Не оставь Рассказ М. Кравцовой

И все, чего не попросите
в молитве с верою, получите.
(Мф. 21, 22)

- И было это, внучек мой, как раз вот сегодня, 2 марта, только 1917 года, - сказала бабушка Коле и беззвучно заплакала. Коля сразу же ощутил неловкость, растерялся. Он не знал, что делать, когда люди плачут. Утешать он не умел, потому что был диковат и постыдно застенчив, а не сострадать не мог, потому что так уж у него сердце было устроено.

- Бабуль, - чуть грубовато, нарочито развязно начал он наконец, - чего плакать-то, а? Так уж... история распорядилась. И замолчал, сам почувствовав нелепость своей последней фразы.

- История?! - бабушка так на него посмотрела, что Коля опустил голову. - Деточка, не "история", а мы. Мы так распорядились! Тебе уж скоро четырнадцать, должен понять-то! Сама всю жизнь ничего не понимала, отца твоего ничему путному не научила, а тебя - должна. И не зря ты имя Николай носишь... Отречение-то государя Николая Александровича произошло, да только не он от нас - мы от него отреклись. Он-то за нас на смерть пошел, как Христос за всех людей. А мы его предали!

- Да почему это "мы"! - встрепенулся Коля. - И ты-то здесь не при чем, а я уже и подавно...

Бабушка только покачала головой: поймешь еще, мол, со временем.

- Ладно, беги, не то мама хватится!

- Ну и пусть, - Коля откинул непокорную прядь со лба.

- Да чего уж "пусть". Беги, говорю.

Коля неловко чмокнул бабушку в щеку и вышел в коридор. Надевая куртку, он думал: "Прошло столько времени. Зачем же так сокрушаться?"

Бабушка вышла проводить его.

- А ты знаешь, кто над нами сейчас властвует?

- Президент, понятно, - удивился вопросу Коля.

- Дитя неразумное! Монаршию власть в руки Свои Пречистые взяла Сама Пресвятая Богородица. Икона Ее "Державная" в день отречения народу русскому явилась - Владычица со скипетром и державой.

- А почему же тогда такое творилось? - хмыкнул Коля. - И храмы разоряли, и всякое безобразие?

- Потому что не хотим мы ни Ее, ни царя! И Ее предаем тоже. Это ты понять должен! Ты. Потому что отец мой - твой прадед - в застенке погиб, и так его умертвили, что я порой, грешница великая, реву: уж лучше б расстреляли сразу!

Коля ахнул.

- Как?! Мой прадед? А за что же его?

- За то, что... дворянских он кровей, Коленька, и ты, стало быть, соответственно. Пришли к нему чекисты так.. на всякий случай. "Контру" поискать.

- И нашли?

- Нашли портрет государя императора Николая и Державную икону Богородицы.

- Ка-а-к?! За икону и портрет?

- Да, за икону и портрет. А страшнее этого для них уже ничего и не может быть... Иди скорее, а то мама рассердится.

***

- ...Ты где шлялся? - мать оторвалась от экрана и смерила сына тяжелым взглядом. - Я уж всех твоих дружков обзвонила... - Зачем ты меня позоришь? Я ведь не маленький!

- Щенок, ты еще мать учить вздумал! К отцу ходил? Или к бабке этой своей второй?

- Да, мама, я был у нее.

Мать невольно отвела взгляд от напора его упрямых черных глаз, но упреки и оскорбления все-таки обрушились на Колю...

- Предатель! Он твою мать бросил, они знать тебя не хотели, я на тебя одна столько лет пахала, а ты...

- Знать не хотели, потому что ты не позволяла. От гордости своей...

И тут же всплыл откуда-то голос, похожий на бабушкин, даже сердце неровно стукнуло: "Что ты, разве с матерью так говорят?"

И, уже не слушая несмолкаемый поток маминых слов, Коля заперся у себя в комнате.

...Икона святителя Николая на стене - бабушкин подарок - расплывалась перед глазами, которые наполнялись невольными слезами. Коля еще только учился молиться, молитв

не знал совсем, но сейчас, как говорится, "припекло". Сколько же раз на дню он выслушивал попреки и нелепые поучения вечно недовольной чем-то матери! А когда мама узнала, что сын тайком от нее встречается с отцом и с его родней, началось такое... Он все терпел, но сегодня терпение иссякло. Еще с самого утра на душе было так неспокойно, будто от Коли неожиданно отвернулся весь мир. Да еще мама... Он встал на колени перед единственной в квартире иконой.

- Николай-чудотворец, помоги, что-нибудь сделай! Пусть все это поскорее кончится! В самом деле, день сегодня необычный, что ли? Бабушка говорила: от-ре-че-ние...

***

- Они пришли к государю Николаю Александровичу и говорят: гибнем, мол, все, вся Россия! Вот уйди, отдай нам власть, мы уж без тебя обойдемся... Лучше, мол, знаем, что делать. Весь народ, говорят, на коленях молит. Ну, а он глядит на них, генералов-то своих... А надо сказать, Коленька, кому хоть раз государю заглянуть в глаза-то по-настоящему довелось, тот уж глаз этих не забывал. Правда-правда, ты воспоминания-то о нем почитай... Эх, да нет у тебя путевых книжек! А глаза такие в целом мире одни и были, потому что святость его в них отобразилась, вся любовь его, отца нашего, к нам, детям своим, и вся боль его за нас, грешных, чад непокорных, а был он - Помазанник Божий, царь православный! Я, грешница, еще меньше тебя была, когда довелось увидеть его портрет... И ничего не нужно было объяснять словами - смотрю, оторваться не могу и думаю: нет, никому во всем свете этот человек зла сотворить не мог... Ну вот, смотрит он на предателей своих, а они спокойствию его дивятся и головы опускают, потому как стыдно, потому что в очах его, как в зеркале, вся их подлость видна.

- Да я читал про отречение, - сказал тогда Коля, - ничего про это в истории не сохранилось!

- Не то читал! И нас много чего читать заставляли и заучивать наизусть. Правды надо, Коленька, искать, да не какой-нибудь, а Божией. Сколько лет нам лгали, все на лжи строили! А в Библии, мальчик мой, сказано, что отец лжи - диавол.

- Пожег бы уж Бог твой тогда их всех огнем Своим! - воскликнул Коля.

- Он так же и твой, Коленька, Господь Бог-то! Отец наш Небесный. Стал бы отец детей своих огнем жечь? Вот и про царя-батюшку говорят: почему, мол, силой не прекратил все это безобразие?

- Да, почему?

Бабушка помолчала, подумала и тихо сказала:

- Так все ведь предали его, Коленька. Он Богу за Россию, за всех за них, - да и за нас, нынешних, - день и ночь молился, храмы открывал, о прославлении святых ревновал... И жизнь ладилась, и страна богатела... Война была - да, но еще чуть, и сокрушили бы врага! Только, Коля, если уж людям Сам Иисус Христос, Царь Небесный, стал не нужен, то зачем им на земле святой царь? И храмы, и молитвы его - царские! - не нужны стали. И ведь оболгали-то как царя-мученика! Ты, "историк", запомни, что во всей истории никто так оболган не был, как государь наш мученик Николай и семья его. Вот так-то... А про огонь с небес, так это в Священном Писании почитай. Ученики Господу говорят: мол, низведем огонь на нечестивцев. А Он? "Не знаете, какого вы духа, ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее". Взыскать, а не губить! И царь наш, если бы в жертву себя не отдал, как и обещал...

- Обещал?

- Да, он уже все заранее знал, ему великие святые открыли эту тайну. Так вот, неизвестно еще, что с Русью-матушкой было бы, если бы царь святых не послушал, может, уже стонали бы под каким-нибудь немцем, али того хуже...

***

Коля задумался.

- Святитель Николай, - он вопрошающе посмотрел на икону, - все правда, что бабушка сегодня про царя говорила?

И почему-то совсем не удивился, когда рамка образа растворилась, фон исчез в потоке тонкого удивительного света... и уже не изображение, но сам святитель предстал перед ним, сам Николай Чудотворец, точь-в-точь как на иконе, и держит за руку... Коля сразу его узнал... И не мог отвести взгляд от неповторимых очей, кротко сияющих святым взором...

- Ему молись, Николай, - ласковой волной обдал Колю голос Святителя, проник в самое сердце. - Вот он, новый ваш небесный заступник - царь-мученик Николай. Ему молись! И всем передай, чтобы молились.

Коля никогда еще не подходил под благословение, но сейчас он явно понял, что его благословляют, - и благословляла его царская десница...

Внезапно видение и комната исчезли, а Коля увидел себя словно на холме, и всюду - слева, справа, прямо перед ним горела черным пламенем земля, и он знал, что земля эта - Россия. Горели дома, деревни, церкви, горел и его дом, и бабушкин, и домик в любимой деревне... Ужас охватил его, и горе, и страх, и он закричал во весь голос. Что было силы:

- Кто это сделал?! Кто поджег мою родную землю?

И он услышал ответ. Этот голос был везде, и в нем, и в горящей земле, и в паленом воздухе, и над всем...

- Ты. Это сделал ты!

***

...В дверь стучали.

- Ты чего орешь-то так? Что случилось-то?

Коля, проснувшись, понял, что лежит на полу перед иконой святителя Николая, что щеки мокры от слез, что в закрытую дверь рвется мама...

- Ты чего заперся-то, эй?!

- Ма, я спал, - еле ответил ей Коля, не узнавая своего голоса. - Я, наверное, во сне разговаривал. Все в порядке.

За дверью стихло...

"Я? Почему я виноват? И почему мне так плохо, как будто я и впрямь виноват во всем?! Бабушка говорила: "Мы от него отреклись. Мы... Предали его..." Но я..."

И тут же память услужливо подсказала: "И ты. Вспомни экзамен!" Экзамен... Ну, конечно. Школьный экзамен по истории...

По истории он всегда был отличником и читал гораздо больше положенного по программе. За историю он никогда не волновался. Вот и сейчас, вытащил билет, посидел пять минут, строя в уме красивую краткую схему ответа, и вызвался к экзаменационному столу.

Завуч, сам принимавший экзамен, слушал его, немного склонив голову на бок, и одобрительно кивал. Когда Коля закончил, он задал ему пару дополнительных вопросов и быстро прервал его:

- Достаточно! Вы (он всем старшим ученикам говорил "вы", как в институте), вы - прямо-таки готовый абитуриент исторического вуза. Ай как прекрасно!

Он обернулся к сидевшей рядом историчке.

- Нет, и вы заметьте, Вера Ивановна, он-таки почти не готовился! Ай да молодец, Вера Ивановна, ничего себе, какой кадр, можно сказать, воспитали.

Вера Ивановна что-то радостно промычала, что вполне можно было расценить как полное удовлетворение.

И тут Коля (за язык-то никто не тянул!), млея от похвалы, перевел разговор на Николая II. Он вчера только прочел несколько публикаций в журналах и решил доказать, что способен к собственной оценке событий.

- Вот пишут, что царя надо канонизировать! А за что его - в святые?! За то, что страну довел до революции, до большевистского гнета? За то, что не захотел вести страну к цивилизованным демократическим формам правления? Вот за это он заслуживает расстрела, а не за то, за что большевики расстреляли, вот!

Антибольшевистская тема стала в школе теперь самой модной. Завуч еще одобрительнее, чем при ответе на вопросы билета, затряс головой.

- Да-да-да! Вы совершенно правы! Нет, как вы себе думаете, - вновь обернулся к историчке, - читаю вчера: "Царь понес на себе грех народа". А? Каково?

И прочти зашипел ей в ухо:

- Нашли второго искупителя! Да они чокнулись все уже совсем, эти верующие! И для чего сегодня эту ерунду всю опять стали печатать?

Под "ерундой" он подразумевал православную литературу. И тут же испуганно обвел взглядом класс: не услышал бы кто, да не решил бы, что завуч, вспомнив свое коммунистическое прошлое, выступает против "свободы совести" в новое смутное время...

***

Коля прижимался лбом к стеклу. Впервые он ощутил, что значит "сгорать от стыда". Как будто кто-то действительно поджег его внутренности, а главное - сердце, которое вдруг по-настоящему заболело. "Так... - с ужасом понял он. - Приговорил, значит, царя к расстрелу! И ведь даже не вспомнил потом..."

Действительно, не вспомнил. Даже тогда, когда впервые пришел в гости к "запретной" бабушке, папиной маме, и увидел на стене большую фотографию.

На ней - словно живые - четыре девушки, да такие... Сказать бы, что красавицы писаные, но это ничего, ну ровным счетом ничего не выражает! Такою небесной чистотой повеяло на него со снимка, таким миром и добрым спокойствием. А еще от них исходила неведомая ему пока, самая великая в мире сила. Он, образованный мальчик, конечно, сразу узнал их - дочерей царя Николая II... Но увидел он их впервые! Потому что можно видеть и видеть... Сердца тогда коснулось нечто, робкое осознание, - не мысль, не догадка. А именно осознание - на более тонком и возвышенном, чем умственный, уровне, что они - святые и что у таких дочерей и родители не могли быть иначе как святыми... Но ведь и тогда про несчастный этот экзамен не вспомнил! Да и про саму фотографию, и про впечатление непонятное ухитрился забыть уже через пару минут. А сейчас вот припомнилось...

Коля порылся в ящике стола. Вот она, эта фотография! Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия... И припав к ней лицом, горько, надрывно заплакал... И с каждой минутой утихало мучительное жжение внутри, утихала боль, и он чувствовал, как от тех, на чью фотографию капают сейчас его покаянные слезы, веет нездешней добротой, любовью и прощением...

***

- Да отопри ты, Колька! К тебе вон Витька пришел. И чего он притащился на ночь глядя?

Коля быстро вытер слезы, но фотографию не убрал. Открыл дверь. Ввалился Витька. Бесцеремонный, как всегда, прямо в мокрой куртке шлепнулся на стул.

- Колян, привет, как житуха? Ты чегой-то, на "огонек" и вправду не пойдешь?

- Не пойду.

- А чего так?

- Великий пост, - попытался объяснить Коля.

- Да ты чего? - Витька вытаращил на него глаза. - Совсем, что ли заучился? В попы заделался, что ли?

- Я никуда не "заделался". Мне до сегодняшнего дня тоже все равно было, а идти не хотел, потому что настроение плохое...

- Это другое дело! На настроение плюй. Я чего... Алка... Ну сестрица моя, просила... о-о-чень... понимаешь? - чтоб ты тоже пришел. Она меня послала. Понял?

- Я понял, Витя. Она хорошая, твоя Алка. Но я все равно не приду.

Витька заерзал на стуле.

- Выпендриваешься, да? Умнее всех, да?

- До сегодняшнего дня я думал, что умнее, а теперь вижу, что наоборот...

- Слушай, а чего такого сегодня стряслось-то? А это что у тебя?

- Коля, забыв о Витьке, отрешенно глядел на фотографию. Витька подошел и заглянул ему через плечо. Он тоже книжки изредка читал, и по истории у него четверка была.

- А, дочки царские! Это "Кровавого", что ли?

Коля резко обернулся.

- Это мы все кровавые. В его крови потому что... А он - святой! Ему молиться надо.

Витька присвистнул и покрутил пальцем у виска.

- Ну-у, ты это... знаешь... Скажу Алке, чтоб вообще с тобой не зналась, не то свихнется тоже, вроде тебя! Ты чего так глядишь-то на меня? А? Сейчас вон как плюну на эту фотку!

Сказал и даже отшатнулся - такими страшными почудились ему вдруг Колькины глаза...

- Ты уйди лучше, - напрягая кулаки, проговорил Коля.

- Конечно, уйду! - заорал Витька, хлопнув ладонью о стол. - Еще врежешь, псих! Ну подожди же. Еще попомнишь, поймешь, как кочевряжиться... Монархист тоже мне нашелся!

Едва он ушел, как Коля тут же забыл о нем...

***

...Начиналась всенощная. В храме печально-жгучие огоньки свечей слегка рассеивали густой вечерний сумрак. Исповедников, сосредоточенных, неслышимых, было много - Великий пост, все готовятся причаститься на завтрашней литургии. Коля смиренно стоял в длинной очереди и вновь плакал, беззвучно, безостановочно. Давно он уже не плакал - большой мальчик, а сейчас как прорвало. И откуда только слезы берутся? Он впервые пришел на исповедь, хотя в храм заходил уже не раз. Ждал долго и не заметил, что человек, стоявший перед ним, исповедался, отошел от аналоя и что батюшка внимательно глядит на него, раба Божия Николая. Сзади слегка подтолкнули. Он очнулся и сделал несколько шагов к аналою.

- Я царя-мученика хулил, - прошептал Коля, с трудом двигая языком.

И, набравшись духа, рассказал про экзамен. Остальная исповедь во множестве грехов, совершенных за всю почти четырнадцатилетнюю жизнь, потекла сама собой...

Домой шел с легким, успокоенным, тихим сердцем. Мягкий снег как-то уютно осыпал землю... Какое сегодня марта? Несколько дней уже прошло. Тогда было пятнадцатое. А бабушка непременно сказала бы: "второе", она не признавала новый стиль.

Когда оставалось лишь повернуть за угол и вот он - его дом, вдруг сзади шею крепко-накрепко обхватили чьи-то руки, а перед глазами, словно призрак, возник Витька. Еще один из парней насел сбоку.

- Ну привет! - Коля понял, что Витька, как и его приятели, пьян. - А мы с "огонька"! К тебе заходили, маман сказала, что ты в церковь поперся! Отмолил грехи, попенок?

Коля рванулся - тщетно, держали крепко.

- А Алка пла-а-акала! А я ей, дуре, по шее - нашла из-за кого! Сейчас и ты получишь...

Витька вдруг запнулся. Он и сам не мог бы объяснить толком, что с ним произошло. Внезапно его лихо подхватило и понесло, словно на сегодняшней вечеринке, да только еще шибче, аж дух захватывало... Появилась забавная идея. Он ухмыльнулся.

- Сл... слушай, а как ты меня тогда за фотку! А? Думал, врежешь... Это ты-то, тихоня! А хошь, отпустим? Ну, скажи только, что Николай - "Кровавый".

- Нет.

- Отпустим, говорю же... Верно! Не дрейфь, "историк". Ну не крест же сорвать велю! В церковь теперь многие таскаются. Скажи только, что этот твой царь...

Коля молчал, но молчание его было Витьке очень понятно. Он приблизился и саданул ему по лицу. Как ни пьян был Витька, но, когда бил, рука не дрожала.

- Ты чего? Совсем спятил? Много требую, что ли? Ну, кровавый Николашка?

- Нет.

От второго удара из носа хлынула кровь. Услышал сквозь звон:

- Витек, а ты сам-то не того... не спятил? Бьешь, так уж за дело бей! За Алку, так за Алку. Дался тебе этот царь!

- Отвянь! - прикрикнул Витек на дружка. Он и сам совершенно не сознавал, зачем пристал к Кольке с этим требованием, кажущимся приятелям таким нелепым, но чувствовал непонятную самому себе, бездумную, никогда не испытанную ранее сладость, когда вот так, с яростью, с издевкой бил не просто так за кого-нибудь, а за царя... И он бил...

- Я ж тоже книжки читал, "историк", не один ты грамотный! Николашка твой... А царица - с Распутиным... Там же написано, не дурней тебя люди писали! И девчонки эти с фотки твоей... - Коля рванулся изо всех сил. - Куда тебе сладить с нами? Еще хочешь?

- Хорош! Народ валит! - испуганно закричал Витькин приятель. - Сматываемся!

И всем троим показалось, что действительно множество людей появилось из-за угла и бежит к ним... Но народа никакого не было, а к упавшему на оледенелый асфальт Коле подбегал его родной отец.

...Колин отец несколько дней метался и не понимал, что происходит. Воспоминание о том, как двенадцать лет назад насмерть обидел жену, выплыло откуда-то и не давало ему покоя... А сегодня уже не мог и вытерпеть. Что-то внутреннее, необъяснимое, сильнее его самого, велело ему сейчас же, не мешкая, идти и просить прощения у бывшей жены. ("Это у нее-то?!") Но чувство вины (и откуда оно только взялось?) - все нарастало в душе, и он не мог уже ему противиться... Впрочем, одна мысль показалась ему вполне резонной: "Примирения особого быть, конечно, не может, ну а вдруг хоть с Колькой видеться позволит?"

- Колька, сынок! Господи! За что ж они тебя так? Ты их знаешь? Я сейчас, милицию...

- Папа, - прошептал Коля, - не надо милицию... Батюшка на исповеди сказал, что теперь у меня, возможно, будут искушения... испытания, значит. И еще он сказал: "Если будут - радуйся!" Вот и послал мне Господь испытание! Так что все хорошо, папа.

И эта мысль, что отныне у него все будет только хорошо, эта мысль - вместе с молитвой: "Царь Николай! Не оставь!" - была последней перед тем, как он потерял сознание на руках подоспевшего вовремя отца... А утром Коля, хоть и с трудом, поддерживаемый под руку отцом, пошел на литургию и впервые причастился Святых Христовых Таин. Так из мальчика выковывался мужчина - воин Христов, и оружием его была молитва. И первой в его новой жизни стала молитва: "Царь Николай! Не оставь!"

Марина Кравцова, Владимир Зоберн, 2002 г.

Л.Н.Толстой

ДВА БРАТА И ЗОЛОТО

Жили в давнишние времена недалеко от Иерусалима два родные брата, старший Афанасий и меньшой Иоанн. Они жили на горе, недалеко от города, и питались тем, что им давали люди. Все дни братья проводили на работе. Работали они не свою работу, а работу бедных. Где были утружденные работой, где были больные, сироты и вдовы, туда ходили братья и там работали и уходили, не принимая платы. Так проводили братья врозь всю неделю и сходились только в субботу вечером к своему жилищу. Только воскресный день они оставались дома, молились и беседовали. И ангел господень сходил к ним и благословлял их. В понедельник они расходились каждый в свою сторону. Так жили братья много лет, и всякую неделю ангел господень сходил к ним и благословлял их.

В один понедельник, когда братья вышли на работу и разошлись уже в разные стороны, старшему брату, Афанасию, стало жаль расставаться с любимым братом и он остановился и оглянулся. Иоанн шел, потупив голову, в свою сторону и не глядел назад. Но вдруг Иоанн тоже остановился и, как будто увидав что-то, пристально, из-под руки, стал смотреть туда. Потом приблизился к тому, на что смотрел, потом вдруг прыгнул в сторону и, не оглядываясь, побежал под гору и на гору, прочь от того места, как будто лютый зверь гнался за ним. Удивился Афанасий и вернулся назад к тому месту, чтобы узнать, чего так испугался его брат. Стал подходить он и видит, что-то блестит на солнце. Подошел ближе - на траве, как высыпана из меры, лежит куча золота, беремени на два. И еще больше удивился Афанасий и на золото и на прыжок брата.

"Чего он испугался и отчего он убежал? - подумал Афанасий. - В золоте греха нет, грех в человеке. Золотом можно зло сделать, можно и добро сделать. Сколько сирот и вдов можно прокормить, сколько голых одеть, сколько убогих и больных уврачевать на это золото! Мы теперь служим людям, но служба наша малая по нашей малой силе, а с этим золотом мы можем больше служить людям". Подумал так Афанасий и хотел сказать все это брату; но Иоанн ушел уж из слуха вон и только, как козявка, виднелся он уж на другой горе.

И снял Афанасий с себя одежу, нагреб в нее золота, сколько в силах унесть, взвалил на плечо и понес в город. Пришел в гостиницу, сдал гостинику золото и пошел за остальным. И когда принес все золото, то пошел к купцам, купил земли в городе, купил камней, лесу, нанял рабочих и стал строить три дома. И прожил Афанасий в городе три месяца, построил в городе три дома: один дом - приют для вдов и сирот, другой дом - больница для хворых и убогих, третий дом - для странников и нищих. И нашел Афанасий трех благочестивых старцев, и одного поставил над приютом, другого - над больницей, а третьего - над странноприимным домом. И осталось еще 3000 золотых монет у Афанасия. И отдал он каждому старцу по тысяче, чтобы на руки раздавать бедным. И стали наполняться народом все три дома, и стали люди хвалить Афанасия за все то, что он сделал. И радовался на это Афанасий, так что и не хотелось ему уходить из города. Но любил Афанасий брата своего и, распрощавшись с народом, не оставив себе ни одной монеты, в той же старой одеже, в какой он пришел, в той же и пошел назад к своему жилищу.

Подходит Афанасий к своей горе и думает: "Неправильно рассудил брат, когда прыгнул прочь от золота и убежал от него. Разве не лучше я сделал?"

И только подумал это Афанасий, как вдруг видит - стоит на пути его тот ангел, который благословлял их, и грозно глядит на него. И обомлел Афанасий и только сказал:

- За что, господи?

И открыл ангел уста и сказал:

- Иди отсюда. Ты недостоин жить с братом твоим.
Один прыжок брата твоего стоит дороже тех твоих дел, которые ты сделал золотом твоим. 5f4

И стал Афанасий говорить о том, сколько бедных и странных он накормил, сколько сирот призрел. И ангел сказал ему:

- Тот дьявол, который положил это золото, чтобы соблазнить тебя, научил тебя и словам этим.

И тогда обличила Афанасия совесть его, и познал он, что не для бога делал он дела свои, и он заплакал и стал каяться.

Тогда отстранился ангел с дороги и открыл ему путь, на котором уже стоял Иоанн, ожидая брата. И с тех пор Афанасий не поддавался соблазну дьявола, рассыпавшего золото, и познал, что не золотом, а только трудом можно служить богу и людям.

И стали братья жить по-прежнему.

Милостыня (рассказ)
Взявшись за руки, подружки Лена и Наташа спешили в воскресную школу. Девочки не виделись целое лето и с радостью делились друг с другом новостями и впечатлениями о проведенных каникулах. Наташа с неподдельным восторгом рассказывала о том, что они вместе с мамой целый месяц провели в монастыре, что там она прочла житие преподобномученицы Елизаветы, которое очень ее впечатлило. Казалось, Наташа могла бы часами говорить об этой святой, но вдруг она замолчала...
На перекрестке, слегка пошатываясь, стоял угрюмый мужчина, просивший милостыню.
Люди равнодушно проходили мимо, не обращая на него никакого внимания.
— Опять этот пьяница! Он всегда здесь стоит. Мама говорит, что таким милостыню давать нельзя, все равно пропьют. И вообще, от них нужно держаться подальше, чтобы не подхватить какой-нибудь болезни. Давай быстрее перейдем на другую сторону, — сказала Наташа и убежала.
Лена поначалу тоже хотела побежать за ней, но что-то ее остановило. Девочка медленно и робко приблизилась к мужчине. Нищий, от которого сильно пахло водкой, мимолетным взглядом посмотрел на Лену.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросила девочка.
— Помочь?! — удивился нищий. — Да мне никто уже не сможет помочь! Я человек пропащий!.. У меня нет никого и ничего!
— Неправда, есть! — возразила Лена. — Это Господь и Пречистая Матерь Его. Они любят вас. Только попросите Их о помощи. — Лена уверенно посмотрела мужчине в лицо. — Когда я была совсем маленькой, — продолжала она, — мы с папой попали в аварию. Я долго лежала без сознания и могла умереть. Но мама с бабушкой горячо молились Богу и Богородице, и я выжила. Только отсутствие мизинца на моей правой руке напоминает нам о той трагедии. Вы тоже помолитесь, и Господь обязательно поможет.
— Я никогда еще не молился, а только грешил, — вздохнул нищий.
— Здесь рядом храм, в нем икона Божией Матери «Неупиваемая Чаша», нам о ней в воскресной школе рассказывали. Один человек по имени Стефан так сильно пил, что у него отнялись ноги. Однажды во сне ему явился преподобный Варлаам и приказал идти в город Серпухов и помолиться перед этой иконой, предсказав, что только после этого он перестанет пить и вылечится. Без денег, на четвереньках, Стефан отправился в путь. Придя в монастырь и помолившись там, он полностью исцелился... Пойдемте же в храм, — попросила Лена.
— Ну что ж, пошли... — отозвался нищий и протянул ей руку. Лена доверчиво положила в нее свою.
Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее пальцы, две горячие слезы скатились на ее ладонь.
Прошли годы... Лена и Наташа выросли, вышли замуж. У Наташи родилась малышка-дочь, а вот у Лены все складывалось непросто. Ее муж, Леонид, стал пить. Никакие уговоры не помогали. Он и сам был не рад, иногда тайком даже плакал на кухне, но справиться со своею слабостью не мог.
Семья оказалась на грани развала. Но вот однажды соседка посоветовала Елене и Леониду съездить в монастырь к старцу Алипию.
— Я от добрых людей слышала, — убежденно говорила она, — по молитвам этого старца даже самый горький пьяница бросает пить.
Так и сделали. Только супруг Елены поехал один — Лену не отпустили с работы.
После монастыря Леонида будто подменили. Пить он бросил вообще, стал молиться и посещать храм. А вскоре Лена узнала, что ждет ребенка. Тогда-то и решили ехать вместе в монастырь, чтобы поблагодарить старца Алипия.
Посетителей у отца Алипия было много. Подходя к нему, Лена сложила руки для благословения. Неведомое волнение охватило ее. Их взгляды встретились. То, что произошло через мгновение, удивило всех. Старец опустился на колени, взял руки Лены и стал целовать их, обливая слезами.
Разве могла предположить Елена, что старцем Алипием, спасшим от пьянства ее мужа, будет тот самый нищий с перекрестка? И разве мог забыть старец-монах глаза и руки той маленькой девочки, которая спасла его когда-то от вечной гибели?!