Жена О., вполне здоровая и видная женщина, уже имевшая троих или четверых детей, была еще раз беременна и готовилась стать матерью следующего ребенка. 

И вдруг что-то случилось. Женщина почувствовала себя скверно, температура поднялась до сорока, полнейшее бессилие и незнакомые ей дотоле боли нестерпимо мучили ее в течение уже многих дней. 
Были вызваны, разумеется, лучшие врачи и акушерские светила Москвы, в коих, как известно, никогда не было недостатка в городе пироговских клиник. 

— Не дай Бог, что творится у дяди! — Сказала мне утром Саша Т., встретившись со мною как всегда в полковом манеже на офицерской езде. — Лиза при смерти. Вчера был консилиум профессоров… Если сегодня не сделают какого-то кесарева сечения и не вынут из нее труп младенца — Лиза умрет. Дядя в отчаянии. Мама сидит неотлучно у них, в доме — ужас и смятение… 
— Пока все по-старому… — шепотом сообщил нам старый слуга. — Барыня вся в жару и в бесчувствии… Только резать себя сегодня не дозволили… Просят сначала батюшку из Кронштадта. Послали телеграмму. 

Вечером того же дня из Кронштадта пришла краткая депеша: «Выезжаю курьерским, молюсь Господу. Иоанн Сергиев». 

Отец Иоанн Кронштадтский уже и раньше хорошо знал семью О. и бывал у них в доме во время своих проездов через Москву. И вызванный телеграммой, он уже на другой день около полудня вошел в квартиру О. на Мясницкой, в которой к этому времени собралась целая толпа родственников и знакомых. 

— Где Лиза? — спросил отец Иоанн, обычной торопливой походкой входивший в гостиную. — Проводите меня к ней, а сами все оставайтесь здесь и не шумите. 

Отец Иоанн вошел в спальню умирающей и плотно закрыл за собою тяжелые двери. 

Потянулись минуты — долгие, тяжкие, сложившиеся под конец в целые полчаса. В гостиной, где собралась толпа близких, было тихо, как в могильном склепе. 

И вдруг двери, ведущие в спальню, с шумом распахнулись настежь. 

В дверях стоял седой старик в пастырской рясе, с одетою поверх ее старенькою епитрахилью, с редкою всклокоченною седенькою бородкой, с необычным лицом, красным от пережитого молитвенного напряжения и крупными каплями пота. 

И вдруг почти прогремели слова, казавшиеся страшными, грозными, исходившими из другого мира. 

— Господу Богу было угодно сотворить чудо! — произнес отец Иоанн. — Было угодно сотворить чудо и воскресить умерший плод! Лиза родит мальчика… 

— Ничего нельзя понять!.. — смущенно сказал кто-то из профессоров, приехавших к больной на предмет операции, спустя два часа после отъезда отца Иоанна в Кронштадт. — Плод жив. Ребенок шевелится. Температура спала на 36,8. Я ничего, ничего не понимаю… Я утверждал и утверждаю сейчас, что плод был мертв и что уже давно началось заражение крови. 

Ничего не могли понять и другие светила науки, кареты которых то и дело подкатывали к подъезду. 
Тою же ночью г-жа О. благополучно и быстро разрешилась совершенно здоровым мальчиком, которого я немного раз впоследствии встречал у Т. на Каретно-Садовой ул. в форме воспитанника Катковского лицея. 

И. К. Сурский: “Отец Иоанн Кронштадтский”.