Каких только чудес не случается в Рождественскую ночь! Сережа слушал, как мама читает ему святочные рассказы, и диву давался. Все они, начинаясь грустно-грустно, заканчивались так, что даже плакать хотелось от радости. Были, правда, и рассказы с другим концом. Но мама, хмурясь, пропускала их. И правильно делала. Печального им хватало и в жизни. 

За окном наступала темно-синяя ночь. Двор быстро чернел, и только береза под ярким фонарем продолжала оставаться белой. Крупными хлопьями, словно ватные шарики на нитках, которыми они когда-то украшали комнату с елкой, падал снег. 

Вспомнив то счастливое время, Сережа прищурил глаза. Береза сразу превратилась в ель, а многочисленные горящие в честь Рождества окна дома напротив стали светящимися гирляндами. Папа с мамой сновали по заставленной мягкой мебелью и увешанной коврами комнате. Они доставали из буфета праздничную посуду и накладывали в нее сыр, колбасу, дымящуюся картошку с мясом… 

Сережа сглотнул голодную слюну и открыл глаза. Ель снова стала березой, а комната — пустой и унылой, где не было ни ковров с креслами, ни праздничного стола, ни папы… Мама лежала на истрепанном диване, читая про то, как бедный мальчик однажды попал из жалкой лачуги на рождественский бал во дворец. А папа… Его последний раз он видел на вокзале, в окружении точно таких же спившихся бомжей. 

— Ну, вот и все! — сказала мама, переворачивая последнюю страницу. 

«Как жаль, что такое бывает только в книгах!» — вздохнул про себя Сережа и вслух спросил: 

— А почему эти рассказы — святочные? 

Мама подумала и улыбнулась: 

— Наверное, потому, что они про Рождество. Ты же ведь теперь знаешь, что сегодня кончается пост… 

— Он у нас и завтра будет! — буркнул Сережа. 

— … и наступает самая веселая неделя, которая называется — святки! — делая вид, что не слышит его, закончила мама. 

— Самая грустная неделя… — снова искаженным эхом повторил мальчик. 

Мама с трудом приподнялась на локте и затеплила перед стоявшей на столе иконой лампаду: 

— Ну, вот и праздник. С Рождеством Христовым, сынок! Я так хотела, чтобы и у нас с тобой были настоящие святки, но… 

Не договорив, она легла лицом к стене. Плечи ее вздрагивали. Чем Сережа мог помочь ей? Обнять? Сказать что-нибудь ласковое? Но тогда она заплачет навзрыд, как это уже бывало не раз. И он опять стал глядеть через стекло на березовую ель и радужные из-за слез на глазах окна. Он знал, что мама надеялась получить сегодня щедрую милостыню у храма, куда придет на Рождество много-много людей, и, помнится, даже помогал ей мечтать, как они потратят эти деньги. Но у мамы заболело сердце, и врач сказал, что ей нужно ложиться в больницу. «Только лекарства, — предупредил он, выписывая рецепт, — надо купить за свой счет». А самое дешевое из них стоило больше, чем мама зарабатывала за месяц, когда еще работала дворником. Где им достать таких денег? Сережа перевел глаза на огонек лампадки. После того, как папа, пропив все самое ценное, исчез из дома, они постепенно сдали в комиссионку мебель и вещи. Осталось лишь то, чего нельзя было продать даже на «блошином» рынке: этот вечно пугающий острыми зубами пружин диван, царапанный-перецарапанный стол, хромые стулья… Мама хотела продать и родительскую икону, но какая-то бабушка сказала, что она называется «Всех Скорбящих Радость», и если мама будет молиться перед ней, то Бог и Пресвятая Богородица непременно придут на помощь. Никто на свете уже больше не мог помочь им, и мама послушалась совета. Она сделала из баночки лампадку и, наливая в нее дешевого масла, отчего та почти сразу же гасла, стала молиться, а потом ходить в храм, где до и после службы просила милостыню. 

И, удивительное дело, продавать им давно уже было нечего, денег достать неоткуда, потому что маме из-за болезней пришлось оставить работу, но еда, пусть самая простая и черствая, в доме не переводилась. Сегодня, после первой звездочки, они даже поужинали по-праздничному — черным хлебом с селедкой под луком! А вот завтра, холодея, вспомнил Сережа, им совсем нечего будет есть. 

И тут он понял, чем может помочь маме! Если она сама не в силах пойти за милостыней, то должен идти он! Нужно было только дождаться, когда мама уснет или погаснет лампадка, чтобы он мог незаметно уйти из дома. Но огонек в этот раз почему-то горел и горел. К счастью, мама вскоре задышала по-сонному ровно, и Сережа, наскоро одевшись, неслышно скользнул за дверь. 

* * * 

Улица встретила его разноцветным сиянием и многоголосой суетой. Со всех сторон завывающе подмигивали огни реклам. Мчались, шипя колесами, по заснеженному асфальту автомобили. Люди, смеясь и радуясь празднику, шли — одни обгоняя его, другие навстречу… Десятки, сотни, тысячи людей, и ни одному из них не было дела до одиноко идущего мальчика, у которого дома осталась больная мать. Сережа шел, и ему казалось, что все это он уже где-то видел и слышал, причем совсем недавно. «Ах, да! — вспомнил он. — В святочных рассказах». Только там бездушными прохожими были жившие лет сто назад, а бедным мальчиком — он сам. И хотя в ближайшем храме, и в другом, и в третьем всенощная служба уже отошла, его не покидало ощущение, что с ним тоже может произойти что-то необыкновенное. 

Он уже не шел — бежал по улицам. И только раз, проходя мимо большого магазина, остановился и долго, расплющив нос о витринное стекло, смотрел на ломившиеся от всяких вкусностей прилавки и на огромного плюшевого мишку в отделе подарков. 

Наконец, обежав и исколесив полгорода на трамвае, он увидел церковь, в которой еще шла ночная служба. Встав на паперти, Сережа робко протянул руку и, завидев приближающихся людей, выдавил из себя непривычное: 

— Подайте, ради Христа! 

Первый рубль, который вложил ему в ладошку старичок, он запомнил на всю жизнь. Потом одна женщина дала ему две десятикопеечные монетки, а другая — пряник. И все. После этого переулок перед храмом как вымер. Сережа понял, что, опоздав к началу службы, он должен дождаться ее окончания, когда начнут выходить люди. Зайти же в храм, где громко пели: «Христос раждается…», он боялся — вдруг за это время появится еще какой-нибудь щедрый прохожий? 

От долгого стояния на одном месте стали мерзнуть ноги. Варежки он в спешке забыл дома и теперь вынужден был поочередно греть в кармане то одну, то другую руку. Наконец он присел на корточки и, не опуская ладошки — вдруг все же кто-то пройдет мимо, — почувствовал, как быстро проваливается в сон. 

…Очнулся он от близкого громкого разговора. Сережа открыл глаза и увидел высокого красивого мужчину в распахнутой дубленке, с толстой сумочкой на ремешке, какие носят богатые люди. 

— Можешь поздравить! — говорил тот кому-то по мобильному телефону. — Только что исповедался и, как говорится, очистил сердце! Такой груз с души снял… Все, еду теперь отдыхать! 

— Подайте… ради Христа! — испугавшись, что он сейчас уйдет, с трудом разлепил заледенелые губы Сережа. Мужчина, не переставая разговаривать, достал из кармана и небрежно протянул — Сережа даже глазам не поверил, но каких только чудес не бывает в Рождественскую ночь — сто рублей! 

— Спасибо! — прошептал он и сбивчиво в порыве благодарности принялся объяснять: — У меня ведь мама больна… рецепт… есть нечего завтра… было… 

— Хватит с тебя. Остальное Бог подаст! — поняв его по-своему, отмахнулся мужчина. 

И тут произошло что-то непонятное… странное… удивительное! Мужчина вдруг изменился в лице. Брезгливое выражение исчезло, и на смену ему пришло благоговейное. Он с восторгом и почти с ужасом, глядя куда-то выше и правее головы мальчика, стал торопливо расстегивать сумочку, бормоча: 

— Господи, да я… Господи, да если это Тебе… Я ведь только слышал, что Ты стоишь за нищими, но чтобы это было вот так… здесь… со мною?.. Держи, малыш! 

Сережа посмотрел на то, что давал ему мужчина, и обомлел. Это были доллары… Одна, вторая, пятая, десятая — и сколько их там еще! — зеленоватые бумажки. Он попытался ухватить их, но пальцы так задеревенели на морозе, что не смогли удержать этого богатства. 

— Господи, да он же замерз! Ты ведь замерз совсем! — обращаясь уже к Сереже, воскликнул странный мужчина и приказал: — А ну, живо ко мне в машину, я отвезу Вас… тебя домой! 

Мужчина не был пьян. Сережа, хорошо знавший по папе, какими бывают пьяные, сразу понял это. Он очень хотел оглянуться и посмотреть, кто это так помогает ему, но, боясь, что мужчина вдруг исчезнет, покорно пошел за ним следом. 

* * * 

В машине, отмякая в тепле, он сначала нехотя, а потом увлекаясь, стал подробно отвечать на вопросы, как они с мамой жили раньше и как живут теперь. Когда же дошел до того, каким был у них праздничный ужин, мужчина резко затормозил машину и повел Сережу в тот самый большой магазин, у витрины которого он любовался недоступными ему товарами. Из магазина они вышли нагруженными до предела. Мужчина шел к машине с пакетами, в которых были сыр, колбаса, апельсины, конфеты и даже торт, а Сережа прижимал к груди огромного плюшевого мишку. 

Как они доехали до дома, как поднялись на этаж, он не помнил. Все происходило как во сне. Пришел он в себя только тогда, когда, предупрежденный, что мама спит, мужчина на цыпочках пробрался в комнату, осмотрелся и прошептал: 

— Господи, да как же Ты сюда… да как же они здесь… Значит, так! Рецепт я забираю с собой и завтра же отвожу твою маму в больницу. Папой тоже займусь. Ты пока поживешь у моей бабушки. А здесь мы за это время такой ремонт сделаем, что Самого Господа не стыдно принимать будет! Кстати, — наклонился он к уху мальчика, — а Он часто у вас бывает? 

— Кто? — заморгал Сережа. 

— Ну, Сам… Он! — Мужчина замялся и показал взглядом на икону, перед которой продолжала гореть лампадка. — Иисус Христос! 

«Так значит, это был Он? — только теперь понял все мальчик. — И все это — благодаря Ему?!» 

Через полчаса Сережа, проводив мужчину, лежал на своей расшатанной раскладушке и слушал, как дышит во сне даже не подозревавшая ни о чем мама. За окном быстро наступало светло-синее утро. Окна в доме напротив недавно погасли и не казались уже гирляндами. Береза тоже не хотела больше быть елью. Но ему теперь не было грустно от этого. Он знал, что в следующем году наконец-то и у них обязательно будут настоящая елка и святки. 

Единственное, чего он страшился, так это проснуться не в этой постели, а на промерзшей паперти. Но тут же, сжимая покрепче плюшевого мишку, успокаивал себя: ведь каких только чудес не случается в Рождественскую ночь! 

автор: Монах Варнава (Санин)