Промысел Божий управляет миром и судьбами каждого из нас

«Молились бы вы святителю Спиридону Тримифунтскому». Рассказы об архимандрите Иоанне (Крестьянкине). Сейчас уже самой не верится: неужто было такое время, когда можно было подолгу сидеть «при ногу» старца, внимая богомудрым словам архимандрита Иоанна (Крестьянкина)? Правда, случалось это нечасто – старца всячески «оберегали» от посетителей. И картина обычно была такая – батюшка выходит из храма, а множество паломников, приехавших в монастырь на совет к старцу, бросаются к нему. – Батюшка, – кричит через толпу какая-то женщина, – сын пропал месяц назад. Может, жив или убили его? Старец оборачивается к плачущей женщине, но поговорить им не дают. Какие-то люди (охранники, что ли?) отпихивают женщину от старца, а его самого быстро-быстро ведут через толпу, профессионально подхватив под руки. Только женщина не унимается, бежит за старцем и кричит, захлёбываясь от слёз: – Батюшка, родненький! Сын единственный! Матерь Божья, спаси, помоги! И тут батюшка как-то выворачивается из рук охранников и благословляет женщину, утешая её: – Жив ваш сын и скоро вернётся. Вот так и общались со старцем – на ходу, на бегу, чаще письменно, передавая свои вопросы через келейницу Татьяну Сергеевну и через неё же получая ответ. А сын той женщины уже наутро приехал домой. Но всё же бывали и на нашей улице праздники, когда батюшка Иоанн (Крестьянкин) подолгу и подробно беседовал с людьми. Вот почему ярко помнится осень 1988 года в Псково-Печерском монастыре. Тепло, небо синее, а клёны светятся таким золотым сиянием, будто это не кроны, а нимбы над храмами. Монастырское начальство вызвали в Москву, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорит, выйдя из храма: – Ну вот, начальство от нас уехало. Остались только мы, чёрные головешки. Батюшку, как всегда, окружает народ, и короткая дорога до кельи превращается в двухчасовую беседу. Кто-то ему приносит стул, мы рассаживается у его ног на траве. И вопросы идут за вопросами: – Батюшка, что такое перестройка? – Перестройка? Перепалка-перестрелка. – Батюшка, благословите нас с мамой переехать в Эстонию. Мы в Тапу хороший обмен нашли. – Как в Эстонию? Вы что, за границей хотите жить? Слушаю и недоумеваю: ну, какая же Эстония заграница? А перестройка – это… Это же время митингов, восторга и опьянения свободой. Но каким же горьким было похмелье, когда обнищала и распалась великая держава. Эстония стала заграницей. А в горячих точках и у Белого дома вскоре пролилась большая кровь. Но пока над головой синее небо, и застенчивая девица с румянцем во всю щёку спрашивает батюшку, как доить коров. Кто-то морщится, не скрывая насмешки: мол, с таким пустяком обращаться к архимандриту? Но для девицы это не пустяк – у неё в монастыре послушание доярки, а коровы, бывает, брыкаются и не даются доить. От смущения девица говорит шёпотом, а вот ответ батюшки слышен всем: – Был у меня в детстве случай. Одна корова давала много молока и вдруг стала возвращаться с пастбища пустой. Начали следить за коровой и обнаружили, что на водопое у реки она всегда забредает в ту заводь, где, мы знали, водились сомы. Подплывают к ней сомики и пьют молоко. Губы у сомика мягкие, нежные, а корове нравится нежность. Поняла, как надо доить? – Как сомик, – улыбается девица. – Как сомик. * * * Разные вопросы задают старцу, но главный вопрос – как жить? – Батюшка, я недавно крестилась и хочу теперь бросить работу, чтобы жить возле монастыря и молиться Богу, – рассказывает паломница из Норильска, преподавательница музыки, лет пятидесяти. – Значит, вы хотите стать безработной? – уточняет старец. – А за электричество как будем платить? – Как за электричество? – переспрашивает женщина и осекается, понимая, что даже в деревне надо оплачивать счета за электричество и на какие-то средства покупать хлеб. – Батюшка, подскажите, как же мне жить? – Надо бы всё же доработать до пенсии. Пенсия нам крылышки даёт. – Батюшка, – продолжает расспрашивать паломница, – а православным можно лечиться лекарствами? – Почему же нельзя? Врачи от Бога. Эту паломницу я знаю. Мы обе недавно крестились в монастыре, там и познакомились, попав под опеку строгих богомолок в чёрном, предрекающих скорое пришествие антихриста и чувствующих его вездеприсутствие в мире. Нам с моей новой знакомой это пока не понятно, и богомолки-»ревнительницы» просвещают нас: чай и кофе – напитки бесовские. Обувь на каблуке тоже бесовская, ибо каблук на самом деле копыто, и понятно чьё. Ну а про то, что в аптеках торгуют бесовской химией, а искусство – это зловонные миазмы преисподней, тут и говорить нечего. А ещё «ревнительницы» убеждают нас, что надо одеваться благочестиво, и вскоре преподавательница музыки появляется в храме, одетая, как они: чёрный платок в «нахмурку», повязанный по самые брови, кособокая сатиновая юбка до пят и грубые большие мужские башмаки. Смотреть на этот маскарад как-то неловко. Однако уже через неделю «ревнительницы» обряжают во всё чёрное и меня. А дальше картина такая. Иду я через двор монастыря этакой маскарадной чёрной вороной, воображая себя благочестивой, а батюшка Иоанн (Крестьянкин) смотрит из окна своей кельи на моё благочестие и стучит по стеклу, пытаясь что-то сказать. Келья батюшки на втором этаже, окна уже заклеены к зиме, и что он говорит – никак не разобрать. – Батюшка, не слышно! – отзываюсь я снизу. И тогда архимандрит Иоанн присылает ко мне своего письмоводителя Татьяну Сергеевну, чтобы передать, мол, батюшка просит вас не одеваться в чёрное. Переоделась я в свою обычную одежду, и «ревнительницы» так запрезирали меня, что с той поры я лишилась ценной информации о бесовских свойствах чая, а также искусства. В общем, пью чай, читаю Тютчева, а ещё люблю хорошую живопись и дивной красоты павловопосадские платки. Платки – это тоже из той осени: на совет к старцу приехали художники, муж и жена. Оба пишут пейзажи и участвуют в выставках, а для заработка (семья многодетная) расписывают на фабрике платки. Жена, чуть стесняясь, достаёт из сумки и показывает их. А платки – чудо, праздник радости в красках! Но муж, похоже, смотрит на эту фабричную подёнку иначе, рассказав чуть позже, как его срамил некий «ревнитель», говоря, что надо расписывать храмы, а не бабье тряпьё. Словом, художники смиренно просят батюшку благословить их оставить мирское искусство, чтобы писать исключительно иконы. Помню ответ старца: – Иконописцов и без вас хватает, а мир заболеет без красоты. А ещё батюшка говорит нам про те «самодельные кресты», когда человек отвергает данный ему Господом путь ко спасению – не хочет нести крест кормильца многодетной семьи или ухаживать за больными родителями, но выдумывает для себя в горделивом мудровании особую «духовную» жизнь. Мы переглядываемся – это про нас. У каждого из нас своя подёнка, свои скорби и те тяготы жизни, от которых хочется сбежать в монастырь или уйти сгоряча из семьи. Сколько же семей, уже находившихся на грани развода, сохранилось тогда благодаря старцу! Но об этих семьях надо рассказывать особо. А пока скажу о главном уроке, полученном тогда от старца: с креста не сходят – с креста снимают, а бежать от креста – это бежать от Христа. Но как же нелегко порою нести этот данный Господом крест! Помню, я пожаловалась тогда батюшке на свои скорби, а вскоре получила от него письменный ответ: «Дорогая моя многоскорбная Нина! А я ведь вас позову к подвигу – идти дальше за Христом, идти по водам, одной верой преодолевая скорбные обстоятельства жизни своей. Уже многому научило вас страдание, многое приоткрыло из сокровенных тайн духовной жизни, а сколько их ещё впереди, но цена их страдание. А вам, дорогая Нина, говорю не от себя, но от святых отцов: “Что успокаивает в лютые времена душевного бедствия, когда всякая помощь человеческая или бессильна, или невозможна? Успокаивает одно сознание себя рабом и созданием Божиим; одно это сознание имеет такую силу, что едва скажет человек молитвенно Богу от всего сердца “да свершится надо мною, Господь мой, воля Твоя”, как и утихает волнение сердечное от слов этих, произнесённых искренне, самые тяжкие скорби лишаются преобладания над человеком”. Это вам на те дни, когда мгла застилает небо над головой и Господь, мнится, оставил создание Своё. Божие благословение вам и О. “Одно мне предписывает плоть, другое – заповедь. Одно – Бог, другое – завистник. Одно – время, другое – вечность. Горячие проливаю слёзы, но не выплакан с ними грех”. И вот выплачем и спасёмся. Храни вас Господь, а мы о том молиться будем. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)». Как же меня поддерживали в те трудные годы письма и молитвы архимандрита Иоанна! Батюшка-солнышко, батюшка-утешитель и батюшка с мученической судьбой. Из лагерей он вернулся с перебитыми пальцами на левой руке, но о годах заточения избегал говорить, пресекая все разговоры о том. И всё же однажды, не утерпев, я спросила: – Батюшка, а страшно было в лагерях? – Почему-то не помню ничего плохого, – ответил он. – Только помню: небо отверсто и Ангелы поют в небесах. Вот это и было главным при встречах со старцем – ощущение незримого Благодатного Света, льющегося на нас с небес, а с Богом и в скорби легко. * * * Однако вернусь снова в ту осень, когда архимандрит Иоанн (Крестьянкин) подолгу беседовал с людьми. – Батюшка, – жалуется старушка, – полжизни стоим в очереди на жильё, а живём и доныне всемером в комнатушке. Теснота такая, что внуки спят на одной кровати валетами и друг другу подбородок ногой подпирают. Следом за старушкой жалуется мужчина и почти кричит, рассказывая, как он десять лет отработал в горячем цеху ради обещанной заводом квартиры, но после перестройки завод приказал долго жить. И что теперь делать? – Молились бы вы святителю Спиридону Тримифунтскому, – говорит батюшка, – и были бы давно с жильём. Записываю на всякий случай имя святителя Спиридона Тримифунтского, хотя и не собираюсь молиться ему. Проблем с жильём у меня нет. Точнее, есть. Но, после того как наша семья всего четверть века отстояла в очереди на двухкомнатную квартиру, получив в итоге однокомнатную, мы уже не ждём ничего от властей. Правда, с очереди нас не сняли, обещая дать положенное, но, судя по срокам, посмертно. Так что у нашей семьи теперь другие планы – купим дом возле монастыря в Печорах, благо деньги для этого есть. Нет проблем, если ты при деньгах. Но вот что странно – позже я уже почти в безденежном состоянии купила дом возле Оптиной пустыни, а тут и с деньгами не получалось никак. Более того, каждый раз, как я отправлялась по объявлению о продаже дома, в ноги вступала такая боль, будто в пятки вонзили иголки. Доковыляю кое-как, а дом уже продали или раздумали продавать. Промучилась я полгода в поисках дома, а потом спросила архимандрита Иоанна: – Батюшка, да почему же у меня никак не получается купить дом в Печорах? – Потому что ваше место не здесь, а в Оптиной пустыни. Прости, Господи, моё невежество, но ни о какой Оптиной пустыни я в ту пору и не слыхивала, усвоив из слов старца единственное: меня хотят изгнать из моих любимых Печор. Пришла я с этой обидой к моему духовному отцу архимандриту Адриану, но и тот благословил съездить в Оптину пустынь. Съездила. Не понравилось. Руины храмов и горы мусора вокруг. Монастырь ещё только начинали восстанавливать. И мерзость запустения на святом месте поражала настолько, что я тут же отправилась к архимандриту Кириллу (Павлову) с жалобой на старцев, выселяющих меня непонятно куда. Помню, как улыбался отец Кирилл, слушая мои причитания, а потом сказал, благословляя на переезд: – Благодатная Оптина, святая земля. Как же благодарна я теперь Господу, поселившему меня на этой святой земле, но какой же трудной была дорога сюда! – Мы у Господа тяжёлые хирургические больные, – говорила мне позже одна монахиня. – У каждого своя гордынька и своя корона на голове. А Господь жалеет нас, неразумных, и лечит уже хирургическим путём. Словом, переезду в Оптину предшествовала та «хирургия», когда отсекалось всё, чем тщеславилась, бывало, душа. Сбережения съела инфляция. А то, что казалось прежде значительным: литературный успех, публикации, жизнь в кругу знаменитостей – всё стало ненужным и уже немилым, когда тяжело заболел сын и умирала, казалось, мама… В квартире стоял тяжёлый запах лекарств, под окном ревело моторами московское шоссе, и в сизом тумане выхлопных газов было порою нечем дышать. Как же мы мечтали тогда о деревне и о глотке, хотя бы глотке, свежего воздуха! Но пока я привередничала, не желая переезжать в Оптину, цены на здешние дома, стоившие прежде дешевле дров, возросли настолько, что были уже не по карману. Вот так и свершилось то, о чём заранее предупреждал батюшка Иоанн (Крестьянкин): над головою чёрное небо в тучах и такая отчаянная беспросветность, что я уже даже не взмолилась, а возопила к святителю Спиридону Тримифунтскому, умоляя помочь. Помощь пришла незамедлительно, и я лишь твердила про себя: так не бывает. Но так было. И вскоре мы уже купили дом возле Оптиной пустыни, где и стали оживать, возвращаясь к жизни, мои родные. Помню, как сын, пролежавший в больнице четыре месяца, сначала неуверенно вышел в сад, а потом убежал купаться на реку, и вот уже мы, как в прежние времена, плаваем с ним наперегонки. И мама снова прежняя мама. Вот она несёт с огорода редиску и радуется, что взошла морковь. Особо любимых угодников Божиих много. Но святитель Спиридон Тримифунтский был в моей жизни первым святым, через которого открылась та бездна милости Божией, когда на опыте узнаёшь – Господь не даёт испытания свыше сил, но всё ко благу и всё промыслительно. И я так полюбила святителя Спиридона, что ежедневно читала ему тропарь: «Собора Перваго показался еси поборник и чудотворец, богоносне Спиридоне, отче наш. Темже мертву ты во гробе возгласив, и змию во злато претворил еси, и внегда пети тебе святые молитвы, Ангелы, сослужащие тебе, имел еси, священнейший. Слава Давшему тебе крепость, слава Венчавшему тя, слава Действующему тобою всем исцеления». Помню, как в Оптину пустынь приехала на всё лето семья Воропаевых с детьми, а снять жильё не получалось никак. Пришли они ко мне грустные и говорят, что никто не берёт с детьми на квартиру и придётся им отсюда уезжать. – Давайте, – предлагаю, – читать тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому. Начала читать, а дети смотрят на меня с недоумением, не понимая слов тропаря. Вот и пришлось рассказывать им о святителе Спиридоне, ибо тропарь – это краткое его житие. Тут за каждой строкой своя история, и особенно детям понравилось про то, как «змию во злато претворил еси». Было это во времена страшного голода. Пришёл к святителю Спиридону бедняк и заплакал, рассказывая, как просил у богача взаймы хлеба для своей голодающей семьи, а тот отказался дать что-либо без денег. Через сад в это время проползала змея, и святитель тронул её посохом, превратив незаметно для бедняка в слиток золота. Отдал он золото голодающему, велев выкупить его у богача обратно, когда будет хороший урожай. Потом голод миновал и был такой обильный урожай, что земледелец с лихвой расплатился с богачом за взятый взаймы хлеб и, выкупив золото, вернул его святителю Спиридону. Святой отнёс золото в сад, и слиток по его молитве превратился обратно в змею, тут же ускользнувшую из сада. Всё это происходило на глазах изумлённого земледельца, дабы уверился и возблагодарил Господа, неизменно пекущегося о нас… Святителя Спиридона Тримифунтского всегда почитали на Руси как покровителя бедных, бездомных, страдающих. В честь него возводили храмы и называли улицы, взять хотя бы знаменитую Спиридоновку в Москве. А в те трудные годы, когда восстанавливали разорённую Оптину пустынь и всё вокруг лежало в руинах, в монастыре ежедневно читали акафист святителю Спиридону Тримифунтскому… Рассказала я детям, как дивно помогает святитель Спиридон, и мы уже с большим воодушевлением прочитали тропарь и акафист ему. Только кончили читать, как окликает меня с улицы соседка: – Хочу сдать на лето садовый домик какой-нибудь семье. Нет ли у тебя таких знакомых? – Есть! Есть! – закричали тут разом все Воропаевы. С тех пор каждое лето они жили в этом «своём» домике. * * * Ровно год я читала ежедневно тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому. Ничего не просила, но лишь благодарила от всей души. А через год пришла телеграмма с известием, что мне надо срочно выехать в Москву для получения двухкомнатной квартиры. Приезжаю, а инспекторша по жилью смотрит на меня огнедышащим взором и говорит, задыхаясь от ярости: – Всех блатных наизусть знаю, но такого блата, как у вас, ещё не видела! Ничего не понимаю. Какой блат? Откуда? Постепенно выяснилось – никто не собирался мне ничего давать. Напротив, начальство распорядилось дать эту квартиру каким-то нужным людям. Дело было уже решённым, как вдруг квартиру по очереди предоставили мне. Разгорелся скандал: почему «упустили»? И теперь инспекторша жаловалась мне: – Нет, я же ещё и виновата. Да я, как лев, против вас боролась! Я себе голову сломала, вычисляя ваши связи. Всех вроде знаю, а тут – не пойму. Ну, хорошо, квартира ваша, но откройте секрет – кто за вами стоит? – Святитель Спиридон, – отвечаю. – Кто-кто? – не поняла инспекторша. Но я уже не стала ничего уточнять. Впрочем, той квартирой мы владели недолго. Моя старенькая мама слабела с годами, а до монастыря было далековато ходить. Вот и обменяли мы престижную квартиру в центре на куда более дешёвую квартиру в зелёном «спальном» районе, чтобы купить новый дом возле монастыря. Место здесь дивное и всегда красиво. На Рождество искрится под звёздами снег, а весной всё бело от цветущих яблонь. Воздух гудит от благовеста колоколов, а мы всей семьёй идём в храм. Мама часто крестится на купола Оптиной, а сын, опережая нас, уходит вперёд. Сколько живу здесь, а всё удивляюсь: да за что ж мне такая милость? И всё чаще вспоминается старенький батюшка Иоанн (Крестьянкин), вразумляющий нас, неразумных: «Промысл Божий управляет миром и судьбами каждого из нас». Всё так. Но поверила я этому уже только в Оптиной.

Нина Павлова

Газета Эском – Вера 6 мая 2008 года

Неизведанное

Первый раз Марат умер, когда ему было два года. Узнал он об этом случайно. Когда ему исполнилось десять лет, мать как-то обмолвилась, что в детстве мальчика однажды чуть не потеряли. "Ты бесконечно много болел. Врачи сказали, что нужно удалить гланды. Это была распространенная в то время практика, и мы согласились на эту операцию. В больницу нас с тобою положили вместе и вскоре, когда тебя уже увели в операционную, весь персонал вдруг забегал по больнице! На душе у меня стало очень неспокойно! Уже позже мне сообщили, что у тебя в ходе операции произошла остановка сердца и наступила клиническая смерть!" 

 Рассказанное матерью повергло Марата в шок - ведь в десять лет для каждого ребенка слово "смерть" - это что-то очень страшное и необъяснимое. Каждый в этом возрасте думал, что жить он будет вечно! А с пребыванием в лечебном учреждении у Марата были связаны, напротив, очень приятные воспоминания! Из событий, которые он тогда запомнил, было то, что в больнице вместе с ними еще лежала его сестра, о чем родители уже забыли, а в день, когда его увели на удаление миндалин, медсестра привела Марата в ослепительно белый кабинет, в котором стояло стоматологическое кресло. Врач сказал ему: "Если ты будешь себя хорошо вести, то позже получишь мороженое!" Марату очень хотелось попробовать больничного лакомства, и он очень тихо сидел в кресле, старательно открывая рот... 

 Что произошло потом, Марат помнил смутно - какой-то свет и тьма, удивительная легкость и восторг, ведь недаром все последующие восемь лет своей жизни он просто обожал стоматологические кабинеты, в которых стояли точно такие же кресла, как в той больнице! 

 Своей матери Марат так и не поверил! Не мог он тогда, в двух летнем возрасте умереть! Смерть в его представлении была чем-то ужасным, меняющим человека до неузнаваемости. Он уже не раз был на похоронах своих родственников и знакомых, поэтому необратимые изменения, происходившие с лицами и телами умерших, были ему хорошо знакомы. Стоя возле гроба своего утонувшего друга Алеши Фуфаева, Марат думал: "Не может быть, чтобы эта неподвижность и разложение были связаны с теми прекрасными мгновениями, которые произошли восемь лет назад!"

 Второй раз Марат умер в восьмом классе. В тот день ребята из их двора затеяли опасную, как впоследствии оказалось игру. Один из подростков несколько раз глубоко вдыхал воздух, затем выдыхал его, приседая, а примерно на десятый цикл он прислонялся к стене дома, и остальные участники действа начинали резко давить ему на грудину. Те, кто испытали на себе подобное воздействие, на некоторое время отключались, но быстро приходили в себя. Когда очередь дошла до Марата, он много раз старательно наполнял воздухом грудь, полностью выдыхая его из легких. Когда подростки дружно навалились ему на грудную клетку, в глазах у него потемнело и все, что произошло тогда с ним, впоследствии он смог выразить только одной фразой: "Пацаны, мне такой классный сон приснился!" 

 По рассказам друзей, когда его перестали прижимать к стене, он, сделав десяток шагов, упал на колени. Взгляд был отсутствующий, дыхания не было. Ребята несколько раз шлепнули его по щекам, так, как делали другим для приведения в чувство. Но он не приходил в себя! Тогда они стали сильнее бить ему ладонями по лицу, но вскоре, видя, что он не подает признаков жизни, начали бить чуть ли не в полную силу. "Мы немного успокоились только тогда, когда ты начал отмахиваться от нас, продолжая стоять на коленях!", - сказал ему друг по кличке Кела, вытирая разбитый Маратом нос... Испугавшись происшествия, случившегося с подростком, больше они подобных экспериментов над своими организмами не проводили! 

 После этого события прошло несколько лет. В армии Марату довелось попасть на войну. Рота, в которой он служил, из "боевых" не вылезала - засады, сопровождения, поиски, 'прочески', блокирования районов, поиск фугасов, разминирования. Вскоре Марат стал настоящим профессионалом, ему даже стало нравиться воевать, а пребывание в пункте постоянной дислокации воспринималось, как напрасно потраченное время. Он сбивал консервную банку из своего автомата стоя с руки на расстоянии в сто метров, с лету валил на землю птиц. Однажды он с разворота, от бедра застрелил зайца, причем попал ему прямо в сердце, чему все сослуживцы долго удивлялись. А противостояние с противником сводилось уже к чистым инстинктам - кто из них первым почувствует опасность, кто быстрее вскинет автомат, кто раньше нажмет на спуск... Пока все это время везло Марату, и он абсолютно невредимым выходил из многих боестолкновений. Так же спокойно он с некоторых пор стал воспринимать человеческую смерть. 

 На гражданке он прочитал много литературы о войне, в ней смерть описывалась, как что-то обыденное, липкое и вонючее, в массе совсем ничем не примечательное. В одной из книг Василя Быкова "Дожить до рассвета" на него особенно тяжелое впечатление произвела гибель лейтенанта Ивановского. Теперь, после года войны, он уже понимал, что уход в небытие человека никогда не бывает напрасным, но даже сейчас он не хотел бы умереть, как тот лейтенант! Глупо и безвестно! А в смерти своей после года непрерывных боев он уже не сомневался, зная, что если ему суждено вернуться живым из этого пекла, то дома он может погибнуть в любое мгновение - его может сбить машина, упасть на голову кирпич, могут зарезать на улице насмерть хулиганы. Он вспоминал, как еще до армии возле их дома за двадцать копеек убили какого-то мужчину. Если раньше его начинало тошнить от разбросанных в радиусе двадцати метров останков человека, попавшего под разрыв снаряда, то недавно, когда он короткой очередью из автомата срезал врага, снеся ему полчерепа, он лишь равнодушно посмотрел на разбросанные по камням куски черепной коробки и серого вещества, перемешанного с кровью. 

 Он не испытывал угрызений совести за это убийство - ведь застрелил он противника в честном бою, исход которого был неясен до конца. Впрочем, его долго потом преследовало видение - перемешанный с почти черной кровью человеческий мозг булькает, закипая на раскаленных солнцем камнях. Как густой суп на плите! 

 Гораздо тяжелее воспринималась им поначалу смерть детей. Он вспомнил, как его напарник - Сергей Кудейкин выстрелил на шорох в кустах во время ночного поиска. Когда они вдвоем подошли к тому месту, то обнаружили двух убитых - мальчика двух лет и девочку четырех. Сослуживец бросил автомат и схватился за голову, шепча: "Я - преступник, я убил детей!" Марат стоял и смотрел на убитых, и в голове его стучала только одна мысль: "Что же мы делаем?!" Вскоре напарника увезли в госпиталь с психическим расстройством. После этого случая остатки гуманизма моментально улетучились из головы солдата. Он понял, что на войне нельзя все слишком близко принимать к сердцу, и он перестал переживать из-за многочисленных, постоянно происходящих на его глазах смертей. Своих, чужих, мирного населения. Становилось лишь сильно не по себе, когда погибал кто-то из товарищей. Но он уже твердо знал, что раз случилось такое, значит, это должно было произойти - может быть, погибший сослуживец недостаточно быстро соображал, и поэтому лежал теперь холодный и мертвый в цинковом гробу! Марат смотрел на убитого в последнем бою солдата своей роты и думал, что тому надо было больше полагаться на свои инстинкты. Ведь Марата они до сегодняшнего дня не подводили ни разу! 

 ...В тот день они в очередной раз были на "боевых", продолжавшихся уже третьи сутки. Непрерывный артиллерийский огонь противника продолжался несколько часов, когда Марата отправили с боевой машины на соседний разбитый взрывом грузовой автомобиль, чтобы взять одеяла на экипаж и вообще, посмотреть, что на уничтоженной машине осталось ценного. Солдат успел пробежать только несколько шагов в заданном направлении, когда практически у его ног разорвался вражеский снаряд. Среагировать он не успел, и его удивило, что взрывная волна в месте вспышки отсутствовала напрочь! Марата лишь всего засыпало пылью и землей, ремень срезало осколком, но он не получил ни единой царапины. Боец вскочил и, перепрыгнув воронку, побежал к своей цели. И тут земля вокруг него стала подниматься и шевелиться, как живая. Все вокруг гудело и стонало! Когда осела пыль, и просвистели осколки, Марат вновь поднялся на ноги и бросился вперед... И тут его вновь накрыло серией из двенадцати реактивных снарядов. На этот раз он даже не успел упасть на землю. Но что удивительно, кроме пыли и запаха тротиловой гари он не почувствовал от взрывов ничего. В подсумке на груди торчал крупный осколок, пробивший автоматный магазин, а еще один каким-то образом попал внутрь каски. Наступило какое-то равнодушие, Марат, вытряхнув ребристый комок металла из стального шлема, побежал к своей цели. Серии по двенадцать взрывов вздыбили землю еще несколько раз, сопровождая его продвижение, но солдат лишь с презрением сплюнул в направлении, откуда прилетали снаряды, понимая, что убить его сегодня врагу не удастся. Он был почему-то совершенно уверен в этом! Противник, видимо, тоже понял недостижимость своих стремлений, и вскоре перенес огонь на другие цели. Солдат спокойно дошел до машины, взял несколько одеял, матрац, какие-то консервы и вернулся обратно, ни разу даже не присев от вражеского огня. 

 На следующий день, когда Марату была поставлена задача - наблюдать за местностью в бинокль из-за каменной плиты рядом с выносным постом, он попал под огонь снайпера. Когда в скалу позади него ударила первая пуля, пролетевшая в метре справа, он перекатился в показавшееся ему безопасным место. Но вражеский снайпер, видимо, хорошо его видел и вновь навел на него прицел винтовки. Пуля вновь легла в метре от солдата. Марат замер, поняв, что ему конец.... Он был опытный стрелок, неоднократно стрелял из СВД, но ему не нравилась эта винтовка из-за большой отдачи. Марат научился стрелять из своего АКСНа так, как не стрелял никто из взводных снайперов. Сейчас он представлял, как враг наводит перекрестие ему в голову и плавно нажимает на спуск... Свист пули вновь раздался справа. Дальше он просто физически ощущал, что враг, начиная звереть, делает поправку в установку прицела и вновь нажимает на спуск. Снова свист пули справа. Вновь и вновь. Выстрел за выстрелом! Марат так же, как и вчера понял, что ему не суждено умереть от огня этого "духа", поэтому он вскочил, и бросился к окопу. Стрелок еще дважды успел выпустить в него пули, но Марат твердо знал - он снова промажет! 

 После этих "боевых", когда солдат прокручивал в мозгу все события последней недели, он приходил в ужас от ощущения постоянного, не прекращавшегося ни на секунду кошмара этих боевых действий. Непрерывный огонь и смерть, летавшая по рядам участников операции, тогда собрали обильную жатву с обеих сторон. И хотя в его роте не было ни одного убитого, а лишь десяток раненых и контуженых, обилие погибших военнослужащих других подразделений показывало ему, что та страшная и липкая старуха с косой все время была рядом, тысячу раз пролетев над ним. Вспомнился солдат с перебитым позвоночником, оравший от невыносимой боли, и тот высокий, добродушный туркмен из первой танковой роты, голову которому срезало кумулятивной струей вражеского ручного противотанкового гранатомета. В тот день приданные их подразделению танкисты потеряли от огня РПГ сразу два своих танка, а оставшиеся в живых члены экипажа одного из них были ранены брызгами расплавившейся медной воронки из нутра выстрела ПГ-7В, и осколками брони. 

 Сводить воедино произошедшее с ним в детстве и на последней операции Марат стал именно тогда. Правда, недостаток информации не позволил ему в то время идентифицировать ужасную старуху с косой и те светлые и радостные ощущения детства. Но когда солдат вернулся домой и стал читать литературу по заинтересовавшему его вопросу, в мозгу все наконец-то стало на свои места. А прочитав книгу Раймонда Моуди "Жизнь после жизни", он смог выразить свои ощущения, описанные им давным-давно, как всего лишь сон. Так Марат и пришел к Богу! 

 Православный священник, с которым он, как убежденный раньше атеист, в нескольких поколениях, а еще бывший пионер, комсомолец спорил несколько часов, рассказал ему следующее: 

 "Я тоже был атеистом, комсомольцем, когда началась война, пошел на фронт добровольцем. Там же вступил в партию! Нас было в роте несколько человек с моей деревни, но многие из них погибли за время непрерывных боев и, в конце концов, мы осталось в роте вдвоем. С последним из оставшихся в строю земляков мы были друзьями с детства! В одной из атак моего самого дорогого и близкого человека срезали во время рукопашной очередью из автомата. Я заколол убившего его фашиста, посмотрел на друга, тело которого было буквально разворочено очередью, и с тяжелым сердцем побежал дальше - ведь наступление продолжалось. После боя мы с товарищами помянули нашего сослуживца, ведь у меня не было сомнений, что он был убит - ведь в него разрядили магазин автомата практически в упор. Представьте себе мой шок, когда через полгода он стоял передо мной - живой и здоровый. На его груди было свыше десятка шрамов от пуль, и очередь прошила его от плеча до бедра, задев легкие, печень и сердце! Сам он после госпиталя стал очень тихим и задумчивым. Однажды, в минуту откровенности он рассказал мне, что произошло в том окопе. 

 "Я заколол одного немца, когда из-за поворота траншеи выскочил этот фашист с автоматом и разрядил магазин мне в грудь. Боли я не почувствовал и потому был уверен, что враг промазал! Я видел, как ты воткнул ему штык в живот, глянул в мою сторону, схватившись за голову а, услышав окрик, побежал дальше. Я же стоял и смотрел на убитых в окопе наших и немецких солдат, которые лежали грудами друг на друге... Тут же копошились раненые и умирающие. Внезапно что-то заставило меня посмотреть вниз! Там я увидел лежащего СЕБЯ! Грудь моя была разворочена, торчали кости и мясо, хлестала кровь, и потому сразу понял, что я - убит. И в этот момент мне в голову пришла мысль, что все это - какая-то жестокая мистификация, а нас с тобою всю жизнь обманывали, утверждая, что загробной жизни нет! Мне пришло в голову, что неплохо было бы побывать дома. И вдруг - я уже в своей родной хате! Мать вяжет, я толкаю ее в плечо, говоря: "Мама, мама, это я!", но она меня не слышит! И тогда я взмолился: "Господи, ты же знаешь, что меня всю жизнь обманывали! Сделай так, чтобы я остался жив, всю свою жизнь посвящу служению тебе! И всем расскажу о том, ради чего остался в живых!" Очнулся я в госпитале, а через полгода излечения вновь оказался в своей роте!" 

 Вот так мы вновь стали вместе служить. Вскоре войне настал конец, через несколько лет мы с другом уволились в запас, и я поступил в институт. Друга еще в армии "вышибли" из комсомола за намерение стать священником и 'религиозную агитацию', но он нисколько при этом не расстроился, и вскоре он поступил в духовную семинарию. А мне все не давал покоя его рассказ! Он не мог мне врать, ведь мы были друзьями с самого детства! Да и жизнь его после ранения стала кардинально отличаться от той, которую он вел на протяжении многих лет. И в какой-то момент я понял, что раз мой друг так уверен в том, что должен был круто изменить всю свою жизнь - значит он прав! И тогда я тоже подал документы в духовную семинарию. Из партии меня, конечно, сразу исключили, так же, как и из института. Но мне было уже все равно, я сделал свой выбор! Так мы с ним и стали священниками!" 

 После этого разговора Марат стал православным, а отца Иону по сей день считает своим духовным наставником. Много лет он приходит к этому удивительному человеку, дом которого никогда не пустует от желающих получить наставление от мудрого седого старца. А события, произошедшие с ним в восьмом классе, он впоследствии описал так: "Когда я умер, то поднялся в воздух примерно на полтора - два метра от земли. Вокруг было совершенно темно. Но в то же время все вокруг пронизывал какой-то свет, исходивший от невидимого мне существа, которое - я чувствовал это, меня очень любило! Неизведанное раньше ощущение покоя, счастья и восторга переполняло меня! Существо мне что-то говорило, но я не помню - что именно. А потом я почувствовал удары. Вскоре стали отчетливо видны перепуганные лица моих друзей. Я был очень недоволен, что они заставили вернуться меня ОТТУДА. Мое лицо было все разбито, болел, казалось, каждый мускул тела, у них тоже текла кровь от моих ударов. Но я не смог тогда описать им свои ощущения, да и не понял бы меня никто из них! Теперь, когда стал христианином - могу!"

Александр Магерамов

Молитва Мамы

Летняя ночь. Вокруг царствовали тишина и тьма. Мать уже свыклась с тем, что ее сын приходил очень поздно. Но на этот раз ее сердце было очень беспокойным. В голове мелькали плохие мысли. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не заплакать… Пошла в кухню и в очередной раз разогрела ужин, надеясь, что сын вот-вот придет. Вернулась в комнату, сердце наполнено болью… Сына нету... От отчаяние разум и душа матери кажись во тьме, она ничего не видит, хочет кричать, хочет помочь сыну, но не может… В одно мгновение ее взгляд падает на икону Св. Богородицы. Душа сразу же успокаивается, разум просветляется. Взяв икону в руки, мать в мыслях говорит: «Что же со мною происходило? Почему Ее забыла, не Она ли мне всегда помогала?» Она опускается на колени, и всю свою боль со слезами вместе изливает пред Св. Богородицей…

Прошло уже часа два, и вот дверь дома открывается и заходит разгневанный сын, проходя к своей комнате. Мать, быстро встав на ноги, вытирает слезы, чтобы не заметил бы сын: «Сынок, наверное ты голоден, давай поужинаем».
«Не голоден», - грубо отвечает сын, закрывая дверь комнаты пред лицом матери…
Для матери такое поведение сына было привычным и она продолжает молиться…
Сына мучили мысли: чудо было это или что другое? Пред его глазами было пиршество с друзьями, после ссора и драка. В этой драке его посетила сама смерть, но вот он спасается. Его мучают мысли: чудо было или… С такими мыслями он засыпает…

Настало утро. Сын проснулся от шума дворовых детей. Но его опять мучают эти мысли и эта картина случившегося. Проголодавшись, он выходит из комнаты, и что же он видит? Престарелую спящую в кресле женщину, с седыми волосами, увядшим и замученным лицом со следами от слез…
Вдруг сын в одно мгновение застывает на месте, забывая обо всем на свете, в недоумении сам себе задает вопрос: «Это моя Мама?»

Его взгляд падает на ее замученные и постаревшие руки, крепко держащие икону Св. Богородицы. Сын наконец-то нашел ответ: «Молитвы моей Мамы!»… Он хочет кричать: «Мама!», но не может, ибо язык онемел. Не смог сдержать свои слезы, он падает на колени матери, крепко схватив их, начинает горько рыдать. Он кается за все соделанное и дает себе решение, что уже никогда не причинит боли своей матери.
Мать проснувшись ото сна, и не понимая того, что случилось говорит: «Сынок, наверное ты голоден, давай поужинаем». Она хочет встать на ноги, но не может, ибо сын крепко ухватившись за ее ноги, продолжает громко рыдать. Мать приходит в себя, поглаживая рукою голову сына, возносит свои глаза к Небесам… Начинает плакать, но у же от радости, благодаря от всего сердца Св. Богородицу, Которая и в этот раз услышала ее молитву…
Молитесь,Верьте,просите! По вашей вере будет Вам!


Храни Вас Господь!!!

Малая церковь,благословенная Богом

Удивительно причудлива бывает порой линия человеческой жизни, а линия любви как одна из ее составляющих – еще причудливее. Человек настраивает себя на определенный вектор движения, задает некую тональность, но в какой-то момент оказывается, что эта дорога почти в тупик. В состоянии бесцельности и тоски человек уже не пытается нащупать хоть какие-то, едва ощутимые точки опоры и вдруг…обретает главное счастье своей жизни. Так бывает, наверное, у тех, кто до последнего ищет не своей воли, но воли Божией.
Молодой человек по имени Алексей с юности собирался посвятить свою жизнь монашеству, и иной судьбы для себя не мыслил. В 20 лет он отправился к одному из самых известных российских старцев (отошедшему в небесные обители несколько лет назад) и остался у него келейником. Около десяти лет прошли в благодатных условиях молитвы, послушания и общения со святым человеком.
Алексей был уверен, что в 30 лет или чуть старше он сподобится от старца посвящения в иноки. Но время шло, а батюшка не спешил с постригом. И это при том, что никакой другой жизни, как только в отдалении от мирской суеты, в посте и молитве, юноша не знал и знать не хотел. А однажды старец сообщил Алексею, что дни его стариковские на этой земле подходят к своему завершению и что он благословляет юношу после его кончины перебраться на жительство к знакомому священнику, который находится с ними в большой дружбе и известен своей святой жизнью, так что ему будут переданы даже и некоторые полномочия духовника после смерти старца. О монашеском постриге не было сказано ни слова. Алексей, конечно же, онемел от неожиданности, расстроившись из-за неопределенности своего будущего...

Но делать было нечего, он подчинился желанию своего духовного отца и после его смерти уехал на приход, в котором служил знакомый священник.
На приходе он провел в качестве келейника у своего нового духовного отца около трех лет, и однажды тот ему заявил, что он не создан для монашеской жизни – даже речи об этом быть не может, а пусть отправляется домой к родителям и задумывается о женитьбе. Шок, испытанный молодым человеком, оказался сильнейшим потрясением в жизни. Он вернулся в родной город, устроился псаломщиком в родной храм (так как был очень одарен певческими талантами) и… с горя запил. Друзья и священники храма поддерживали его, как могли, но излечить его от духовной печали могло только чудо.
И вот как-то пришла к настоятелю девушка с желанием начать духовную жизнь и с просьбой руководить ею на этом пути. Девушка была не простая, а дочь директора крупной местной фабрики. Батюшка решил испытать ее на прочность и говорит: «Хочешь спасаться? А слабо в храме полы мыть? Если ты выбираешь мое руководство, то вот тебе первое церковное послушание: быть ответственной за чистоту полов в святом месте».
Девушка, которую звали Наташа, оказалась не из робкого десятка и рьяно взялась за выполнение послушания. Прошло полгода в трудах праведных, все прихожане и работники храма, конечно, общались друг с другом. И Наташа с Алексеем тоже. Вот однажды моет Наташа свои полы, как вдруг появляется откуда-то Леша и говорит негромко: «Наташа, как я тебя люблю…» Бросила тут девушка свои тряпки и ведра, кинулась на шею юноше и заплакала от счастья: « Я тоже люблю тебя, Леша…»
Сейчас у них пятеро детей, Леша по-прежнему работает псаломщиком, а еще редактором православного сайта и поет в профессиональном хоре духовные песнопения. А Наташа занимается шитьем икон.
Излишне говорить, что они счастливы, что о монастыре Леша больше не помышляет, потому что его маленький монастырь – это его семья, малая церковь, которую благословил Господь.

Забытая благодарность

Сейчас уже никто и не вспомнит, да и ни к чему, наверное, вспоминать, откуда на подоконнике двухместной палаты для тяжелобольных в обычной районной больнице появился этот простой маленький складень. Непохожий на обычные, уже привычные сейчас дорожные иконки, блестящие, с золотым тиснением и серебром, он – со старой тёмной обложкой и полустёртым крестиком – сохранил внутри себя лики Спасителя, Богородицы и Пантелеимона Целителя. Изображение святого Пантелеимона немного отклеилось в правом нижнем углу, краски потускнели, но этого никто не замечал. При уборке палаты одни санитарки, обсушив руки, бережно переставляли складень на тумбочку, а потом, протерев подоконник влажной тряпкой, вновь ставили его обратно – точно посередине, другие же небрежно отодвигали иконки в сторону к надоедливым старым, затасканным журналам и газетам с исчёрканными кроссвордами. Иногда постояльцы палаты, кто постарше, раскрывали складень и ставили его у себя в изголовье, но чаще всего это делали сидевшие или дежурившие у лежачих тяжелобольных родственники. Хотя, сказать по правде, и они-то относились к иконкам по-разному.

Дмитрий Иванович поступил в отделение где-то к обеду. «Скорая помощь» привезла его в приёмный покой ещё утром, но, пока жена оформляла необходимые бумаги, бегала, выкупала в аптеке лекарства, искала и укладывала деревянный щит на кровать, он, напичканный уколами, терпеливо лежал за ширмой на кушетке. Рядом постоянно звонил телефон, где-то гулко хлопали двери, кто-то с кем-то ругался, кто-то что-то спрашивал у медсестёр, но Иванович не обращал на это внимания. Постоянная, никуда не уходящая и не отпускающая тело боль, пробивающаяся даже через обезболивающие лекарства, делала мужчину безразличным ко всему окружающему. Она была с ним уже несколько дней.

В свои 53 года Дмитрий Иванович, высокий полноватый мужчина, с небольшими залысинами и тёмными, почти всегда серьёзными глазами, давно знал, что такое сорванная спина. Ещё после армии, «пошабашив» ранней весной на рубке хлевов в соседней деревне, он попал на койку и, почти месяц провалявшись, выписался, так и не долечившись. Потом поясницу прихватывало часто, и к этому все как-то постепенно в семье привыкли. Прострелы в позвоночнике в последнее время стали особенно сильными. Но чтобы так! Такого ещё не бывало.

С трудом, поддерживаемый женой и медсестрой, Дмитрий Иванович поднялся по лестнице на второй этаж и по длинному пустому коридору кое-как дотащился до палаты. Забурлившая внутри левой ноги тяжесть жаром прокатилась по телу и заполнила его, казалось, полностью. Пришёл невропатолог, тщательно осмотрел стонущего пациента, выписал дополнительно что-то из лекарств и объяснил жене и плохо понимающему слова мужчине, что это, всего вернее, позвонковая грыжа , что лечение будет долгим, что придётся делать снимки и ехать в область, как только станет лучше. Да и, видимо, без операции не обойтись.

Медсестра поставила капельницу, и все разбежались по своим делам, ушла и жена, пообещав вечером принести чего-нибудь вкусненького. Спина и нога чуть-чуть поутихли, и Дмитрий Иванович оглядел палату. Небольшая, с раковиной в углу и ещё одной кроватью и тумбочкой напротив, она ничем не отличалась от других палат в отделении, единственно что была двухместной. Вторая кровать, аккуратно заправленная, была свободна. Повернув голову, мужчина заметил на подоконнике складень, чуток подтянулся и, достав его рукой, раскрыл. Посмотрел на лики Спасителя, Богородицы, зачем-то попробовал прижать пальцем отклеившийся уголок у иконки Пантелеимона , а потом закрыл и равнодушно положил на тумбочку рядом.

В церковь Иванович не ходил – так, пару раз, и то случайно, за компанию, в большие церковные праздники. Дома у него, в углу кухни, висели вырезанный из большого цветного календаря лик Иисуса Христа и большая, почерневшая от времени старинная икона Богородицы в окладе под стеклом, оставшаяся ещё от его бабушки. Жена частенько, рано утром помолившись перед ними, приготовив завтрак и оставив его в печи, убегала в храм на службу. К этому супруг относился с пониманием и никогда не упрекал свою половину, но сам особого рвения к вере не проявлял.

Вечером пришла жена, принесла тёплых блинов с мёдом, молока, и он, с трудом перевернувшись на живот, лёжа поел. Вставать и сидеть спина не давала. Перед отбоем ещё раз заскочила медсестра, уже другая, пришедшая дежурить в ночную смену. Сделала укол, протараторила насчёт утренних процедур, оставила направления, стеклянную баночку для анализов на подоконнике и упорхнула, не выключив свет, за позвавшей её пить чай санитаркой.

После укола Дмитрий Иванович задремал. Разбудила его среди ночи дикая боль. Неудачно повернувшись во сне, он, видимо, разбередил и без того воспалённый нерв, а действие лекарства уже прошло. Кричать и звать медсестру он не мог – проснулось бы всё отделение. Неудобно было как-то. Оставалось только терпеть. Но как? Боль становилась ужасной. Огненной скрученной проволокой проходила она сквозь всё тело, заполняла каждую клеточку, пульсировала и раздирала. Казалось, что ничего нет вокруг: ни больницы, ни палаты - ничего. Только боль. И тут взгляд Ивановича упал на складень. Судорожно схватив его и раскрыв, мужчина, сам того не осознавая, вдруг начал молиться: «Господи! Помоги мне! Помоги мне! Господи! Не могу я больше так, дай мне силы! Господи! Господи, помоги!» Держа в одной руке перед собой изображения Спасителя и Богородицы, изгибаясь, Иваныч неумело крестился и плакал от боли и бессилия. Он перекатился с кровати на пол и так же, зажав в одной руке иконки, начал ползти к двери в коридор. Каждое, даже самое маленькое, движение отдавалось в спине, ногах, но мужчина молился и полз. Полз и молился. И вдруг боль стала отступать. Не сразу, не мгновенно, а как-то потихоньку уменьшаться, уходить огрызаясь. Как ночной морской отлив, как лекарство из капельницы. Кап-кап. Кап-кап. Но Иванович сразу почувствовал это. Стало легче. Обессилев, он лежал недалеко от порога палаты и шептал: «Спасибо, Господи! Слава Тебе, Господи!» Прибежала заспанная медсестра, разбуженная парнишкой из соседней палаты, ходившим в туалет и услышавшим стоны. Сделала укол и помогла взобраться на кровать. Большой боли уже не было, да и оставшаяся потихоньку утекала. Кап-кап. Кап-кап. А потом мужчина, впервые за несколько последних дней, спокойно заснул.

Утром Дмитрий Иванович смог сначала потихоньку садиться, а уже на следующий день – доходить до раковины и даже выходить в коридор. Невропатолог, удивлённый таким необычайно быстрым улучшением здоровья пациента, объяснил это тем, что при сползании с кровати произошёл сдвиг позвонков и защемлённый нерв освободился, что и сняло остроту воспаления. Но мужчина-то знал, что помогло ему, и первое время не переставал каждый вечер своими словами обращаться к Господу, благодарить, молиться. Он даже решил начать ходить в церковь и хотел попросить жену принести ему молитвослов. Но потом вязкие больничные будни закрутили его, «забинтовали», и к выписке уже сам Дмитрий Иванович был убеждён, что всё случилось так, как объяснил доктор. Да и думать так было проще. Складень он снова переставил к окну, а про обещание ходить в церковь постепенно забыл. Не до храма стало. За время болезни дома накопилось множество дел, работы.

А складень так и остался на подоконнике в палате. И так же, как всегда, его или бережно ставили на тумбочку, или отодвигали в сторону, за пёстрые от реклам газеты.

Господь всегда приходит на помощь к людям по их молитвам и протягивает руку, но как часто мы не видим и не хотим видеть Его руки, Его любви к нам. И так же часто мы неблагодарны, находя всему Божьему свои людские, удобные объяснения, быстро забывая о Его помощи. «Не десять ли очистилось? Да девять где?» ( Евангелие от Луки, гл.17, 11-19).

Н. БУКИН
Апрель – октябрь 2009 г.

Если что-то в жизни нам не даётся, значит, на то есть своя причина.

Если что-то  в жизни нам не даётся, значит, на то есть своя причина. Один отшельник просил Бога, чтобы дал понять ему пути Своего Промысла, и наложил на себя пост. Однако Бог не открыл ему того, что ему хотелось знать. Инок все-таки не переставал молиться, и, наконец, Господь вразумил его. Когда он отправился к одному живущему вдалеке от него старцу, ему в образе монаха явился Ангел и предложил быть спутником. Отшельник очень обрадовался предложению, и дальше они пошли вместе. Когда день склонился к вечеру, они остановились на ночлег у одного благочестивого мужа, и тот принял их с таким почетом, что даже пищу предложил на серебряном блюде. Но вот удивление! Сразу же после трапезы Ангел взял блюдо и бросил в море. Старец недоумевал, однако ничего не сказал. Пошли дальше и на другой день остановились у другого, тоже благочестивого мужа, и этот тоже принял их с радостью: и ноги им омыл, и всякое внимание оказал. Но опять беда! Когда отшельник со спутником стали собираться в путь, хозяин привел к ним своего малолетнего сына, чтобы его благословили. Но вместо благословения Ангел, коснувшись отрока, взял его душу ( и мальчик умер ). Ни старец от ужаса, ни отец от отчаяния ни слова не могли произнести, и старец выбежал вон, а спутник, не отставая, последовал за ним. На третий день пути остановиться им было негде, кроме одного полуразрушенного и всеми брошенного дома, и они приютились в нем. Старец сел вкусить пищи, а спутник, к его изумлению, опять начал странное дело. Он стал разрушать дом, а разрушив, начал строить заново. Видя это, старец не вытерпел: “Да кто ты, бес или Ангел? Что ты делаешь? — с гневом вскричал он. — Третьего дня у доброго человека отнял блюдо и бросил в море. Вчера отрока лишил жизни, а сегодня для чего-то разрушил и снова начал строить этот дом?” Тогда Ангел сказал ему: “Не дивись, старче, этому и не соблазняйся о мне, но выслушай, что я тебе скажу. Первый принявший нас муж, действительно, во всем богоугодно поступает, но блюдо, брошенное мной, приобретено им неправдой. Поэтому я и бросил его, чтобы он не погубил своей награды на небесах. Второй муж тоже угоден Богу, но если бы вырос его малолетний сын, то стал бы он страшным злодеем; поэтому я и взял его душу за добро его отца, чтобы и он спасся.” — “Ну а здесь-то, что ты делал?” — спросил старец. Ангел продолжал: “Хозяин этого дома был человек безнравственный, из-за этого обнищал и уехал. Дед же его, построив этот дом, скрыл в стене золото, и некоторые знают об этом. Потому-то я и разорил его, чтобы с этого времени никто не искал здесь золота и через него не погиб.” Ангел так заключил свою речь: “Возвратись, старче, в свою келию и не мучайся без ума, ибо так глаголет Дух Святой: “Дивны судьбы Его, велика премудрость Его!” (Ис. 28:29). Потому ты и не испытывай их, — не будет тебе это на пользу.” Ангел затем стал невидим, а пораженный старец раскаялся в своем заблуждении и после всем рассказывал о происшедшем. Благослови вас Господь!

«Помоги мне, Господи, еще раз». История одной семьи

Утром, когда я ухожу на работу,они еще спят. Кто видел спящих

детей, тот поймет мои чувства. Это ангелы, а дом, где дети, – это рай:

там тепло и хорошо. У нас с женой три дочки. Каждое утро я благодарю Господа  за это

счастье.  Действительно,  Его щедрость не видит границ, он дал

мне  прекрасную  супругу  и прекрасных детей,  я счастлив  в

браке, по-моему, это главное. Если ты несчастен в браке, то ни  карьера,  ни

финансовые успехи  не заменят  тебе главного. Ничто не может заменить

то чувство, которое ты переживаешь,  когда приходишь с работы  и

раздается  крик  «папа пришел!» И бегут к тебе твои девочки, виснут на

тебе, целуют тебя. Да, я счастлив в браке, у меня хорошая семья, но

это не моя заслуга, это заслуга Господа и моей жены. Не всегда было так хорошо и

причина тому  –  во мне. Я  сам своими руками хотел сломать то, что было дано мне в

дар. С Леной мы познакомились, когда нам  было  по  шестнадцать, встречались два

года, потом я ушел в армию. Леночка меня ждала. Два года прошли быстро, когда я

пришел из армии, мы с Леной стали жить на съемной  квартире  отдельно  от

родителей, отношений не оформляли. Я продолжил служить водном  

из спецподразделении МВД и учился заочно в юридическом. Лена  по

образованию модельер, работала в ателье. В 1995 началась война на Кавказе,

я стал ездить в командировки, шесть месяцев в командировке,  шесть

месяцев на стакане, вперемежку со сдачей сессий. А Лена все ждала. В

1996 родилась у нас дочь Елизавета. Я продолжал трудиться в прежнем

режиме, Лена никогда не упрекала меня ни за неустроенный быт, ни за

маленькое жалование. Упреки были, но другие, вполне справедливые: что

я не уделяю внимания дочери и ей, что  пью  после  командировок

месяцами, а потом опять уезжаю. На это я отвечал, что так я «спускаю пар»

и вообще «солдат должен отдыхать». В 1999 началась вторая кампания

на Кавказе, нужно было ехать. Мне поступает предложение от моего

товарища  поучаствовать  в  его бизнесе. Обсудив это с Еленой, приходим к решению,

что  нужно оставить службу и соглашаться. Ленка  была на седьмом небе от

счастья, что мне не нужно больше ездить на войну, что

прекратятся мои реабилитационные  пьянки,

улучшится финансовое положение семьи. Так оно и было поначалу.

За  год я заработал на квартиру, купил машину. Но случилось другое.

Я  не  смог  вынести испытания деньгами, семья также оставалась

брошенной, я либо работал, либо гулял, причем я считал, что если я

обеспечиваю семью финансово, то что еще им нужно? Какие могут быть

недовольства? Я мог по трое суток не приходить домой, не объясняя

причины, на все возражения жены я отвечал: кому не нравится, может

уходить. Говорил так, зная, что идти ей некуда. Подлец…

Так прошло еще три года, а Ленка все  ждала.  Потом  я  стал

задумываться о  том, чтобы мне окончательно уйти из семьи. Это не

трудно, думал я: мы не расписаны, квартиру  я  ей  оставлю,  дочку

спонсировать буду, а сам погуляю еще – ведь мне всего-то 30 лет, а

семья лишь обременяет. Так  я  ушел  из  семьи.  Лена плакала. Ничего, думал я,

привыкнет,найдет кого-нибудь себе, успокоится. Прошло пять месяцев

после моего ухода, и вот в  один  летний  вечер, возвращаясь с очередной

гулянки,  я  шел  в пригороде по обочине дороги  в  безлюдном

месте. Я  слышал,  как приближается по дороге машина,  но  не  стал

поворачиваться, ощутил только очень сильный удар, пронизывающую

боль – и все, свет потух, сознание отключилось.Со  мной  ничего подобного не было,  как

я читал, бывает с людьми, пережившими клиническую смерть. Я не летел по

туннелю, не видел божественного света, черти меня не хватали, а было

вот что. Трудно объяснить и описать словами  то,  что  в  обычной

реальности не бывает… Я очутился как бы на стыке двух миров или

жизней, я стоял и видел то, что я прожил. Но видел это не как в кино,

а как бы сразу целиком всю мою жизнь. Я видел себя ребенком, когда

тонул в пруду в деревне – меня спас старший  соседский  парень;  и

одновременно видел себя взрослым – как меня раненого выносили с гор;

видел  все подлости, которые  я сделал,  –  до  мельчайших подробностей…  Как  же  мог

 я столько напакостить? А еще я чувствовал, нет, не видел, а только чувствовал Его. Что

вот Он  рядом,  и  мне  не  надо  ничего объяснять,  нет  смысла оправдываться, все

ясно, как день. Я прочувствовал мозгом, костями, кожей, что мне дали драгоценность,

которой нет цены, а я её не сберег, мало того, я её испортил, сломал. Я

прочувствовал всю ничтожность моей убогой жизни. И понял: это Он меня тогда вытащил

из пруда, это Он меня вытащил с гор, это Он мне дал жену, это Он подарил мне дочь.

Очнулся я в реанимации через пять  суток  после  дорожногопроисшествия,  оказалось,

 что машина, которая меня сбила, уехала. Место  было безлюдное, люди,

ехавшие в машине, меня оттащили подальше от дороги и бросили в кустах, где и нашла

меня женщина, выгуливавшая утром пса. Состояние было тяжелое, большая

потеря  крови,  множественные переломы, хорошо, что голова была

целая.  Лежал  я  месяца  три  в больнице.  Времени  было предостаточно, чтобы

осмыслить и сделать соответствующие выводы:настолько живо стояли в памяти

картины увиденного. Крещен я был еще подростком, но на этом вся моя религиозная

жизнь и кончалась. А когда потерял крест нательный на учениях, то с этой

потерей утратил последнюю связь с православием.  В  больнице  же

попросил принести мне Новый завет, читал как впервые, читал и снова перечитывал –

настолько потрясали меня простые  вроде истины, ведь читал раньше и не видел… Как

пелена с глаз упала, будто серую, как дождь, завесу отдернули, и за ней открылся весь

мир. Стали приходить проведывать меня Лена с дочкой. Жена ничего не говорила,

просто принесет  что- нибудь, посидит и уйдет. А мне и сказать им нечего: я их предал.

Как встал на ноги пошел в храм, он рядом с больницей. Не был в храме с тех пор, как

крестился. Встретился с настоятелем отцом Алексеем, долго беседовали, он мне

сказал: «А ведь твоя жена с дочкой каждый день здесь бывают, как ты

думаешь, что они просят у Господа?» Я исповедовался в первый раз в своей жизни,

упала гора с плеч, через неделю причастился, ходил в храм  каждый  день,  пока  не

выписали. Еще в больнице принял решение попросить прощение у моей жены, попросить

стать моей женой официально и если согласится, то обвенчаться. Выписался  из 

 больницы, позвонил Елене, попросил о встрече. Когда шел к ним, очень волновался,

примет меня или нет, согласится или нет, шел и молился: «Помоги мне,

Господи, еще раз». Разговаривали  долго,  Лена согласилась, это про таких, как она,

написано: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует,

любовь  не  превозносится,  не гордится, не бесчинствует, не ищет

своего, не раздражается, не мыслит зла,  не  радуется  неправде,  а

сорадуется истине; все покрывает, всему верит,  всего надеется, все

переносит.  Любовь никогда  неперестает,  хотя  и  пророчества

прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. (1Кор.13:4-9)

Мы обвенчались, с  того  дня прошло семь лет. У нас  родилось

еще две дочки – Мария и Александра. Я очень люблю свою семью, по

воскресеньям мы все вместе дружно идем в храм Петра  и Павла,  в

котором началась моя вторая жизнь,в котором свершилось  таинство

нашего венчания, в котором крестили моих детей, настоятель которого стал

большим другом нашей семьи. Вот как получается: вроде все

дано человеку для счастья, а он ищет чего-то на стороне,  не видя под

носом у себя богатства, женщины не видя, той, что самая лучшая и рядом

с ним, веры не видя, той, что есть истина и что близка – прямо в храме

под окнами. Так случилось со мной. А Тот, которого я просил помочь мне

в последний раз, когда шел к Лене с предложением  обвенчаться,

помогает нам до сих пор.

Слава тебе, Господи!

Владимир Дубровин

Батюшка Серафим меня в монастырь привел

УБОГАЯ СЕРАФИМА

В Михайло-Архангельском мужском монастыре по благословению владыки спасаются четыре престарелых монахини. Они проживают в небольшом деревянном домике, который стоит на подворье монастыря в Айкино, недалеко от Спасо-Преображенского храма. С одной из сестер, матушкой Серафимой, с благословения настоятеля подворья иеромонаха о.Тита мне довелось поговорить. Когда мы с о.Титом подходили к домику сестер, она вышла к нам навстречу на высокое крыльцо дома, от улыбки вся лучась множеством мелких морщинок. Меня поразил вид матушки, маленькой и хрупкой - словно ребенок. Когда она, слегка согнувшись и прихрамывая, повела нас в дом, я увидел на ее спине горб. Было такое чувство, что она несет на себе непомерную тяжесть. После более близкого знакомства с матушкой я понял, что это груз чужих, отмаливаемых ею грехов, который и пригибает ее к земле.

Чем больше я разговаривал с матушкой Серафимой, тем больше во мне укреплялось сравнение монахини с чистым и безгрешным ребенком, совершенно бесхитростным и непринужденным. Я чувствовал, как от этой святой простоты, словно от ясного солнышка, потихоньку отогревается от житейской суеты и мое сердце.

- ...Это батюшка Серафим меня в монастырь привел, - стрекоча на швейной машинке, рассказывала мне матушка.

- Я ведь недавно к вере пришла. Сызмальства инвалидность получила. Еще в детстве упала с крыши, у меня позвоночник неправильно сросся, и горб вырос. А когда в больнице лежала с отвесом на ногах, одна нога длиннее другой сделалась. Теперь на обоих-то ногах стоять не могу. После школы я выучилась на экономиста и всю жизнь проработала, сидя на стуле в конторе. Когда работала, еще хорошо себя чувствовала, а как на пенсию вышла, так делалось мне все хуже и хуже. Горб у меня вовнутрь разросся, все внутренности смял. Почки передавило. Боли начались ужасные, не стало никаких сил терпеть. Ноги так сильно болели, что нельзя было ходить и стоять. Все родные и близкие меня оставили. Целыми днями я лежала одна в постели. Одно время мне стало так плохо, что взмолилась Господу: “Господи, возьми меня к себе. Не могу больше терпеть! Никому я не нужна, калека. Ничего не могу сделать”. И вот в это время, в 91-м году, захотелось мне в Айкино в церковь приехать. У нас-то тогда своей церкви еще не было. А ехать я боялась, потому что ни молиться, ничего не умела. Как, думаю, приду в храм, и что буду делать? Вдруг, когда лежала на кровати, мне перед глазами старичок беленький привиделся. Я тогда никаких святых не знала. Когда привезли меня в церковь, стала я этого старичка на иконах искать. Все иконы обошла, а его не нашла. Подошла к церковной лавке свечей купить, вдруг вижу - он прямо перед глазами на маленькой иконке, точно такой же, как мне показался. Это оказалась иконка Серафима Саровского. Я ее купила, и с тех пор убогий Серафим постоянно меня ведет по жизни. Как станет плохо, помолюсь ему пред иконкой: “Ты убогий Серафим, и я убогая Серафима. У тебя позвоночник болел, врагами покалеченный, и у меня болит. Помоги мне, калеке!” - и батюшка Серафим мне помогает.

А первое время я даже не знала, что он святой, и ему нужно молиться как святому. Я молилась ему своими словами, как Богу. А иконочка эта при молитве все почему-то падала у меня вперед на стол. Теперь уж только я думаю, что так он, наверное, благословлял меня на служение. Потом я и житие его прочитала. Мне наш священник о.Максим дал.

У нас, в Княжпогосте, своя община образовалась, дали нам священника, а меня выбрали бухгалтером. Отец Максим мне еще четочки подарил. Через полгода Серафим Саровский приснился мне во сне в своем балахончике. Такой шустрый, все бегал радостный по моей квартире. Цифру назвал “49” и четочки мои поцеловал. Я подумала, что - все, умру скоро. Отсчитала 49 дней после сна (пришлось на второе мая), написала завещание и в этот день легла умирать. Положила рядом с кроватью канон на исход души и стала ждать смерти. Когда лежала такая отрешенная, что даже сердце у меня как будто останавливалось, пришла ко мне соседка Анна, сильно верующая.

- Чего, - говорит, - ты так лежишь? Хоть бы “Отче наш” и “Богородицу” читала, - и написала мне эти молитвы. Тогда я еще не знала никаких молитв. Стала я читать “Отче Наш” и “Богородицу”, и мысли о смерти начали отступать. После этого случая появилось у меня сильное желание уйти в монастырь. Так сильно захотелось стать монашкой, что даже сказать не могу. У меня ни икон, ничего тогда еще не было, да и вера была еще совсем слабая. Стала я молиться: “Верую, Господи! Помоги моему неверию!” И вера ко мне пришла. Теперь точно знаю - Бог есть. Он стучится в наши сердца. И Матерь Божия есть, и все святые. И все они дают мне силы и помогают. Без них я бы пропала. Без Господа мы ничто, тлен, черви земные и больше ничего.

У свекрови до этого видела старинную икону Богородицы “Достойно есть. Милующая”. “Вот бы, - подумала, - мне эту икону”. На следующий день свекровь сама мне ее принесла. Я повесила ее в угол, сделала под ней неугасимую лампадку и стала постоянно со слезами просить Пресвятую Богородицу об исцелении. Маслом с лампадки стала мазать себе ноги, позвоночник, и потихоньку боли начали отступать, а ноги двигаться. С Божией помощью пошла я на поправку.

- Слава силе Твоей, Господи! Слава Тебе! - крестится матушка, рассказывая мне это, а сама плачет, заливается слезами. - Врачи говорили, что мне уже ничего не поможет. А сейчас - куда только все болезни подевались! Ложусь вот часов в 12, в 5 встаю, еще полунощницу читаю. Целый день на ногах, целый день в работе - и не устаю. Когда тяжело станет, попрошу Владычицу Пресвятую Богородицу или преподобного Серафима Саровского помочь мне, и сразу же легче становится.

После того, как я решилась уйти в монашки, сильно меня враг начал искушать. Даже в храме помыслы хульные пошли. И дома много приходилось терпеть от мужа. Как только я в храм пойду, причащусь Святых Тайн, так он неистовствует, покоя мне не дает. Телевизор включит на полную катушку, эту “Санта-Барбару”. Ничего у него в голове нет, пусто. Как я за него, грешного, ни молилась, ничего не помогало. А мне так хотелось в монастырь уйти, в тишине на коленочках помолиться. Я ему говорю: “Я от тебя в монастырь уйду”. А он: “Иди. Кому ты там нужна, такая калека? За тобой за самой уход нужен”. До самого последнего момента он не верил, что я в монастырь уйду, а как недавно узнал, что я уже монашкой в монастыре подвизаюсь - сильно расстроился.

И от нечистой силы много страху натерпелась. Прочитала как-то, еще до пострига, в одной книге, что ночная молитва очень угодна Богу, и решила молиться ночью. Первую ночь молилась до двенадцати, а как легла спать, так нечистая сила во сне меня начала душить. Трое напали, даже руки их мохнатые, противные на лице ощутила. Стала призывать: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги мне!” - и проснулась. На следующий день думаю: читать или не читать полунощницу? Нет, думаю, не запугает меня враг, не боюсь его. Я - с Господом, не струшу! Господь мне поможет, буду читать. Узнала, что после трех часов нечисть не так злобствует, и на следующий день молилась до полчетвертого. Слава Богу, все обошлось. После этого стала постоянно творить полунощницу. Как проснусь, так и читаю.

- Здесь, в монастыре-то, слава Богу, нападений нет. Только один раз было, после того как постриг приняла и осталась на ночь в храме. Такое испытание все вновь постриженные проходят. Не знаю, рассказывать или нет? - обратилась она ко мне с вопросом. - Я ведь еще очень грешная, много вот говорю, могу чего лишнего сказать. Не знаю пока, чего можно говорить, чего нельзя.

- Во Славу Божию, расскажите! - попросил я матушку, радуясь ее душевной простоте и искренности. - Для спасения наших читателей.

- “Вера” ваша и мне очень сильно помогла. Через нее я и пришла к Богу. Когда я лежала одна, прикованная к постели, я только вашу газету и читала. Как узнала, что такая газета есть, сразу стала выписывать; от корки до корки все не по одному разу перечитаю, да еще и соседям дам почитать... Это потом уже я стала в храм ходить и молиться, иконки, Евангелие купила. Потом о.Максим стал мне давать другие книжки, помогал укрепляться в вере. А перед постригом я уже целый год только молилась. Ни радио, ни телевизор не смотрела. И мясо из-за почек мне нельзя было есть; видно, это меня Божий промысел так приготовлял. До пострига я в Кылтовском монастыре подвизалась. Мне матушка Нина сшила облачение. Матушка Серафима подарила икону Казанской Божией Матери. И так получилось, что постриг мне назначили как раз на Казанскую. Так что и Божия Матерь меня сюда привела.

В тот день я встала в пять утра и потом больше суток провела в храме. Еще когда я читала житие Серафима Саровского и молилась ему, батюшке, все думала, вот бы и мне быть Серафимой. Так мне хотелось это имя. А когда о.Симеон меня постригал и стал звать какую-то Серафиму, то я сразу не поняла даже, что это он меня зовет. А как поняла, что это мое новое имя, так сильно обрадовалась! Потом спрашивала его, почему он меня так назвал? “Господь, - говорит, - тебе это имя дал!”

После пострига дали мне крест железный в руки и оставили одну на целую ночь в храме, а храм закрыли. Чего делать с крестом - не сказали. Я положила его на аналой и стала молиться. Всю ночь Псалтырь читала, за всех родных и близких перемолилась, всех умерших помянула. Сперва стоя, потом на коленочках со слезами - перед иконой Владимирской Божией Матери. А как на коленочках перед Спасителем творить Иисусову молитву на четках стала, вдруг слышу, как в дальнем углу в темноте громкие шаги раздаются. Как будто копыта стучат, и все ближе и ближе ко мне приближаются. Уже чувствую по спине холод от него пробежал, он уже близко, где-то в двух метрах от меня. На меня такой страх напал -пошевелиться не могу. “Господи, спаси меня!” - молюсь Спасителю, а шаги не прекращаются. Чувствую, что нечисть совсем недалеко. Такая меня жуть охватила! И тогда мне как будто кто-то начал подсказывать: “Крест, крест...” Я, как была на коленочках, быстро доползла до аналоя, схватила крест и начала крестить все четыре стороны. “Огради меня, Господи, силой честного Животворящего Креста”, - и попалила нечисть Животворящим-то Крестом. Все стихло. После этого я крест из рук до утра не выпускала. Где шорох заслышу, сразу же крещу то место. Так, не евши, не спавши больше суток в храме и помолилась. Господь дал силы.

После пострига владыка меня в монастыре оставил. Первые два месяца я в сторожке жила, помидоры, огурцы, салаты консервировала, кушать готовила. Очень люблю я готовить. Потом лук, укроп сушила. Хоть калека, но хоть чем-то пригодилась. Где сил не хватает, у Бога прошу. Раньше совсем не могла крышки на банках закручивать, а теперь попрошу: “Пресвятая Богородица, помоги мне, немощной!” - глядишь, с Божьей помощью и закручу. И банки не текут и не портятся. Воду сама ношу. Обшиваю братию, рясы вот им подшиваю, опять же - вязать люблю. Господь дал мне такой талант. Раньше на всех родственников и знакомых вязала. Я здесь помолодела и душой, и телом. Душа радуется. Отец Тит благословил меня на клиросе петь, сейчас вот руководителем хора назначил, а у меня ни слуху, ни голоса, да и глухая совсем. Но с Божьей помощью как-то получается. Бывает и охрипнешь за службой. Богородицу попросишь - глядишь, голос опять появился. Ко мне Анна, моя сестра по духу, из Княжпогоста приезжает. Все удивляется, как это я целые сутки на ногах - и не устаю, а раньше двигаться не могла.

В мой приезд Анна тоже была в монастыре. Она мне рассказала один удивительный случай Божией помощи через матушку Серафиму, когда она была еще в миру. Внучка ее Анечка родилась слабенькая, с врожденным пороком сердца, с косоглазием, с поврежденными позвоночником и спинным мозгом. Врачи после рождения определили у нее целый сонм болезней, говорили, что будет умственно неполноценной, что ходить не сможет. Девочку с рождения держали под капельницей, которую вставляли в ее маленькую больную головку. Однажды у родителей и бабушки терпение переполнилось, и они, уповая на волю Божью, под свою ответственность забрали ее домой. Врачи предупредили, что девочка может умереть даже не доехав до дома. Но Зинаида, будущая м.Серафима, всю дорогу вместе с ее родителями молилась над внучкой. Сразу же привезла ее в храм и первым делом окрестила. Дома потом каждый день молились за нее. После этого девочка стала поправляться и нормально развиваться. Потом те же самые врачи проверяли ее - и болезней, что признавали раньше, не обнаружили. Куда подевалось косоглазие, порок сердца, травма позвоночника - понять не могли. Когда делали снимок позвоночника, то даже место перелома не нашли, так все срослось. Сейчас девочка совершенно здорова.

Долго я разговаривал с матушкой Серафимой и радовался ее чистой и живительной, как родник, вере. После того, как она закончила подшивать рясы для монахов, мы сели пить чай. Хлебосольная старушка потчевала меня вкусным монастырским супом и кашей. Радостью лучилось лицо матушки, когда она рассказывала мне о своем монастырском житье-бытье:

- Мне моего грешного тела не жаль. Тело - это тлен, земля и пепел, ничто. Из земли пришло, в землю уйдет. Пусть терпит грешная плоть, лишь бы только мою душу Господь к себе забрал. Слава Богу, что я здесь пригодилась и хоть кому-то стала нужна!

Недавно, прибираясь в келье о.Феогноста, матушка Серафима увидела написанную на листе бумаги Молитву о спасении России. “Меня как будто кто-то заставил взять эту молитву и помолиться, - рассказала она. - Теперь я постоянно молюсь о спасении России по несколько раз в день и за полунощницей... Еще до пострига я видела во сне, что в нашем храме снова сделали клуб. Там, где алтарь, поставили четыре телевизора, по которым показывали четыре программы, а на месте престола, как за трибуной, я увидела живого Ленина. “Ай, батюшки, - думаю, - опять этот безбожник вернулся”. Как будто через этот сон мне хотели сказать, что если мы не будем молиться за Россию, снова этот антихрист воцарится в наших храмах и душах. Спаси нас, Господи, от нечистой силы, - крестилась, словно отгоняя нечисть, Серафима.

Чтобы не отвернулся Господь от России, каждую ночь встает убогая Серафима на молитву, и со слезами упрашивает Господа не оставлять наше Отечество... Молится о ниспослании на нашу грешную землю мира, спасения и любви!

Записал Е.СУВОРОВ.

В новом учебном году в российских школах появились уроки религии

Основы религиозных культур и светской этики с 1 сентября стали обязательным школьным предметом для всех российских четвероклассников. По мнению представителей различных религиозных конфессий, новый предмет способен сплотить общество, но при этом надо более серьезно подойти к подготовке педагогов и изданию учебников.

На выбор предлагаются курсы по основам традиционных для России религий — православия, ислама, иудаизма, буддизма. Кроме того, есть «модуль, знакомящий со всеми религиозными блоками», и основы светской этики.

По данным министерства образования и науки РФ, «Основы светской этики» выбрали 47% учащихся, «Основы православной культуры», — 28,7%, «Основы мировых религиозных культур» — 20,3%, «Основы исламской культуры» — 5,6%, «Основы буддистской культуры», — 1,2%, «Основы иудейской культуры» — 0,1%.

В феврале правительство России утвердило план мероприятий по введению с 2012-2013 учебного года курса «Основы религиозных культур и светской этики» во всех общеобразовательных учреждениях страны.

В 2009 года президент Дмитрий Медведев поддержал идею религиозных лидеров о преподавании основ религиозной культуры и светской этики в школах России и предложил провести эксперимент в ряде регионов.

Проходивший в 21 регионе России в течение двух лет эксперимент был признан удачным, и новый курс введен по всей стране.

Скончался актер Игорь Кваша

55 минут назад, 18:27

В Москве на 80-м году жизни скончался актер Игорь Кваша, сообщает «Первый канал» со ссылкой на пресс-службу театра «Современник». Как уточняет РИА Новости, актер умер 30 августа в 17:00.

С 1998 года и до последних дней он вел передачу «Жди меня» на «Первом канале».

Игорь Кваша родился в Москве в 1933 году. В 1955 году он окончил Школу-студию МХАТ и стал играть в театре. С 1957 года Кваша работал в «Современнике», одним из основателей которого был он сам.

С 1961 года Кваша играл в кино. В частности, он исполнил роль бургомистра в «Том самом Мюнхгаузене», пастора в «Человеке с бульвара Капуцинов» и жреца в «Сердцах трех». Всего его фильмография насчитывает более 50 наименований. Помимо театра, кино и телевидения, с 1970 года Кваша работал на радио.

В 1978 году Кваша получил звание народного артиста РСФСР. В 2006 году он был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» III степени, а в 2008 году — благодарностью президента РФ.

Кваша также известен как болельщик футбольного клуба «Спартак».

В 2011 году актер выступил с критикой действующей власти, призвав выйти 24 декабря на митинг за честные выборы. В своем обращении Кваша отметил, что из-за тяжелой болезни сам выйти на митинг он не сможет.