Исповедь Православной женщины, перешедшей в ислам, – и нашедшей в себе силы вернуться ко Христу

На сайте православной газеты «Благовест» в клубе православных знакомств «Светелка» однажды мы увидели необычное объявление. Молодая женщина писала из Германии, что с малых лет воспитана в Православии, но, оказавшись в непростой духовной ситуации, не выдержала искушений. Влюбилась в мусульманина и – переменила веру… Жизнь в другой религии у нее не сложилась, она осталась с сыном одна. И вновь вернулась ко Христу. А теперь вот и дала объявление о знакомстве с Православным мужчиной в надежде создать настоящую Христианскую семью.

Со снимка смотрела на нас молодая красивая женщина с какой-то особой болью во взгляде. И мы попросили Лизу написать нам о своем сложном духовном пути, который привел ее сначала к падению, а потом – к покаянию. Вскоре Лиза нам ответила, что однажды уже писала о своем горе и на каком-то Православном сайте можно найти ее рассказ. Но обещала для нас написать подробнее обо всем, что довелось пережить.

И вот это письмо недавно поступило в редакцию. Сразу предупредим, что, публикуя этот рассказ, мы ни в коем случае не хотим никого обидеть или оскорбить. Но вопросы веры, вопросы спасения для верующего человека любой религии важнее всего на свете. И лучше узнать заранее о том, что ждет крещеных в Православии девушек, по каким-либо причинам принявших ислам или какую-то другую веру, чтобы не повторять столь серьезной духовной ошибки. Имя Елизаветы осталось в рассказе неизмененным, и мы просим наших читателей помолиться о ней и ее сыне.

На чужбине

…Переехав с моей семьей в Германию, в пятнадцать лет я оказалась словно в изоляции. Интересы современной западной молодежи казались неприемлемыми для воспитанной с детства в вере Христианки. Я нашла Православный приход по душе и мечтала выйти замуж за семинариста, стать матушкой, растить детей сколько Бог пошлет. Очень хотела вернуться на родину, в Россию, и регулярно ездила туда. Иногда задумывалась о монашеском пути и часто ездила в один монастырь, при котором были семинария и регентская школа. Но познакомилась я там не только с семинаристами, а еще и с одним диаконом, уже женатым. Прошло два года возвышенной, как мне казалось, дружбы, как вдруг оказалось, что он давно испытывает ко мне нечто большее. С этого момента для меня весь мир перевернулся. Все мои идеалы, казалось, были попраны. Испытывая давно искреннюю симпатию к этому человеку и запутавшись в своих чувствах, я начала метаться и пыталась забыть его, поступая необдуманно. Флиртовала с кем попало, маме заявила, что не стану женой священника, остригла волосы и вдруг перестала что-либо чувствовать во время молитвы и на Литургии. В приходе про меня начались какие-то сплетни, мамаши вдруг схватились за своих сыновей, чтобы я их, не дай Бог, не совратила (хотя у меня и в мыслях не было). Священник, поверив сплетням, стал звонить моей маме, чтобы она наставила меня на истинный путь. Меня начали все сторониться, и, разочаровавшись, я перестала ездить в храм. Моя изоляция усугубилась.

Кажется, в этот период мне приснился сон: я – больная старуха и… мусульманка. С трудом передвигаясь, но следуя чувству долга, иду в мечеть. Моя близкая, более молодая подруга доводит меня под руку до мечети. Я вхожу в мечеть (как ни странно, в мужской молитвенный зал, который внизу). Там стоит старый имам или ходжа, он начинает всячески хвалить меня за мою благочестивую жизнь. А мечеть стоит прямо рядом с Православной церковью, и даже как будто бы есть между ними проход, так что из мечети можно пройти в церковь. Вдруг я начинаю плакать. Плачу с таким горем, так безутешно! Моя помощница, держащая меня под руку, вдруг говорит: «Я знаю, почему ты плачешь. Потому что ты НЕ МОЖЕШЬ ВОЙТИ В ЭТУ ЦЕРКОВЬ, хоть и очень хочешь». Этот сон был странным, так как я, конечно же, не задумывалась о том, чтобы принять ислам.

Цена «счастья»

Хасан был одноклассником подружки. Он показался мне спасением в моем ужасном одиночестве, и мы подолгу беседовали. Мне было уже 19 лет, и у меня еще никогда не было молодого человека, а так хотелось быть как все. Ему было шестнадцать лет, но выглядел он старше, и по его поведению и мышлению я бы дала ему не меньше двадцати. Он обманул меня, сказав, что ему 17. Когда я заметила, что у него постепенно стали появляться ко мне какие-то чувства, я сказала, что нам не стоит больше встречаться, так как отношения между нами невозможны. Полгода мы не виделись. Мое отпадение от Церкви продолжалось.

О Хасане я вспоминала все это время, и мне не хватало его. Один раз через полгода мы случайно встретились на улице, но не поздоровались. А потом все-таки созвонились и решили встретиться. Встретившись с ним, я поняла что более родного человека (не считая мамы, конечно) никогда не встречала. Я узнала, что он был очень болен, так что его с трудом спасли врачи. Я с ужасом представила, что этого человека я могла больше не увидеть. Я согласилась встречаться с ним. А на следующий день он попал в больницу, так как возобновилась та болезнь, и две недели я приходила к нему каждый день, вследствие чего познакомилась со всей его родней. Это было с его стороны, наверное, не запланировано, так как он не знал, как отнесется его семья к такому явлению, как иностранная и иноверная подружка. В целом я им понравилась, так как была стеснительной и не знала, что говорить, а поэтому все больше молчала в их присутствии. Когда у нас на приходе узнали о наших отношениях, поднялась тихая паника. Православный наш народ пытался помочь мне. Мне говорили, что Хасан никогда не женится на мне просто потому, что у них это не принято, его семья будет против, а он никогда не пойдет против семьи, общины и т.д. Я же предприняла последнюю попытку возвратиться в лоно Церкви и поехала в Православный лагерь. Все смотрели на меня с жалостью, а на исповеди священник сказал мне, что я должна во что бы то ни стало расстаться с Хасаном. Реакция – отторжение. Как я могла расстаться с таким человеком?

Как мужчина он мне не нравился, я хотела с ним только дружить, но когда Хасан поставил мне условие – либо мы пара, либо никакого контакта, – я согласилась «попробовать».

При этом я настолько была сосредоточена на своей сверхзадаче – выйти замуж девственницей, что совсем запуталась в своих чувствах. Когда же все-таки случилось непоправимое, теперь моей сверхзадачей стало во что бы то ни стало женить его на себе и узаконить эти отношения.

И ценой этого должно было стать предательство моей Христианской веры.

Хасан ни на чем не настаивал, я сама решила сделать так, надеясь, что он отнесется ко мне серьезнее, женится на мне, и еще – надеясь, что я хоть что-то почувствую в этой новой религии. Ведь в Православном храме я давно уже ничего не чувствовала. Мое сердце как будто окаменело. Но мне очень не хватало Бога в моей жизни, хотелось очиститься и жить по Божьему Закону.

Псевдоочищением и прощением грехов прошлой жизни стало для меня принятие ислама, а новым законом стал для меня шариат. На улице я постоянно видела мусульманок, и их лица мне виделись такими чистыми (как казалось, внутренней чистотой, и только потом я узнала, что это впечатление нередко бывает обманчиво), и хиджаб (мусульманская одежда) мне тоже очень нравился, я очень хотела одеваться так же. Я много читала об исламе и решила, что стоит попробовать достучаться до Бога через другое оконце.

Я задвинула свою веру в Христа как в Бога в далекий угол сердца и произнесла шахаду, после чего совершила полное омовение и начала совершать заранее выученный наизусть намаз. Я также сразу надела платок и поменяла имя. Хасан радовался несказанно, но жениться на мне не собирался, хотя наши отношения и были харам (запрещены).

Тогда я решила действовать иначе.

В нашем городе было две медресе (мусульманские школы) – одна мужская и одна женская. Я начала регулярно посещать женскую медресе. Это был дом одной большой семьи, глава которой ходил в ту медресе, куда ходил и Хасан. Я пришла в медресе не просто так. С искренними слезами на глазах я призналась одной из дочерей хозяина дома, что вот уже почти год встречаюсь с Хасаном, но наши встречи незаконны и мне как мусульманке очень тяжело. Она рассказала все это своему отцу, отец одному молодому человеку, которого уважает Хасан. Этот человек поговорил с Хасаном и пристыдил его, и вскоре мы женились по мусульманскому обряду.

Надежды не оправдались

Обручение было скромным. Моих родителей на нем не было. Мама терпеливо переносила все это время мои страдания, а папа потерял во мне дочь. Лишь когда я снова вернулась ко Христу, он сказал, что ощущение такое, будто меня не было тут несколько лет, а потом я вернулась. Он очень сильно переживал.

Мои надежды на ислам не оправдались, я не чувствовала ничего. Бог не отвечал мне никак, хотя бы каким-то знаком. Иногда лишь, вроде бы случайно открывая Библию, я находила ответы на свои вопросы.

Было очень тяжело совершать намаз, повторяя пять раз в день одни и те же суры на арабском языке. Для меня это была не молитва! Это не имело ничего общего с Христианской молитвой, где можно молиться и мысленно, и всем сердцем, по словам уже написанных молитв или своими словами. Я не видела в предписанных исламом телодвижениях никакого смысла, впрочем, как и в рамадане, мусульманском посте, так как днем была слишком слабой, чтобы что-то делать, а вечером наедалась до тошноты. А от женщин требуется еще и чтобы они готовили днем пищу для разговления.

Меня очень тяготил характерный для мусульман общинный уклад жизни. Община для них – это святое. Без общины ты никто. Общиной может быть твоя семья или любая группа единомышленников. Всякие попытки самостоятельности, выражения своей индивидуальности, попытки проявить свою свободную волю воспринимаются в штыки. Многие европейские женщины удивляются: почему турчанки не уходят от мужей, которые их бьют. В силу того, что строй общества общинный, они просто не умеют жить без своей семьи. Лучше пусть плохенькая, но семья. Их индивидуальность почти на нулевом уровне. Они все зависят от общества, от мнения этого общества и от его решения. Последнее было для меня невыносимо. Если все собирались ехать на природу, а ты не хочешь – ты должна ехать. Иначе тебя просто не уважают. Если все сидят и едят, а ты нет – ты изгой.

И тут я оказалась в еще большей изоляции. Я не могла влиться в общество чуждого мне менталитета, говорящее на турецком языке. Но я и не имела права от него отрываться. С детства привыкшая сама решать за себя, часто бывать в одиночестве, я была вынуждена вдруг слиться воедино с толпой чужих и чуждых по духу мне людей, как, например, семья моего «мужа». Они не были религиозны. Отец попивал, был зависим от азартных игр, а мать психически больна, 25 лет живя в Германии, она так и не выучила немецкий, ее турецкое образование закончилось на седьмом классе, да так и не продолжилось. Муж и свекровь били и тиранили ее, пока не выросли трое сыновей, которые могли за нее постоять. Забитая женщина, похожая на ребенка, не способная самостоятельно даже сходить к врачу, конечно, никогда не сможет уйти от мужа.

В глубокой пропасти

После того как я перешла в ислам, я стала часто впадать в истерики, при этом царапая свое лицо и руки, пытаясь душевную боль заглушить физической. Откуда была боль? Наверное, от той пропасти, которая образовалась между мной и Богом. Хасан пытался полностью меня контролировать. Он заставлял меня делать вещи, которые в его глазах соответствовали моему новому статусу. Я должна была несколько раз в неделю приезжать к ним домой и помогать его маме, с которой у нас не было общего языка. Я должна была ходить в медресе, где мне было невыносимо скучно, так как женщины там занимались только хозяйством, потея в платках и кофтах с длинными рукавами. Посторонних мужчин не было, но так приучил всех глава семьи. Они даже спали в платках.

Я должна была как можно больше времени проводить в кругу семьи. При этом Хасан беседовал с ними на турецком, а я сидела как пенечек, ничего не понимая и скучая, так как не привыкла не занимать свои мозги чем-нибудь полезным, хотя бы книгой. Читать он мне не разрешал почти ничего – кроме разве что книг про ислам и Корана, но только на арабском. А ведь я с детства привыкла читать много, и очень редко это были вредные для души книги. Я не читала детективов и романов, но Хасан запретил мне и психологию, и общепознавательную литературу, и классику. Я не имела права куда-либо пойти без его разрешения, а его он давал крайне редко, ко всем моим начинаниям относясь более чем скептически. Он совсем не доверял мне. Ему часто снились кошмары, что я снимаю платок и живу распутно. Итак, наши отношения были полны страха и обид с обеих сторон.

Запреты преобладали, таким образом мне приходилось действовать тайком. Так я тайком занималась русским языком, читала классику.

А он постоянно пытался убедить меня в том, что я как женщина обязана быть ведомой мужчиной, что я не имею права сама принимать решения. Он утверждал, что мужчина и женщина не равны, при этом постоянно говорил, что женщина не хуже мужчины. Я же отвечала, что он обращается со мной как с ребенком, лишая меня возможности принять хоть одно решение самой.

Тогда мы взяли книгу о мусульманском браке – и выяснились интересные вещи. Оказывается, он имеет право меня слегка бить в случае неповиновения. Права на развод у меня тоже не было, за некоторыми исключениями (его половое безсилие, отпадение от веры или если он возьмет себе вторую жену).

Путь к Христу

В то время Христос стоял при дверях и стучал в мое сердце, которое, чувствуя это, начинало разрываться. Открывать Христу или оставить дверь закрытой, чтобы Хасан не бросил?

Однажды я достала у мамы с полки брошюру «Женщина-Христианка». Прочитав ее, я исполнилась такого счастья, что я – женщина! Женщина-Христианка, какое высокое звание, какая высокая роль у нее! Ведь Христос воплотился через Деву Марию. Через Женщину пришло Спасение в мир! Ах вот как это на самом деле. Я увидела подчинение главе семьи в совсем ином свете. Потому что в Христианстве есть понятие о смирении…

После этого я начала опять читать Христианские книги и что-то переосмысливать.

Вскоре Хасан уехал в Турцию на два месяца. Пока его не было, я хлебнула свободы и поняла, что так дальше не могу. Мы общались по интернету, и я все прямее говорила, что, может быть, ислам не мой путь.

Хасан обвинял меня во многих недостатках, и я с ним соглашалась, я и правда видела всю свою порочность и греховность, эгоизм и себялюбие, и многое другое. Но как я могла это исправить? Ведь в исламе не было ответов на это! В исламе говорится, как ты должен поступать, но не сказано, что делать, если не получается. А Христос пришел на землю и взял на Себя все наши грехи. И если только мы обратимся к Нему и будем Ему молиться об искоренении грехов и причащаться Его очищающей Крови и Пречистого Тела, то постепенно совершится преображение.

Что толку, если мне говорят: «делай» или «не делай». Я же немощна. И вот после очередной ссоры я сказала Хасану, что не вижу другого выхода, как вновь стать Христианкой. Я не могу измениться в лучшую сторону в исламе.

Возвращение

Еще несколько раз я поддалась на уговоры. Я пыталась убедить Хасана, что я не Христианка и не мусульманка, так как не знаю уже, во что верить. Я как бы оказалась между двух религий. Конечно, все это было лишь продолжением предательства по отношению ко Христу. Развод – или, точнее сказать, расставание… После моего решения все это продолжалось еще пять лет. Пять лет мы сходились и расходились, я боялась его, носила платок еще два года после воцерковления. Когда я пыталась снять платок, он грозил мне, что убьет меня.

Сначала он дал мне срок на размышление, действительно ли это то, чего я хочу. Я полетела в Германию, через несколько дней прилетел и он. Стал пока жить у родителей. А я тем временем поставила икону в квартире и принесла пару Православных книг. Когда он приехал ко мне, он спросил, что я решила. Ответ он увидел в том, что в доме увидел икону. Он тут же уехал, сказал, что вещи заберет позже. Через несколько дней я пошла в церковь, на праздник Крестовоздвижения. Он позвонил мне на мобильный и сказал, чтобы я сейчас же была дома, так как он хочет забрать вещи. Я сказала, что не могу, так как сегодня большой праздник. Тогда он просто приехал в церковь. В таком раздражении я никогда его еще не видела, он заставил меня поехать с ним. Он говорил мне примерно следующее: «Я поузнавал у сведущих людей, оказывается, я не имею права быть на тебе женатым, если ты Христианка, по шариату это запрещено (имелось в виду мое вероотступничество). Становись мусульманкой, или мы навсегда расстанемся. А сейчас твоя жизнь ничего не значит, каждому мусульманину позволено убить тебя».

Теперь, когда я воцерковилась насколько могла, когда я познала вновь любовь Христа, даже до смерти, ко мне, последней предательнице, я многое поняла и в исламе.

Я забеременела и рассталась с мужем, утаив беременность, побоявшись, что он заставит меня сделать аборт или украдет ребенка, ведь ему так важно, чтобы его дети были мусульманами. Когда малышу было шесть месяцев, Хасан узнал о том, что у него есть сын. Начались опять схождения и расставания. При этом я ужасно его боялась. Даже в период разлуки он преследовал меня везде и не давал подойти ко мне ни одному мужчине. Я боялась с кем-либо разговаривать, так как он постоянно за мной следил. Наконец я стала заявлять на него в полицию. Это не помогло. Я сошлась с ним в последний раз, так как подумала, что он все равно от меня никогда не отстанет.

И вот тогда я впервые узнала, что такое влюбленность. Я влюбилась впервые и очень сильно… В моего соседа.

Хасан, узнав о моих чувствах, увез ребенка в Турцию и написал мне, что вернется только если я пообещаю быть с ним еще хотя бы полгода. Я пообещала, но как только он вернулся, перестала с ним разговаривать. Он обрезал сына, и пошло воспаление.

Любимый дал силы. Я стала бороться за сына, за новые отношения, за себя, за свою свободу.

Хасан полностью переключился на моего любимого и, приставив ему пистолет к шее, обещал пристрелить, если увидит нас вместе. Мой любимый не на шутку испугался, но так просто от меня отказаться не захотел. Хасан стал терроризировать его звонками, следил за ним, портил его машину.

Я вынуждена была переехать к маме в маленькую квартирку. После того как Хасан несколько раз вопреки договоренности не привез ребенка домой, я перестала ему давать сына. Суды, заявления в полицию, адвокаты. И – страх. Постоянный страх за ребенка, за любимого.

А когда начал появляться свет в конце туннеля и мне показалось, что скоро Хасан успокоится, ведь прошел уже год, – мне поставили диагноз – рак щитовидной железы. Больницы. Операция, вторая, третья, облучение и разлука.

Любовь не выдержала всех испытаний.

Мой сын и я живем одни. С самого рождения малыш крещен в Православии и причащается каждое воскресенье. Он видится с папой, потому что каким бы он ни был – он его родной отец.

Я больше не боюсь Хасана. Я больше вообще ничего и никого не боюсь. Я потеряла здоровье, молодость, любимого, но – слава Богу, обрела веру и мой сынуля со мной. Слава Богу за Его милосердие к грешникам. Вот и я из них, а чувствую любовь Его ко мне каждый день.

Слава Богу за все!

Елизавета
Германия

«Я хочу найти свой собственный путь». Кто из нас не произносил этих слов? Меж тем, они коварны. Они содержат долю правды: мы действительно должны воспринимать тот путь, по которому идем, как свой, как единственно возможный для нас, и душа наша, и сознание должны нам об этом свидетельствовать. В противном случае мы недалеко по этому пути уйдем. Но, с другой стороны, мы должны вовремя ответить себе на вопрос, куда именно мы собрались: к Истине или к себе, любимому, единственному, неповторимому. Чего именно мы хотим: обрести жизнь вечную или просто облегчить, упростить себе жизнь привременную. На первых порах нам трудно в этом разобраться. В нынешней ситуации — особенно трудно. Слова Спасителя берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение (Лк. 21, 8) обращены к каждому из нас. Два наших автора решили рассказать о собственном опыте — опыте тяжелом, болезненном, но полученном, скорее всего, по Промыслу Божию — и оказавшемуся необходимым.

Парахристианства не бывает

Мы живем в эпоху потребления, в эпоху доминирования материального мира. И не можем не чувствовать духовного голода. Многие из нас воспринимают его как некий внутренний дискомфорт, и этот дискомфорт заставляет искать — облегчения страданий, ответов на вопросы, разрешения проблем…

Спрос рождает предложение. Рынок специфических услуг чрезвычайно богат: экстрасенсы, парапсихологи, космоэнергетики, биоэнерготерапевты, белые и черные маги, гуру, ясновидящие, потомственные ворожеи, гадалки, знахарки, ведуньи, колдуньи...

Каталог услуг также поражает многоформатностью: подлечат язву, вернут мужа, в отсутствии оного снимут венец безбрачия, помогут найти путь в жизни, почистят карму, улучшат судьбу, окажут помощь сбившимся с пути родным — по фотографии отучат от пьянства, наркомании, блуда, расскажут, кем ты был в прошлой жизни, дадут подробные бизнес-консультации — в общем, любой каприз за ваши деньги. Поражает повсеместная реклама этих «помощников» — в газетах, журналах и на телевидении. Реклама в СМИ — удовольствие недешевое. Можно сделать вывод, что затраты покрываются доходами — народ верит и надеется, обращается за помощью.

Вот подлинные рекламные шедевры: «Адепт высшей магии. За час верну мужа». «Обряд “Кольцо рабства” даст безграничную власть над любимым. Обряд снять невозможно. Официальная письменная гарантия». «Бабушка Ясновидящая. Имею 40 ступеней посвящения. Приворожу без греха, вреда здоровью. За один день — на всю жизнь. Работа ведется официально, государственная регистрация, фиксированные цены (прейскурант). Выдаются чеки». «Экстрасенс ответит на любые вопросы. Исполнит ваше желание». «Эксклюзивные мгновенные тройные привороты и отвороты (без фотографии). На все обряды дается письменная гарантия». «Вуду-приворот. Обряд на замужество. Разрешение на работу выдано Правительством Москвы». «Наследница таинственного древнемагического искусства. Владею вершинами профессионального мастерства привлечения денежного потока». И наконец — «Лечу зубы по фотографии».

Что происходит с людьми после обращения к этим «чудотворцам»? Об этом в рекламе умалчивается. Но в моей жизни есть вразумляющий опыт обращения к представителю этого зазеркалья.

Лариса — привлекательная женщина среднего возраста — называла себя парапсихологом, клиентов принимала на квартире. В основном к ней обращались люди с различными болезнями, порой неизлечимыми — те, от которых медицина отказалась. Я была физически здорова, но у меня был тяжелый период в жизни, и я решила с ней пообщаться. Росла я в семье нецерковной, хотя во младенчестве меня крестили; о Боге в моей семье никто никогда не говорил, в церковь ходили только поставить свечки, да и то по большим праздникам. Наша первая встреча была для меня ошеломляющей — несколько часов со мной впервые говорили о Боге, а также о таких неожиданных для меня понятиях, как гордыня, алчность, зависть, жадность, гнев, ложь, и других подобных вещах и об их связи с моими бедами. Это была совершенно новая для меня информация, и она потрясла меня до глубины души. Вот каков был мой духовный голод — голод, в котором я не отдавала себе отчета.

Так началось наше общение с парапсихологом Ларисой. Оно продолжалось около пяти лет. Я получала советы относительно выбора книг, и за эти годы прочитала всю «Диагностику кармы» небезызвестного Сергея Лазарева; Крайона, Луизу Хэй, Ошо, «Беседы с Богом» Нила Уолша, Лиз Бурбо, Дипак Чопра и кучу всякой эзотерической литературы. Любую мою трудность, любую вставшую передо мной преграду Лариса могла объяснить, указывая на мои конкретные ошибки в мировоззрении, в мыслях, действиях. Ничего из того, что мне открывалось, не входило в противоречие с моим внутренним миром и моими взглядами.

Лариса действительно видела все мои слабые стороны и отрицательные проявления. Указывая мне на них — на гнев, к примеру, или на обидчивость — она учила меня их «прорабатывать», и у меня создавалась иллюзия очищения от этих «сорняков». Сейчас я понимаю, что те ростки грехов и заблуждений, которые я, как мне казалось, пропалывала, на деле вымахали в гигантские кусты-мутанты. Но тогда все это было так увлекательно!

Долгое время я не платила никаких денег, кроме оплаты первого посещения. Поэтому все разговоры Ларисы о бескорыстном служении людям казались правдой. Теперь-то я догадываюсь: Лариса зарабатывала деньги на других людях. Скорее всего, на людях, нездоровых физически, и на тех, кто приходил к ней с частными проблемами. А такие, как я, служили бесплатной рекламой: рассказывали о Ларисе своим друзьям и знакомым, многих к ней привели.

Потом начался новый этап — уже совсем не бесплатный и не дешевый. Он назывался «постановкой на контакт». Другими словами, я получала доступ к безграничному информационному полю. Невозможно объяснить, как это работало, но я могла дать ответ на любой поставленный вопрос. Ответы сами приходили в голову. Мой друг, через которого я, собственно, и познакомилась с Ларисой, уже был «на контакте», и мы с ним развлекались, давая друг другу ответы на вопросы о заведомо неизвестных отвечающему ситуациях. Периодически мы давали информацию другим людям. Звучало это, к примеру, так: «Из-за чего у меня на работе возник конфликт?» — Из-за того-то и того-то. «А почему мой ребенок меня не слушается?» — А вот почему… Люди поражались верности ответов. А у нас после таких наплывов верных ответов на вопросы происходил колоссальный выброс энергии — появлялось много сил, резко повышалось настроение.

В то время я заканчивала университет, мне предстояло получить диплом психолога. Я продемонстрировала это свое умение Марии Михайловне — руководителю моей дипломной работы. Мы провели эксперимент. Мария Михайловна задавала вопросы типа: «Что за ситуация сложилась у меня с человеком, о котором я сейчас думаю?». Мою возможность отвечать, не зная самих ситуаций, она назвала сверхинтуицией.

Наступил, однако, такой момент — я перестала контактировать с нашим «гуру». Начала посещать храм, регулярно причащаться, читать церковную литературу. Прошло больше года. Я вышла замуж, родила ребенка. Но беспокойная мысль о собственной неблагодарности, чувство вины не оставляли меня в покое. Под Новый год я решила нанести Ларисе последний визит. В подарок — будто под руку кто-то толкнул — купила аромолампу с красным китайским драконом.

Поболтав о своих делах несколько минут и вручив новогодний подарок, я ушла от нее окончательно. Я рассталась с ней в душе, так, по крайней мере, я в ту минуту это себе представляла. Но дальше все пошло, как в классическом фильме ужасов.

Я перестала спать и есть. Моя голова превратилась в горящий улей: мысли стремительными пчелами, не останавливаясь ни на минуту, обжигали мою голову. Все началось с вопроса: «Как Бог, Который есть любовь, отдал Своего Сына на такие мучения?». Появилось нестерпимое желание снять нательные крестики с себя, ребенка и мужа. Муж не позволил этого сделать, но на вторые сутки ночью в полубессознательном состоянии свой крестик я-таки выкинула в окно.

Следующие дни и ночи были самыми страшными в моей жизни. Описать словами происходящее невозможно. Иллюзорная реальность в моей голове полностью заслонила собой окружающий мир. Все мысли, приходящие мне в голову, обретали черты реальности. Из ощущений доминировали совершенно жуткий антарктический холод, ничем не утоляемая жажда и дикий страх. Помню, пришла мысль в голову, что, наверное, то же самое испытывают грешники в аду. Сама, будучи психологом, знакомая с азами психиатрии, я оценивала свое состояние как критическое. Если люди в таком состоянии попадают в наши психиатрические лечебницы, их там залечивают до безнадежного состояния. Причем реальность активно отзывалась на мое сумасшествие. К примеру, часа в два ночи я подумала о своей маме, и внезапно начала лаять подаренная ею игрушечная музыкальная собака, которую в тот момент никто не трогал, так как весь дом спал. Этот лай прекратило только вскрытие механизма и удаление батареек.

На мое счастье рядом со мной оказался хороший священник — протоиерей Владимир Пархоменко, настоятель Преображенского храма в нашем селе Пристанное. Я кинулась к нему и все ему рассказала. Он возвращал меня в реальность, он «якорил» меня к этому миру любыми способами, держал мою психику на плаву, делая упор только на реальные вещи. Однажды он спросил, смотрела ли я фильм «Игры разума» — про математика-шизофреника, которому иллюзия заменила реальность. «Вот и ты сейчас в этом состоянии»,— сказал он. И попал в точку.

Помню тот день, когда я почувствовала мгновенное прояснение рассудка и душевное облегчение. Как будто среди ночи выглянуло яркое солнце и осветило все окружающее пространство. Именно тогда отец Владимир сказал, что стоит прибегнуть к практике монахов в монастырях — тяжелый физический труд и внутренняя беспрерывная Иисусова молитва. Мои родители как раз делали ремонт и нуждались в помощи. Мороз стоял трескучий, и нужно было откалывать ломом замерзший песок и складывать его в мешки. Муж организовал меня на эти работы. Мешков восемь прошли как в тумане: сначала мне казалось, что я тащу человеческие головы, такие тяжеленные были мешки, потом — что в мешках души. Не помню, сколько я работала, но физически это было настоящим испытанием, хотя я занималась спортом и слабой себя никогда не считала.

Потом поменялся весь окружающий мир. До этого он напоминал голографическую картинку. А теперь стал объемным и приобрел свои натуральные очертания. Я вспомнила о еде. И о многом другом. Я вернулась в реальность.

Все, что со мной произошло, было, конечно же, попущением Господним и необходимым уроком: мне показали истинное обличье моего учителя. Ведь я долгое время не могла определить истину. Потому в моей жизни параллельно существовали монастыри, святые источники, богослужение, исповедь, Причащение… и парапсихолог Лариса. Многие годы я попросту раздваивалась. Что Бог ни делает, все к лучшему.

По прошествии времени я поняла, что Лариса — достаточно сильный гипнотизер. Поэтому все, что она мне внушала во время нашего общения, я начинала видеть в жизни. Примеров приводить не буду. Скажу только, что отношения в моей семье стали ужасающе скверными. Но тогда я не понимала, откуда ветер дует.

Сейчас эта парапсихологиня вышла из подполья, у нее свой кабинет в одной из гостиниц в центре Саратова. Она и пара ее учеников успешно промывают мозги жаждущим истины. По слухам, бесплатность у Ларисы кончилась, цены растут.

А у меня — новый учитель, новый гуру — полуторагодовалый сын. Чему же он меня учит? Он учит меня упорству в достижении целей (которого мне так не хватает). Учит самостоятельности, бесстрашию, чистой радости от происходящего, беспрерывному познаванию мира и любви к нему, учит открытости и искренности… Короче, учит стоящим вещам. Только сделав глоток родниковой воды, можно понять, что ранее пил болотную муть.

Чем глубже я погружаюсь в Православие, тем нагляднее для меня те гнилые доски в чистеньком заборе, который строила лжепророчица вокруг нас. Не спорю, основа скопирована с христианства. «Бог есть любовь, без него мы ничто, на все воля Божья» — через все рассуждения Ларисы это проходило красной нитью. Много говорила она о молитве. Но это были совсем не те молитвы, которым учит нас Церковь. Это были, скорей, некие монологи — самовыражение через «обращение к Богу». К Церкви и ко всему, что с нею связано, Лариса относилась критически: «Бог в душе, а не в архитектурном сооружении… Мы тоже ищем Бога, но идем к Нему своим путем». Но это было не движение к Богу, нет: нам предлагалось завести роман с самим собой на всю жизнь. Мистически и эгоистически настроенным людям с ленцой этот путь к Богу кажется более интересным, а подчас и просто захватывающим.

Православная Церковь призывает нас к ежедневному, ежечасному труду. Она не дает нам готовых ответов на вопросы о нашей жизни и судьбе. У таких, как Лариса — иначе: делать особо ничего не надо. Пришел — и за тебя все решили, и на все вопросы ответили, и здоровье поправили, и над судьбой поработали. А ты только денег заплатил. Многих это устраивает. Эти люди идут к «чудотворцам» вроде Ларисы и иже с нею. Но приведут их эти волшебники совсем не туда, куда обещают.

Светлана Пшеничная

Поражение гипнотизера

Написать об этом я хотела давно. Но мне не хватало уверенности в том, что это сегодня кому-то нужно. Теперь эта уверенность есть.

Немало лет назад, в журналистской молодости, я ответила согласием на предложение Ирины — психолога и давнего моего товарища по студенческому стройотряду. Ирина пыталась построить некий бизнес на платных семинарах по входившему в моду НЛП — нейролингвистическому программированию сознания. «Мы пригласили преподавателя из Новосибирска. Это необыкновенный человек. Он раскроет тебе твои возможности. Это очень дорого, но для тебя будет бесплатно. Таких впечатлений ты нигде не получишь. Потом подготовишь публикацию, все прочитают…».

Саратовцам, пожелавшим получить необыкновенные впечатления и раскрыть собственные возможности, предстояло провести семь суток в закрытом режиме, в арендованном пансионате на 6-й, кажется, Дачной. На сон и личные потребности отводилось четыре-пять часов в сутки, а все остальное время мы подвергались весьма интенсивному и агрессивному воздействию.

«Преподаватель из Новосибирска» носил фамилию Суриков. Звали его, насколько я помню, Константином. Но имя это пребывало для обучаемых под запретом. Мы должны были называть гуру Гаем — таков был его псевдоним. Нам всем было также велено выбрать псевдонимы, отказаться на эти семь суток от своих имен и ни в коем случае никому по имени не представляться. Многим это сразу показалось занятным — чем-то вроде увлекательной игры. Теперь я понимаю: это было нужно для того, чтобы лишить нас защиты, состоящей в жизненном опыте, в наработанных понятиях, мнениях, убеждениях каждого человека — в том, что ему дорого, что он сам готов защищать, в чем он до сей поры находил опору и надежду.

Суриков был по образованию врач-психиатр, но изучал, судя по всему, отнюдь не только психиатрию и даже не только это самое НЛП. Ему нельзя было отказать в весьма неординарных способностях и волевых качествах. О его амбициях мне рассказала потом та самая Ирина, психолог, вовремя, кстати, разорвавшая с ним связи: «Он говорил мне, что покорит мир — и в это нетрудно было поверить».

В отличие от многих нынешних «учителей-просветителей», Суриков не проповедовал суррогатного христианства. Напротив, он весьма резко и брутально требовал от своих учеников отказа от веры в Бога: «Кто здесь верит в Бога? Я предлагаю вам выпрыгнуть из окна — пусть этот ваш всевышний подхватит вас и мягко опустит на землю». Не знаю, отдавал ли он при этом себе отчет в том, что практически повторяет формулу искушения Христа сатаной, запечатленную Евангелием.

Суриков, он же Гай, обрушивал на наши головы гремучую смесь из ницшеанства, Кастаньеды, все тома которого проштудировал, и новейших разработок НЛП. Его лекции были продуманы очень хорошо — наивное, непросвещенное сознание втягивалось в них, как в гибельный водоворот. Перед нами вставал фантасмагорический мир — мир, в котором не было, по выражению нашего гуру, «ничего плохого и ничего хорошего», а также «ничего более важного, чем что-либо другое». Иными словами — не было иерархии ценностей и не было понятия о добре и зле. В этом мире отсутствовала также истина: «Что бы мы ни говорили — все это в любую минуту может оказаться ложью». Как и положено настоящему гуру, Суриков-Гай был со своими учениками суров. Любое непослушание или небрежение каралось грубым, беспощадным высмеиванием, унижением, оскорблением. В Сурикове было нечто, просто раздавливающее людей — здоровенные мужики боялись его, как первоклашки боятся строгого учителя, и совершенно не стыдились этого страха, сходу признавая, что «Гай — совсем не такой человек, как мы».

Но главную опасность представляло не это. Новосибирский психиатр был обучен очень сильному гипнозу. Его методы совершенно не были похожи на дилетантское «сцепите руки над головой — и вот, вы не можете их расцепить». Слушавшие Сурикова люди погружались в состояние, на первых порах напоминавшее приятный сон — слушателю казалось, что он просто начинает дремать от усталости. Но это был, как я теперь понимаю, не сон, а идеально управляемое состояние психики. Сопротивляться этому воздействию было невероятно трудно — напомню, что мы были ослаблены недостатком сна. Но я сопротивлялась и не давала гипнотизеру погрузить себя в «это» — в то, что не имело для меня названия. Гордиться здесь нечем. Я была крайне незрелым, неопределившимся человеком, я представляла собою непонятно что, не всегда находила в себе силы на корректировку поведения. И только сам Господь мог вложить в меня то, что никогда не дало бы мне стать адептом Сурикова. Я была далека от Церкви, но имела уже начатки христианского сознания и ни за что не согласилась бы обходиться без Бога. Все мое существо говорило завоевателю «нет». Почему такой защиты не оказалось у других — не знаю. Помню Лену, молодую женщину-врача — она говорила мне, что только познакомившись с Гаем начала по-настоящему жить, а раньше — «коптила небо». Помню Таисию Петровну, пожилую учительницу, выросшую в детдомах и не нашедшую счастья во взрослой жизни: она рыдала как помешанная и сквозь эти рыдания благодарила Гая, называя его своим счастьем. В сорокалетних мужчинах проявлялись застарелые комплексы недостатка мужественности — им казалось, что именно Гай сделает их настоящими, «крутыми».

Когда наш гуру впадал в обличительный пафос — «вы черви — я даю вам крылья, но вы предпочитаете ползать в своем навозе…» — становилось особенно ясно, что он актерствует. «Митрополит Антоний обращается к каждому из нас прямо и искренне, от всего сердца,— лихорадочно размышляла я, вспоминая маленькую синюю книжку проповедей Сурожского архипастыря,— а этот играет и как бы не удостаивает нас того, чтоб быть прямым и искренним с нами».

Профессиональный долг — увидеть все до конца! — не давал мне уйти из этого пансионата, что неплохо было бы сделать — в целях сохранения здоровья. На мою беду, Суриков положил на меня глаз, выделив из общей массы — я показалась ему интересным, перспективным объектом. Он втягивал меня в агрессивные диалоги, оборачивавшиеся колоссальным стрессом. Ведь, имея, по милости Божией, духовную защиту, я совсем не имела защиты психологической. А мои слабости и комплексы Суриков видел превосходно.

В последние сутки суриковского «семинара», совсем уже лишенные сна, мне стало худо. На недомогание от какой-то физической болезни это походило меньше всего. Описать это состояние трудно — для него просто нет слов в человеческом языке. Немногое, что я могу отразить словесно — страшная лихорадка, чувство страха и беспомощности. Окружающее воспринималось фрагментарно — будто передо мною стоит экран, и на нем появляются чьи-то руки, чье-то лицо, какие-то предметы, откуда-то доносится чей-то голос.

До сих пор не понимаю, как я добралась до дома. Помню, что спала — ровно сутки. А проснувшись и сориентировавшись во времени… поняла, что не знаю, как жить дальше. Все, чем я жила ранее, казалось растоптанным.

Православие в моем тогдашнем мире если и присутствовало, то только в виде двух-трех книжек упомянутого выше владыки Антония; главным же для меня была поэзия. В те минуты мне казалось, что я никогда уже не смогу ни читать стихов, ни писать их. Это было едва ли не первое, что я ощутила.

Прошу прощения за смысловой перепад: среди моих любимых поэтов нет Иосифа Бродского. С моей точки зрения, он чужд той русской поэтической традиции, которой я питалась сызмала. Однако именно Бродскому суждено было в те часы если не спасти (я, собственно, не погибала, чтоб меня спасать), то, по крайней мере, выручить меня из малопонятной и крайне затруднительной ситуации. На моем столе лежал его двухтомник; я раскрыла наугад и прочитала:

Когда снег заметает море, и скрип сосны
Оставляет в воздухе след, глубже, чем санный полоз…

Я услышала скрип сосны и поняла, что поэзия существует по-прежнему. Значит, мой мир жив. Доктор из Новосибирска не завоевал его и не уничтожил.

Никакой публикации я, конечно, не подготовила. Отвергая суриковскую идеологию в своей душе, я совершенно не была готова публично с нею полемизировать — у меня не было для этого ни знаний, ни опыта, ни уверенности.

Через несколько месяцев, шагая по улице, я увидела Сурикова: это была очередная его саратовская гастроль. Я решила бегло поздороваться и пройти мимо; но через минуту поняла, что сибирский гуру сменил маршрут и преследует меня. Вскоре он заслонил мне дорогу и спросил, как у меня теперь дела, т.е. чем, с моей точки зрения, продолжилось, как повлияло на мою дальнейшую жизнь наше с ним знакомство. Еще через минуту асфальт под моими ногами дрогнул, дома поплыли куда-то в сторону, а перед глазами осталось только лицо Сурикова с напряженными, недобро суженными глазами. Однако, по милости Божией, я произнесла то, что должна была произнести: «Я отвергаю вас; то, что вы делаете, то, чему вы пытались нас учить — дурное, злое дело».

Для Сурикова это было стрессом! Он пытался продолжить диалог, переключить мое внимание: «Ты ведь вроде в газете работаешь? Что там пишут про Белое Братство? Чем кончился этот процесс над ними в Киеве? А ты не думаешь, что этот твой всевышний — он мог специально привести тебя ко мне?».

Потом он оставил меня, сказав на прощанье «спасибо». За полученный урок или просто за откровенность — не ведаю. Больше я ничего не слышала — ни про этого человека, ни про его последователей. Мира, по крайней мере, он с той поры не завоевал, и это уже хорошо. Однако…

Когда моя подруга Ольга стала ходить на занятия в какую-то школу йоги, я не придала этому особого значения. Когда же она рассказала мне, каких теперь видит демонов — «ты не поверишь, совершенно отчетливо… Жутчайшие ребята… Нет, это не галлюцинация» — я поняла, что ничем уже не помогу.

Люди, будьте осторожны. Берегите себя!

Марина Бирюкова

Эксперименты вслепую

Обе ситуации, о которых идет речь выше,— совсем не редкость, не исключение. Возможно лишь, что эти примеры ярки и рельефны, но сами случаи типичны для нашего времени. Поиск «духовного» не там и не так — характерная черта эпохи, более, нежели от чего-либо другого, страдающей именно от бездуховности. Человек чувствует, что мир физический со всем тем, что в нем есть, не удовлетворяет, не насыщает его; он ощущает мучительную душевную пустоту, от которой не избавляют ни материальное благополучие, ни успешная карьера, ни даже любовь. И он ищет, чем напитать свой алчущий дух.

Казалось бы, двери Церкви открыты всем, и ее двухтысячелетний опыт и многостраничные святцы свидетельствуют о том, что пищу для своего духа находили и находят в ней миллионы и миллионы людей. Но в Церкви столько всего непонятного! Здесь требуется огромный труд: сначала, чтобы узнать и понять, затем — чтобы решиться на ежедневную, ежечасную борьбу со своим ветхим человеком, с его страстями, без которой христианство невозможно.

А вокруг так много других открытых дверей! Так много учителей и наставников, готовых преподать ищущему человеку тайные, сокровенные от прочих знания! И это оказывается, с одной стороны, удивительно просто, а с другой — удивительно привлекательно: не только соприкоснуться со «сверхъестественным», но и стать не таким как все, особенным. Искушение, точь- в-точь повторяющее то, что лишило наших праотцев пребывания в раю и радости богообщения.

И нет ничего странного или неожиданного в том, что подобному соблазну поддаются люди, не знающие Христа, далекие от Церкви. Это в каком-то смысле даже закономерно. В большей степени печально, что он не минует и тех, кто уже перешагнул порог храма и, быть может, уже не раз приступал к таинствам Покаяния и Причащения. Что это? Духовная слепота, неразборчивость в средствах для достижения цели, леность, тщеславие? Пожалуй, все вместе. Это и толкает человека на скользкий и вместе с тем манящий путь: отказавшись от работы над собственным сердцем, довериться кому-то, кто «знает лучше», кого «Бог избрал», кто «просвещен свыше». И начинается — поиск «старцев» и «чудес», «бабушек», таинственных, скрытых от мира «угодников Божиих». Или же — жизнь, параллельная жизни в Церкви, жизнь, в которой верующий человек, не смущаясь (или смущаясь, но преодолевая смущение) очевидным противоречием, общается с экстрасенсами, астрологами, биоэнергетиками. Забывая при этом, что в мире не существует «нейтральной» энергии. Есть Божественная благодать, и есть страшная, разрушительная сила, которая принадлежит тому, кто, по слову апостола Павла, нередко и с большим искусством принимает вид Ангела света. Можно много рассуждать о том, что эта демонская сила не опасна сама по себе, что она подобна тьме, которая не имеет собственной сущности, а является всего лишь отсутствием света. Однако, не вдаваясь в споры, скажем так: и во тьме, независимо от того, что она такое, человек спотыкается, падает, расшибается, порой даже насмерть. И эта темная, бесовская сила так же ослепляет, приводит к падениям, разрушает физическое и душевное здоровье, и если не обратится человек к единственному Источнику света, то может совсем погибнуть, причем не только для этой, но, что гораздо страшнее, и для будущей жизни.

К обоим авторам Господь был милостив: дав немного пострадать, Он избавил их от тех совсем уж печальных последствий, к которым могли привести их далеко не безопасные эксперименты. Отчасти — оттого, что в них самих было то, что не дало врагу совершенно овладеть их душами, оттого, что их заблуждение не было сознательным удалением от Бога, а стало лишь следствием неопытности и неблагоразумия. Отчасти же — потому, что их опыт и их свидетельство, возможно, кому-то принесут пользу, послужат к назиданию, заставят задуматься…

Игумен Нектарий (Морозов)

…Завтра Воздвижение. Завтра, родная моя Еленушка, день твоего торжества. Завтра найденный тобою Крест воздвигают.

Прости, прости меня, святая царица Елена, что я с тобою фамильярничаю. Знаешь, – а ведь ты знаешь! – мой сын тоже со мной фамильярничает. И за руку дергает, и за подол, и на шею залезает, хоть и весит уже и не пять кило, и даже не пятнадцать…

Крестили меня 19 лет назад. Крестить крестили, а что, зачем и почему – объяснить забыли. Зато подарили книжку протоиерея Серафима Слободского «Закон Божий». Я просто дышала этой книгой, этой золотой виноградной лозой на обложке, этими ерами и ятями, этими простыми объяснениями. «Молитва – это наш разговор с Богом». И всё, и после этого никакой «суеверно-оккультный» подход к Церкви уже не грозит.

«Молись своей святой», – сказал мне тогда кто-то. Ну кто же знал, что есть такая святая Юлия, кто бы показал тот замурзанный листочек, куда переписали дату моих именин с не менее замурзанного церковного календаря! Возможно, что-то об этом значилось в свидетельстве о моем крещении, но и сей документ был моими родными заботливо потерян.

Ну кто ж ты, моя святая-то, а? Кому молиться-то? Я в свои неполные тринадцать ни одной святой не знаю! И никто из родных не знает! В полной растерянности я открыла Слободского, это ж такая книга! – там же на все вопросы должны быть ответы, и даже о том, какая святая покровительствует Юльке в драных тапках, приехавшей креститься из Самары в Питер! Ну вот, что-то уже вырисовывается. На странице – чудный лик в короне и подпись: «Святая благоверная царица Елена». Ну вот и замечательно. Святая Елена, а можно, я буду тебе молиться? Вот, тут даже написано, как это правильно делать…

Шли годы. Глупые, заполошные, безстыжие, безцельные. И вот я уже без пяти минут аспирантка, гордость научного руководителя – воинствующей атеистки, прощающей, похоже, только мне добрые слова о Христе. Слова, слова. Перед каждой сессией я молюсь только мне известными, мною же придуманными словами, надеваю крестильный крест, и зачетка пополняется отличными оценками, а кошелек – «повышенной» стипендией, без которой ходить бы мне зимой в лаптях и в майке. А по окончании сессии я честно объезжаю несколько храмов и долго стою перед иконами, не зная, что я делаю не так. Вроде бы «какая-никакая духовность», вон, карма-йогу штудирую, да еще то, что потом назовут «транссерфингом реальности»…– забавно. Мы с друзьями-подружками веселимся. Сосредоточишься эдак, замерзая на остановке, и выдаешь вслух: «Итак, сейчас из-за поворота появится автобус номер пятьдесят – икарус, а за ним тоже пятьдесят, но старый и пустой!» Остановка шушукается: «Больная, что ли? Пятидесятый маршрут на старых не ездит, и вообще пятидесятому сейчас перерыв на час, мерзни еще…» И тут появляется из-за поворота мой «заказ», и друзья-подруги восхищенно ахают: «Вот это сила духа!»

Веселимся. Только в душе как гроб поставили.

И так и было, пока с курса не пропал один человек.

Пропасть совсем он (точнее, она), конечно, не пропал. Но на занятиях Лены не было. Ползли страшные слухи: дескать, у Лены смертельная болезнь, Лена в больнице… Я спрашивала, в какой, никто не знал. И вот я ее встретила. И ахнула.

На больную Лена не была похожа. Скорее в ней было что-то… наконец-то выздоровевшее. С отросшими, своего красивого цвета волосами, в длинной юбке, без краски на лице она смотрелась королевой, сшедшей со старинной картины. Я вдруг почувствовала себя рядом с ней «голодранцем» – если не шутом – с тех же картин, в этих дурацких неудобных обтягивающих штанах, с коричневой помадой и черно-красно-белыми ногтями.

– Лена, как ты себя чувствуешь?..

Наш разговор длился час за часом. Он начался в коридорах университета, продолжился в каком-то обшарпанном транспортном средстве не помню какой модели, чуть замедлился у врат кафедрального собора, где я единственной черной перчаткой (со стразами и отрезанными «пальцами») наскоро размазала по щекам авангардную помаду.

В соборе я бывала и раньше. Но после рассказа Лены каждая икона – да что там икона! – каждый сантиметр пола по-другому говорил со мной! И я – с ним.

Написанная неизвестным мне художником прекрасная властительница на стене прижалась к Кресту Господню. Вот она. Святая царица Елена. И привела меня к ней тоже – Елена. И все мои лучшие подруги – Елены, это точно. «Лен, Лен, я завтра с тобой на исповедь!» Наутро я напугаю Лену сильно потрепанным видом – через родственников в храм пришлось прорываться с дракой, – и долго-долго буду излагать бедному молодому батюшке, чего успела понатворить, чем заложила-закрыла для себя, как кирпичами, дверь к Богу…

Шло время. Я работаю. Я никак не заставлю себя прийти на исповедь вновь. Я так и не начала ходить в храм. Чего я боюсь? Не знаю. За эти годы я видела близко только одного батюшку, и то потому что мы его на мероприятие приглашали… Его зовут батюшка Геннадий, и он похож на доброго Деда Мороза. Сказочный и добрый.

Неподалеку от работы выстроили маленький деревянный храм. Он кажется янтарным, он светится. Он дивный, он чудный, но я не могу зайти. По вечерам идет служба, я стою в сугробе по колено, смотрю в окно и громко реву, но зайти не могу.

Однажды я так дождалась конца службы. Глазам не поверила, когда из храма вышел батюшка Геннадий. Он ушел, а я подошла и пересохшими губами спросила:

– В честь кого храм?

– В честь царицы Елены, сестренка…

Я замерла. Но ненадолго.

– Значит, это храм для меня! – громко заявила я и вошла.

Приход стал мне родным. Батюшка Геннадий, истинный праведник и любящий отец, – духовным отцом.

…Мы с Гухом сидим в больнице. За нами приехала «скорая» из другой больницы, не их профиль… А ведь сегодня мы были у мощей святых, были на службе в честь Казанской… Красавица-врач заполняет последние бумаги, бедный сынок постанывает на моих руках.

– Санюш, все святые сегодня с нами. Все, кому мы особо молились, и святой Александр Невский, и Николай Чудотворец, и даже святой Виталий и Амфилохий Почаевский! К их мощам мы сегодня… Слушай… а моя святая Елена?

К изумлению собравшихся, я касаюсь плеча красавицы-врача:

– Вы случайно не Елена?

– Елена! – изумленно выдыхает она.

Я протягиваю ей иконочку святой, которая всегда со мной. И она безропотно принимает.

***

Прости, прости меня, святая царица Елена, что я с тобою фамильярничаю. Знаешь, – а ведь ты знаешь! – мой сын тоже со мной фамильярничает. И за руку дергает, и за подол, и на шею залезает, хоть и весит уже и не пять кило, и даже не пятнадцать…

Интересно, сколько вешу я с моими грехами? А ты меня все несешь и несешь…

Бомбанг Дви Бьяторо — индонезиец, воспитанный в правоверной мусульманской семье. Его дедушка был имамом и часто повторял, что с христианами общаться опасно. Внук очень любил дедушку и верил ему. Но случилось так, что Бомбанг стал христианином. У него были для этого очень веские основания. Вот как сам о снователь православной миссии в Индонезии архимандрит ДАНИИЛ (Бомбанг Дви Бьяторо) рассказывает историю своего обращения.

Не бери у христиан ничего

Архимандрит Даниил (Бомбанг Дви Бьяторо) Все мои предки — с острова Ява, кроме одной бабушки — китаянки. Я вырос в мусульманской семье, мой дедушка был имамом в деревне. Он был очень аскетичен. Я помню, как он много постился, спал на полу, каждую ночь молился. Его пример на меня очень повлиял. И хотя он оставался мусульманином, в определенном смысле он был настоящим христианином.

В моей деревне все жители были мусульмане, но дед все равно считал необходимым предостеречь меня:

– Если тебе встретится христианин, никогда не бери от него ничего — ни еды, ни воды.

– Почему, дедушка?

– Ты ведь знаешь, что эти люди — неверные. Они пойдут в ад. Ты знаешь, что они ходят в храмы, где их священники дают им колдовскую воду, которую они пьют и добавляют в еду. И если выпьешь эту воду или съешь эту пищу, то будешь околдован. Тогда они легко заманят тебя к себе, и ты быстро примешь их религию. И потом пойдешь в ад вместе с ними.

Это не доктрина ислама, способ, которым мой дедушка пытался отпугнуть меня от христианства, — его личное суеверие.

Когда я учился в начальной школе, у меня был друг. Он был единственным христианином на всю школу, и все его дразнили. Каждое утро его одноклассники стаскивали с него штаны и кричали: «Смотрите! Необрезанный, неверный!» Это было ужасно. Конечно, он уходил в слезах.

Однажды возвращаясь из школы, я проходил мимо дома этого мальчика и увидел изображение распятого Иисуса Христа. Я пришел домой и спросил у дедушки:

– Деда, а ты знаешь эту бедную семью, что живет в том квартале?

– Да, знаю. Они неверные.

– Знаешь, я видел у них очень странную картину. Там был человек, почти обнаженный, и он висел на деревянном кресте.

– О, ты знаешь, что это такое? Это изображение их смерти! Земля не может принять их, когда они умирают. Поэтому для начала они должны быть задушены. А затем их вешают на такое вот дерево и только потом закапывают в землю.

Опять же, это не учение ислама, это просто попытка моего дедушки отпугнуть меня от христианства. Дедушка был очень хорошим человеком, очень любящим, добрым. Но когда дело касалось религии, все менялось.

Хочу увидеть Бога

Для мусульман Бог — не Отец, а деспот, люди — не дети Божии, а всего лишь слуги. Называть Бога Отцом — грех, потому что у Бога нет детей, даже пророки — не дети Божии. В исламе запрещено изображать Бога и пророков. Я часто задумывался о том, какой же из себя Бог. Мне очень хотелось его себе представить. Я спрашивал своего деда:

– Как выглядит Бог?

Он смотрел на меня удивленно:

– Почему ты спрашиваешь?

– Ну мы же молимся Ему, но не видим Его. Я не понимаю языка, на котором молюсь, я не вижу, к кому обращаюсь, ничего не чувствую. Получается, я просто что-то бормочу.

– Ислам — истинная религия, ты это знаешь! Все остальное сам поймешь, когда вырастешь.

Однако когда я вырос — уже ходил в старшую школу, — ответа так и не узнал. Я заходил в китайский храм. Я заходил в буддийский храм. Куда я только не заходил! Мне хотелось узнать, что там внутри, чему или кому люди там поклоняются. Мне не нравилось там, я убегал из этих храмов и снова убеждался, что лучше ислама нет. Мне тогда казалось, что я знал и христианство. Однако я не пробовал заходить в церкви, потому что был уверен, что христиане — неверные.

Однажды в январе я зашел в гости к учителю, мистеру Катамси, и увидел украшение, какого никогда раньше нигде не встречал, — дерево, украшенное множеством декораций. Я спросил:

– Что это такое?

– Рождественское дерево, — ответил учитель.

Он стал христианином, но тогда я еще этого не понял.

И вот мы разговорились. Он спросил:

– Ты все так же часто молишься?

– Да, конечно, пять раз в день.

– Я горжусь тобой. Молодые люди обычно суетятся, развлекаются, а ты молишься.

– Да, мне нравится молиться, — ответил я.

Учитель сказал мне:

– Это хорошо, что ты молишься. Но осознаешь ли ты, кому молишься?

– Конечно! Аллаху, кому же еще?!

– А ты знаешь Его?

Я был потрясен.

– Вот это да!.. А вы Его знаете? Пожалуйста, расскажите мне! Я давно пытаюсь найти ответ на этот вопрос.

Он начал рассказывать мне о Троице, о Деве Марии, о Христе. Тогда наконец я догадался, что он христианин. Я был страшно напуган. Я же пообедал у них! Помните, что это значит? Та самая вода! Я пришел домой и сказал деду:

– Я встретил неверных! Мой учитель стал христианином.

Тогда он посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

– Ты что-нибудь у них ел?

Я произнес:

– Да… ел…

– Проси Аллаха, чтобы их магическая вода не подействовала на тебя!

Всю ночь я проплакал, я молился: «Господи, не хочу умереть христианином, хочу умереть мусульманином. Пожалуйста, помоги мне, я не хочу, чтобы на меня подействовала эта волшебная вода».

Следуй за Мной

Однажды вечером я молился как всегда. В помещении было довольно темно, но неожиданно мою комнату озарил свет. Это был не обычный свет, он был ослепительно ярким. Вся комната была заполнена им, и я находился внутри этого светового шара. Затем я увидел другой свет, который стал расти и принимать форму, образуя силуэт человека с длинными волосами. Это был человек из света…

«Нельзя навязать свою культуру Индонезии. Нам не нужно становиться греками или русскими. Мы должны оставаться индонезийцами, но при этом следовать учению Православной Церкви». На фото: в этом здании, внешне напоминающем пагоду, располагается один из православных индонезийских храмов Я был потрясен. Мусульмане верят в джинов-демонов, и я подумал, что это и есть демон. Я не мог произнести ни слова, не мог даже рта открыть от страха. Я мог говорить только про себя. Я спросил мысленно: «Кто ты?» И Он ответил на моем родном языке… Я не слышал слов, но я ощутил их: «Если хочешь спастись — следуй за Мной». Затем свет стал убывать, и комната снова погрузилась в потемки.

Это повторилось и на следующую ночь. И потом еще раз. Под конец второго дня я увидел то же самое, но в этот раз на вопрос «кто ты?» Он ответил: «Я Тот, Кого ты искал. Я Иисус Христос». И все исчезло.

Я был смущен, не знал что думать: ведь я молился как мусульманин, но вместо пророка Мухаммеда увидел Иисуса Христа — что ж это такое?

И когда Он пришел в третий раз, я спросил: «А как же Мухаммед?» Он не ответил, только сказал: «Если хочешь спастись, следуй за Мной».

Больше у меня такого опыта не повторялось. Никогда больше я не испытал ничего подобного.

Я стал поститься и спрашивать Бога: «Кем бы Ты ни был, пожалуйста, скажи мне, в ком истина — в Иисусе Христе или в Мухаммеде?» Я молился и постился несколько дней, но не услышал никакого голоса, не увидел никакого видения. Тогда я вернулся к Корану и вдруг открыл 3-ю суру, 45-й стих, где говорится: «Вспомни, Мухаммед, как ангелы сказали: “О Мариам! Воистину, Аллах словом Своим сообщает тебе радостную весть: ты родишь сына. Имя его — Масих Иса, сын Мариам (т. е. Иисус, сын Марии). Он будет почитаем в этом и будущем мире и приближен к Аллаху”».

Я пошел к мистеру Катамси и спросил, где найти церковь. Он оказался одним из лидеров Протестантской Церкви, и я отправился в эту церковь…

Вскоре мой дед узнал, что я хожу к христианам, и ужасно рассердился. А один из моих друзей, услышав об этом, даже пытался убить меня. Тогда дедушка известил всех, что я под его защитой, чтобы меня никто не смел трогать. По милости Божией мой дедушка познал истину и умер христианином. Знаете, сколько лет ему было? Сто четыре года. Конечно, крестился он в протестантизме — я тогда и предположить не мог, что есть другие конфессии. Моя бабушка тоже приняла крещение. А уже будучи священником, я крестил мою мать, отца, братьев, двоюродных братьев и сестер.

Большеголовая церковь

Став христианином, я поехал в Южную Корею изучать протестантскую теологию в Сеуле. Но к тому времени я несколько разочаровался в протестантизме. Сказалось мое мусульманское прошлое, целиком пронизанное дисциплиной: молитва пять раз в день, посты. А в Протестантской Церкви, особенно в харизматической, к которой я относился в то время, была свобода: делай как тебе нравится, молись сколько захочешь и как захочешь — с Библией, под гитару или выкрикивая «Аллилуйя». Я стал задаваться вопросом, как было построено богослужение в древней Церкви, и отправился в Корею, надеясь найти ответ. Я молился: «Господи, если та, ранняя Церковь, все еще существует, пожалуйста, помоги мне отыскать ее. Я хочу знать, что это была за Церковь».

В конце концов Господь дал мне ответ на этот вопрос. Однажды я зашел в книжный магазин и увидел на полке книгу «Православная Церковь». Я никогда о такой Церкви не слышал и подумал, что это, возможно, очередная американская секта. Но так как я всегда очень любил читать и читал все подряд, то купил и эту книгу. Прочитав ее, я подумал: «Вот это да! Это же та самая Церковь, которую я искал! Где же она?!»

Я и не догадывался, что православный храм находится прямо напротив моего общежития, что это то самое здание с большим куполом, которое мои друзья называли «большеголовая церковь». Это была миссия Русской Православной Церкви в Корее. Там я и принял Православие. Восьмого сентября 1983 года я стал первым и единственным на тот момент православным индонезийцем.

Из Кореи я уехал учиться в Грецию, а оттуда — в Америку, в Бостон, чтобы продолжать учебу в семинарии Святого Креста. В 1988 году я был рукоположен во священника и вернулся в Индонезию. А там не было ровным счетом ничего: ни храма, ни прихода, ни книг. Все пришлось начинать с нуля. Я был сам себе и пастырь, и пасомый. Но по милости Божией ко мне постепенно стали приходить люди. Сегодня у нас в Индонезии две юрисдикции — Русская Православная Церковь за границей и Константинопольская. Конечно, я считаю верующих обеих Церквей своими духовными детьми, потому что они ничего не знали о Православии до моего приезда, все они обратились через порученное мне служение. В Константинопольской Церкви сейчас восемь священников, в РПЦЗ, к которой отношусь я, — одиннадцать. Православный священник в Индонезии не имеет возможности найти работу, но мы готовы переносить трудности во имя Церкви, и миссия продолжает свою деятельность. Я молюсь о том, чтобы обратить всю Индонезию в Православие. Да, это трудно. Но не труднее, чем во времена Римской империи. Если апостолы сумели обратить древний мир Духом Божиим, значит, и в Индонезии такое возможно.

Почему аборигены не сожгли Бомбанга

Меня постоянно спрашивают, где находится мой приход. У меня нет прихода, вся Индонезия — мой приход. Мне приходится совершать перелеты из одной деревни в другую, с одного острова на другой. Иногда со мной случаются невероятные истории. Например, вот такая. Однажды я отправился с проповедью на остров Тимор (Восточный Тимор — независимое государство, Западный является частью Индонезии). Со мной вместе летел мой духовный сын Арди, ставший впоследствии отцом Григорием. Итак, после долгого путешествия мы оказались в джунглях, в глухой деревне, которая называлась Хаумэнибук. Конечно, это название не имеет отношения к английскому языку! Я понятия не имею, что оно может значить.

Нас принял вождь деревни. Он был очень добр к нам, мы сидели в хижине, разговаривали о Боге. Потом мы с Арди отправились в джунгли поискать воды. Вскоре отыскали родник, попили, освежились. А вокруг были какие-то странные каменные глыбы. Я очень устал и потому уселся на самый большой из этих камней, чтобы передохнуть. Потом мы вернулись в деревню, в хижину, и я продолжил рассказывать вождю о Православии, о вере, о едином Боге, о том, что не следует поклоняться идолам и о подобных вещах. Он был очень впечатлен рассказом.

На следующее утро я снова пошел к вождю племени.

– Могу я спросить вас, куда вы ходили вчера? — неожидано спросил он меня.

– Я был на источнике.

– И что вы там делали?

- Да ничего особенного. Пили воду!

– Нет, вы что-то еще делали. Что вы делали? Просто вспомните.

– Я сидел на камне. На большом камне.

– Вот в этом и проблема! Этот камень — изображение нашего божества, духа, который защищает нашу деревню. И жители видели, как вы сидели на нем. Это их разгневало, так как вы оскорбили духа. Сейчас они направляются сюда. Они замышляют что-то недоброе. Пожалуйста, никуда не выходите, будьте здесь.

Я услышал шум, доносившийся с холма, крики и спросил вождя:

– И что они кричат?

– Убьем его! Сожжем его!

Арди запаниковал:

– Отче, отче, я не хочу, чтобы тебя убили!

– Арди, молись! С нами Бог. Мы ведь пришли сюда во имя Господа.

Конечно, внутренне я очень волновался — это ведь дикие люди. Вождь племени сказал:

– Я попробую с ними договориться.

Это был очень хороший, отзывчивый человек.

К хижине приблизилась сотня человек, вооруженных копьями. Они все были чернокожие, и в темноте я видел только зубы, когда они кричали. А кричали они не переставая. Конечно, напряжение было неимоверное. Мы все время молились.

– Арди, если со мной что-нибудь случится, возвращайся домой и расскажи о том, что тут произошло. Если Господь хочет, чтобы я погиб здесь, да будет так.

– Нет, отче, я тебя не оставлю.

Я был готов: «Господи, если твоя воля в том, чтоб я умер здесь, помоги мне, дай мне мужество умереть за Тебя».

Через некоторое время вождь племени вернулся и сказал:

– Отец, все в порядке. Они согласились не трогать вас. Но…

– Что «но»?

– Вам придется пройти обряд примирения.

Я сказал Арди:

– Если надо поклониться тому камню, я лучше умру. Я никогда не поклонюсь идолу.

Но все оказалось совсем не так страшно. Церемония заключалась в следующем: десять старейшин и я встали в круг и передавали листья орехового дерева друг другу изо рта в рот. Я подумал: «Господи, помоги мне, чтобы меня только не стошнило от такого обряда!» И вот я задержал дыхание, взял листья в рот и побыстрее выплюнул. Затем они велели мне выпить местного вина.

Вождь племени сказал:

– Отец, теперь вам осталось заплатить штраф.

– Сколько? — я подумал, что он просто оберет меня до нитки.

– Десять долларов.

Я заплатил десять долларов и, казалось, был свободен. Но на следующий день мне велели идти к королю. Я очень удивился, что в этой деревне есть король, но послушно пошел к той хижине, которую мне указали, самой большой в деревне. И вот я увидел его. Это был человек лет тридцати, наполовину обнаженный, а на голове у него была… ковбойская шляпа! Я едва сдержался, чтобы не засмеяться. Король сказал:

– Отец, я и еще четверо жителей деревни будем сопровождать вас. Ехать без нас опасно, так как некоторым людям вы очень не понравились.

Нас сопроводили до остановки, и мы уехали домой.

И знаете что было потом? Вскоре после нашего отъезда человек, развязавший демонстрацию против меня, умер. А согласно верованиям этого племени, если человек, нанесший ущерб кому-то, умер, значит, потерпевший ущерб — святой. И тогда все сочли меня святым. В результате люди с того острова пришли к православной вере.

Записано в Сан-Франциско в апреле 2008 года.