

И Бог, забрав дитя с Собой, ответил:

"Нам неизвестен человека нрав!

А мир спасли, не кто-нибудь, а дети!"

Когда в душе и холодно и пусто

Я не сломаюсь и не пропаду.

Сжав кулаки до судорог, до хруста,

Я снова встану, я опять пойду. 

Как шел и Ты, оплеванный, побитый.

Пред образом лампаду затеплю.

Мы в этом мире пред Тобою слиты

В одно больше, вечное: "Люблю".

Вместо сотен чудес, я бы выбрал одно,

В этом чуде дожди и огонь листопада,

Зимний вечер, камин, дорогое вино,

И, конечно же – ты, и, конечно же – рядом.

Пусть не так, пусть пурга или вьюга, метель

Даже в холод и стужу, под ливнем и градом,

Мне с тобою – весна, мне с тобою – апрель,

Мне с тобою тепло, только б ты была рядом.

Если будет судьба неприступна и зла

И весь мир превратится в преддверие ада,

Если пламя в камине, и хватит тепла,

Все неважно, поверь! Только ты со мной рядом.

Прутья и сети, прутья из стали,

Вверх по стене, упираются в крышу,

Мы в этом городе чуждыми стали

Нас никогда и никто не услышит.

Вверх по дороге, вниз по теченью,

Пробки и грязь, недовольные лица,

Все, что ты видел, уносит забвенье,

Ты не узнаешь, когда повторится.

Ветер осенний, грустные листья

Цепи машин, и огонь светофоров

Вывел художник несчастною кистью

Прутья стальные, и ржавость запоров.

Где разрешится наше ненастье?

Гулко взлетает прощальное эхо.

Визг тормозов и аварий несчастье,

Ругань, и гром залихватского смеха.

И небо на копьях сосен лежало гулко,

И листьев сырых кочевья желтели звонко,

Я брел среди троп, по старым лесным проулкам,

По старым лесным, по тем, что бродил ребенком.

И кто-то кричал, и кто-то просил несмело,

Провалами глаз, смотрели стволы пустые,

Я брел по земле, топча дорогое тело,

И чувствовал я морщины ее густые

А где-то вдали кричало хмельное детство

Беспечной листвой, торжественно синим небом.

И я побежал, отбросив свое кокетство,

Навстречу мечте, туда где ни разу не был.

Это было давно, замутило от горечи небо,

Иордан почернел, выходя из своих берегов,

И с насмешкой смотрели на Бога, вкусившие хлеба,

И вчера ликовавшие вдруг превратились в врагов.

И пронзенная болью, застыла, страдая, Мария,

И не смея утешить, рыдал близ нее Иоанн,

И из хлябей небесных ударили струи тугие,

И сильнее вскипел, возмущенный грехом Иордан.

Это было недавно, унылое, хмурое небо,

И народ перед праздником в спешке казнящий Христа.

И смеялись над Ним так недавно просившие хлеба,

И немыми рыданьями плакала Мать у Креста.

Я люблю этот мир, я люблю эту грусть,

Даже если в страданьях, в поту – ну и пусть!

Даже если несчастья одни впереди –

Лишь бы слышать биение сердца в груди.

Знаю я, что дышу не напрасно, не зря.

Знаю – утро настанет, и будет заря.

Пусть не мне, пусть другому наступит рассвет –

Для меня наслаждения большего нет.

Пусть у тех, кто потом – ни борьбы, ни тревог.

Пусть у ног их расстелятся сотни дорог,

Я прошу об одном – не забудьте, что жил,

Что дышал и боролся, страдал и любил.

Мы с тобою вдвоем, средь цветов и химер,

В вечно пляшущем облаке вычурных лилий.

Ах, давай заночуем в одной из пещер,

Говорят, наши предки там счастливы были.

Ты идешь, не касаясь подолом цветов,

Я иду за тобой, весь в обрывках мечтаний.

И для нас приготовлен чудесный альков,

Мы когда-нибудь тоже счастливыми станем.

Но гроза, налетев, мой разрушила сон,

Я остался один, среди гор одеяла.

Только где-то в ночи взмыла стая ворон,

И, во мгле растворившись, невидимой стала.

Он был молчалив ,а она – недотрога.

Он просто страдал, а она перед Богом

Печали свои изливала.

Ему было этого мало.

Он раз прикоснулся – она отвернулась.

Нахмурился он, а она улыбнулась.

«Торопишься» - тихо сказала:

«Ужель тебе этого мало?»

Он ей не ответил, она загрустила.

Он молча ушел, и она отпустила.

А сердце предательски звало.

Ему было этого мало.

Где нет борьбы, там нет победы.

Нет крови там, где нет борьбы.

Какими ни были бы беды,

Запомни,ты - творец судьбы!

Щит труса - низость и коварство,

Щит храбреца - открытый взгляд.

Герои покоряют царства,

А трусы - пятятся назад.

В руках у труса - трафареты,

Исчислил, взвесил, положил,

И нет его - одни приметы.

И лишь храбрец достойно жил.

(Trembix) (c)

Из людей достоин сожаленья

Только тот, кто пожалел других,

Кто в любви не испытал сомненья,

И в ком голос правды не затих.

И достоин почести без лести,

Кто, врагу отдав последний грош,

Не продал ни доблести, ни чести,

И любовь не отдавал под нож.

Но всегда, кто зову сердца внемля,

Осудил и трусость и порок –

Вдруг бессрочно покидает землю,

Словно чести назначают срок.

И того, кто тратил все стремленья,

Лишь на то, чтоб мир узнал любовь,

Мы убьем, без слез и сожаленья,

Проливая доблестную кровь.

Подожди, не суди до времени,

Погоди, как осядет пыль -

Кто остался стоять у стремени,

Кто свалился в степной ковыль.

Кто от страха свернул на сторону,

Кто на вражье упал копье,

Кто достался степному ворону,

Ох, и каркает воронье!

Пока поднята пыль копытами,

И горячая кровь в висках,

Не зови даже тех убитыми,

Кто давно обратился в прах...

Затем, что жизнь дана лишь раз –
Не трать бесценные мгновенья
На жизнь без страсти и волненья,
На жизнь без взгляда милых глаз…

Затем, что жизнь дана лишь раз –
Люби до крови, до надрыва,
Пока ты жив и сердце живо –
Люби сейчас, живи сейчас…

Затем, что жизнь дана лишь раз –
Люби, не составляя сметы,
Где вместо доблести – монета,
И вместо слова – сотни фраз…

Удивляясь беспечности,
Я гулял в бесконечности,
И в бескрайности, и в безвестности,
В неизвестной мне местности,
Среди статуй картин и зеркал…
Я себя искал, я искал,
Но найти не мог.
Удивлялся Бог,
Поднимался рог,
Изобилия.
На пиру пили грог –
С ними пил и я.
И ко мне подскочил
Господин во фраке.
Ах, откуда он взялся
Во тьме и мраке?
И с улыбкой налил он мне пенный напиток,
С улыбкой мелькали вокруг зеркала,
С улыбкою статуи закрутились,
Картины с улыбкою завертелись,
Они это были, они наливали,
И ели, и пили, и рог поднимали,
А я среди тысяч сверкающих звезд
Оказался так глуп, оказался так прост!
Я поверил своим зеркалам,
А там…
И смеялись они надо мною, пока я беспечно
Гулял в бесконечности
Средь статуй картин и зеркал
И себя искал…. Я искал…

Ты слушаешь ее душа моя -
Очарованья трепетную лиру.
Истертые покровы бытия,
Дрожат, в испуге прижимаясь к миру.

Откроются последние врата
И в мрак столетий ты шагнешь несмело.
Оставят сердце скорбь и суета,
Как одеянья совлечешься тела.

У ног твоих лежит несчастных путь…
Осмелишься ль пойти и не свернуть?
Твой шаг широк, но больше расстоянье.

Решишься ли навеки все забыть,
И тем, что еще живо полюбить
Поэму без ума и содержанья?

Она ревела, мы ревели с ней вместе…

Она смеялась – мы смеялись вдвоем…
Она ушла – я оставался на месте…
Она упала в голубой водоем…

Ее достали, но достали лишь тело –
Ее душа стояла рядом со мной.
Она, я видел, уходить не хотела –
Она хотела постоять над рекой…

Ее душа ко мне легко прикоснулась,
Моя душа к ней прикоснулась в ответ.
Она в то утро слишком рано проснулась.
И вдруг увидела – меня больше нет.

Она любила рядом синюю заводь.
Туманным утром проходить над рекой.
Она хотела научить меня плавать.
Я хохотал, она смеялась со мной.

Теперь мы вместе на года и на вечно.
Гуляем вместе, и рыдаем порой.
Бывает так, что улыбнемся беспечно,
Туманным утром проходя над рекой.

Затерянный осколок бытия,
Жемчужина в витрине ювелира.
Восторженную радость не тая,
Душа не сводит глаз с крупицы мира.

Чье ожерелье миловала ты?
Какой богини шею целовала?
Но как скудеют прелестью цветы
По осени - краса твоя увяла.

Печали маска – перламутра цвет...
Отчаянье скрывая тьмою лет
Не просит мести или воздаянья.

Средь украшений, и других камней,
Лежит неслышно и всего скромней
Нечитанная повесть мирозданья.

Бог наш есть огнь поядающий. Твари
Явлен был свет на реке на Ховаре.
В буре клубящейся двигался он -
Облак, несомый верховными силами -
Четверорукими, шестерокрылыми,
С бычьими, птичьими и человечьими,
Львиными ликами с разных сторон.
Видом они точно угли горящие,
Ноги прямые и медью блестящие,
Лики, как свет раскаленных лампад,
И вопиющие, и говорящие,
И воззывающе к Господу: "Свят!
Свят! Вседержитель!" А около разные,
Цветом похожи на камень топаз,
Вихри и диски, колеса алмазные,
Дымные ободы, полные глаз.
А над животными - легкими сводами -
Крылья, простертые в высоту,
Схожие шумом с гудящими водами,
Переполняющими пустоту.
Выше же вышних, над сводом всемирным,
Тонким и синим повитым огнем,
В радужной славе, на троне сапфирном,
Огненный облик, гремящий, как гром.
Был я покрыт налетевшей грозою,
Бурею крыльев и вихрем колес.
Ветр меня поднял с земли и вознес...
Был ко мне голос:
  "Иди предо Мною -
В землю Мою, возвестить ей позор!
Перед лицом Моим - ветер пустыни,
А по стопам Моим - язва и мор!
Буду судиться с тобою Я ныне.

Мать родила тебя ночью в полях,
Пуп не обрезала и не омыла,
И не осолила и не повила,
Бросила дочь на попрание в прах...
Я ж тебе молвил: живи во кровях!
Выросла смуглой и стройной, как колос,
Грудь поднялась, закурчавился волос,
И округлился, как чаша, живот...
Время любви твоей было... И вот
В полдень лежала ты в поле нагая,
И проходил и увидел тебя Я,
Край моих риз над тобою простер,
Обнял, омыл твою кровь, и с тех пор
Я сочетался с рабою Моею.
Дал тебе плат, кисею на лицо,
Перстни для рук, ожерелье на шею,
На уши серьги, в ноздри кольцо,
Пояс, запястья, венец драгоценный
И покрывала из тканей сквозных...
Стала краса твоя совершенной
В великолепных уборах Моих.
Хлебом пшеничным, елеем и медом
Я ль не вскормил тебя щедрой рукой?
Дальним известна ты стала народам
Необычайною красотой.
Но, упоенная славой и властью,
Стала мечтать о красивых мужах
И распалялась нечистою страстью
К изображениям на стенах.
Между соседей рождая усобья,
Стала распутной - ловка и хитра,
Ты сотворяла мужские подобья -
Знаки из золота и серебра.
Строила вышки, скликала прохожих
И блудодеяла с ними на ложах,
На перекрестках путей и дорог,
Ноги раскидывала перед ними,
Каждый, придя, оголить тебя мог
И насладиться сосцами твоими.
Буду судиться с тобой до конца:
Гнев изолью, истощу свою ярость,
Семя сотру, прокляну твою старость,
От Моего не укрыться лица!
Всех созову, что блудили с тобою,
Платье сорву и оставлю нагою,
И обнажу перед всеми твой срам,
Темя обрею; связавши ремнями,
В руки любовников прежних предам,
Пусть тебя бьют, побивают камнями,
Хлещут бичами нечистую плоть,
Станешь бесплодной и стоптанной нивой...
Ибо любима любовью ревнивой -
Так говорю тебе Я - твой Господь!"

21 января 1918
Коктебель

Почему мне приказывают понимать все как встарь,
Или думать по-новому, а то и никак не думать?
Открываю старый уже, давно замшелый словарь,
И погружаюсь в долгую и грустную свою думу.

Словари новоизданные разницей не пестрят.
У художников современных тоже не все так гладко.
Нарисуют убожество: «Так видим мир!» - говорят!
Мне от мира не плохо, а от ваших рисунков – гадко!

Иду по такому миру не в силах что-то понять.
В этом углу что-то красное, этот угол зеленый.
Лень такому поэту, видно, правильно рисовать!
Кудахчут искусствоведы, восторженно-умиленно.

Дайте мне кисть тоже, и я буду творить шедевр –
Я просто измажу руки в художнической палитре.
В поэзии все исправлю – не «нерв» напишу, а «невр».
Вирши слагать я буду потом музе своей Поллитре

Мыслью забившись в висках-
В тисках,
Кровью выходит горечь из ран
Сердечных… Мне провидением дан
Врач, горе врач -
Поэзия…
Плачь
Если я не поэт,
Если я только так:
Мне спасения нет,
Моя память бардак,
И удача меня оставила…
И Фортуна забыла,
Забила,
А, может быть,
Просто не знала,
Любила,
Открыла,
И вновь положила
На полку идей
Из людей
И из пыльных затей.
Позабавилась!
И,
Ступая
Шепотом,
Музыка в море шипя окунулась.
Ропотом
Море
Вдруг встрепенулось,
Топотом,
Клекотом,
Рокотом,
Ярой грозой
Взорвалась,
И осталась лишь связь
Между мной
И поэзией… Этого
Хватит поэту.

Я ничего не хочу. Лишь от осени листьев охапку
И шапку
Теплую!
Чтобы зима не морозила уши,
Хочу еще, слушай -
Ветер прохладный еще раз в лесу ощутить
Далеко от дороги
И ноги
В снегу заморозить, на наст наступить,
И дыханье чтоб паром бежало,
И небо от звезд чтоб серебряным стало…
Лететь, никуда не смотря,
Просто прочь от всего, что меня здесь держало,
Туда, где заря,
И где из янтаря
Необъятное солнце
В оконце
Светит,
Где сказка, где детство, где радость моя
Меня встретит…

Вспоминаю  нашу первую встречу!

У тебя был профиль полу заполнен.

Из окна ко мне заглядывал вечер,

А в душе сверкали тысячи молний.

В аватарке ты была элегантной,

И смотрела на меня очень нежно.

Я в волненье обратился галантно -

Ты ответила мне очень небрежно.

Вспоминаю нашу первую встречу!

Как с тобою мы до ночи болтали,

Как луна лучами выткала вечер

И как клавиши любовно стучали…

Раскидалась земля осколками мины,
По полю беспечному васильковому...
Содрогнулось небо от этой картины,
Дивясь видению бестолковому.

Наклонились леса в испуге бесстыдном.
И ветер боясь шелохнуться замер вдруг .
Одинок я стоял никому не видный,
Один я стоял никому не враг не друг…

Отчего ты земля развернула плечи?
На них поднимая натужно тысячи
Самых разных двуногих, живых и вечных?
Знать фатум на лбу твоем кем-то высечен…

Но молчала земля, вздыхая как прежде...
Как прежде клонились леса испуганно.
Красовалась земля в вечерней одежде.
Сегодня она стала верным другом мне…

В небе медленном – рассыпается

И по-над землей собирается

Золотая вязь листьев липовых,

Тополиных листьев рассыпанных.

Ухмыляется ветер ласковый,

Заливается вечер краскою,

Воронье кружит по-над крышами,

И пугается, что услышано…

А в душе неслышно рождается,

С золотой земли поднимается

Счастье милое, где-то робкое,

Чуть подернуто поволокою….

А. Суркову

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
 Как шли бесконечные, злые дожди,
 Как кринки несли нам усталые женщины,
 Прижав, как детей, от дождя их к груди,

 Как слезы они вытирали украдкою,
 Как вслед нам шептали: - Господь вас спаси! -
 И снова себя называли солдатками,
 Как встарь повелось на великой Руси.

 Слезами измеренный чаще, чем верстами,
 Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
 Деревни, деревни, деревни с погостами,
 Как будто на них вся Россия сошлась,

 Как будто за каждою русской околицей,
 Крестом своих рук ограждая живых,
 Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
 За в бога не верящих внуков своих.

 Ты знаешь, наверное, все-таки родина -
 Не дом городской, где я празднично жил,
 А эти проселки, что дедами пройдены,
 С простыми крестами их русских могил.

 Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
 Дорожной тоской от села до села,
 Со вдовьей слезою и с песнею женскою
 Впервые война на проселках свела.

 Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
 По мертвому плачущий девичий крик,
 Седая старуха в салопчике плисовом,
 Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

 Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
 Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
 Ты помнишь, старуха сказала: - Родимые,
 Покуда идите, мы вас подождем.

 "Мы вас подождем!" - говорили нам пажити.
 "Мы вас подождем!" - говорили леса.
 Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
 Что следом за мной их идут голоса.

 По русским обычаям, только пожарища
 На русской земле раскидав позади,
 На наших глазах умирают товарищи,
 По-русски рубаху рванув на груди.

 Нас пули с тобою пока еще милуют.
 Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
 Я все-таки горд был за самую милую,
 За горькую землю, где я родился,

 За то, что на ней умереть мне завещано,
 Что русская мать нас на свет родила,
 Что, в бой провожая нас, русская женщина
 По-русски три раза меня обняла.

Константин Симонов, 1941

?У меня нет души, я оставил ее в прихожей...
У меня нет лица, у меня не лицо, а рожа...
И кровавой стрелой мое сердце навылет мертво.
Мое сердце в груди, и в груди моей воздух спертый.

Я хочу подышать, но дыхания миг заказан...
Отворить, убежать! Но цепями навеки связан.
И в углу закоптелом мигает свечное пламя,
И паук паутину плетет на оконной раме...

У меня нет души - навека от меня сбежала...
У меня нет любви - лишь змеиное злое жало...
А когда я умру - вы поставьте свечу у гроба...
И снимите с меня, одноцвет арестантской робы.

Полз червяк по грязи…
По немытой и грязной дороге,
Ему снились поля Шамбези…
Чьи-то ноги…

Он устал, изнемог
Ему мысль не давала покоя -
Отчего у других сорок ног
Или двое?

Он устал, изнемог
И царапая о землю брюхо,
Он у неба выпрашивал ног.
Только глухо.

Отчего у других
Есть и ноги и лапы и уши?
Маховик эволюции стих,
Стало глуше…

Он ползет и ползет,
Развивать в себе силится ноги.
И тогда он ногами пойдет
По дороге

Сердце лепестком кровавым треплется в груди…
Губы складывают слово, слово «Уходи»…
И слетает черный ворон-слово с мертвых уст,
Крыл широких тьма ночная, взгляд тяжел и пуст….

Клювом в сердце, в плоть когтями… Мертвый, не живой,
Взгляд, запомнивший лишь губы, губы дорогой…
Сердце капелькой кровавой, и комком в груди.
Сердце знает, сердце помнит слово: «Уходи».

Кровь лихая-молодая каплет на листок.
Кровь выводит яд и горечь болью между строк…
Ворон гордый, черно каркнул, сердце теребя…
Видишь, видишь – взгляд бездумный… смотрит на тебя.

Если грустно тебе – прогони эту грусть…

Если грустно тебе – ты скажи, я вернусь,

Я вернусь лепестком белым-белым,

Я коснусь твоей мысли несмело.

Пусть ветра и погоды с ненастным дождем –

Мы с тобою вдвоем все ветра переждем,

И растают как эхо печали!

Отзвучали они, отзвучали…

Если грустно тебе – не грусти, встрепенись!

Я с тобой, наши души как ветви сплелись…

И растаяли эхом печали.

Отзвучали они отзвучали…

В оригинале стих называется "If"...  В переводе Лозинского (ниже) - "Завет"

могу привести и оригинал...

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех.
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово.
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить, в радостной надежде,
Но карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело,
И только воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

"Я знаю точно - меня не любят,
Но я вам всем отвечаю так:
И слава Богу - любовь погубит!
А жизнь без страсти - сплошной пустяк!

Один на свете, один я в мире,
И гордо шествую я средь бурь.
И жадно душу дарю я лире,
Все остальное - мираж и дурь!

Мне ваши взгляды ничто не значат,
Меня не трогают ваши сны.
Один я весел! Один я плачу,
Один дыханье ловлю весны!

Не буду жалок, не буду беден,
Не буду сердце на части рвать!
Без страсти воздух для нас безвреден.
Так даже лучше - зачем мне лгать?"

Писать закончив, в столешний ящик
Письмо небрежно свое сложил.
И разрыдался как-будто мальчик,
Пистоль сжимая что было сил.

Раздался выстрел, раздались крики...
"И гордо шествую я средь бурь!"
Лучи заката бросали блики
На бесконечный мираж и дурь.