Когда 43-летняя Ольга и ее муж 48-летний Константин решили забрать в свою семью ребенка из детского дома, их все отговаривали. Мол, вы уже не молодые, а детишки там, в основном, сложные, болезненные, зачем вам это надо. Но супруги, вырастившие двух родных детей, в своем намерении были непреклонны, и в июне прошлого года забрали из небольшого областного дома ребенка девочку 3 лет с 11 диагнозами в карте. Сейчас, спустя всего полтора года, в ее медицинских документах остался только один подтвержденный диагноз: все остальные сняли.
Большинство российских сирот действительно болеют: во многом из-за не слишком благополучных родов и условий жизни в государственных учреждениях. Однако очень часто диагнозы, которыми награждают воспитанников детских домов медицинские работники, не соответствуют действительности или не являются такими уж страшными. Гипердиагностика – это когда пациенту приписывают те болезни, которых у него на самом деле нет, — бич отечественной системы семейного устройства. Многие, как друзья Ольги и Константина, пугаются медицинских заключений. На самом деле это классический пример известной присказки «не так страшен черт, как его малюют»: потенциальным усыновителям надо помнить, что на поверку их малыш может оказаться вполне здоровым.
Домохозяйка Анна из подмосковной Истры – мама троих приемных детей. Она так долго занималась усыновлением своего первого ребенка и так много сил потратила на то, чтобы «вникнуть в тему», что теперь, как говорит она сама, «может подрабатывать консультантом». Тему неправильных диагнозов Анна не любит, у ее старшего сына ДЦП и тут уж ничего не поделаешь: он действительно серьезно болен. А вот младшие – 4-летние сестры-близняшки – за два года дома «потеряли» практически все свои диагнозы. У одной из них была записана серьезная задержка психического развития, врачи говорили, что она никогда не догонит сверстников и так и будет вести полурастительный образ жизни. У второй были диагностированы серьезные проблемы с сердцем, и Анну пугали дорогостоящей операцией.
Анна была готова к лечению. У них обеспеченная семья, они могут позволить себе самые современные средства ухода, так что деньги на здоровье девочек нашлись бы без труда. Но отправляясь в детский дом второй раз, Анна с мужем Алексеем уже знали, что к тому, что прописано в карте надо подходить критически и все перепроверять.
Так и получилось: порок сердца одной девочки «рассосался» (бывает, что с ростом сердечные проблемы уходят), а задержки развития другой стали незаметны через пару месяцев после приезда домой.
По сборной статистике от специализированных фондов, врачей и правозащитников, самый частый «детдомовский» диагноз — это патология центральной нервной системы. Он прописан если не у всех, то у 9 из 10 жителей российских приютов. Сердечные проблемы, по мнению врачей, встречаются у 60% детдомовцев. Так что дочери Анны – хороший и показательный пример.
По словам психолога Людмилы Петрановской, степень гипердиагностики в различных регионах может достигать 50-60%. Этому есть несколько объяснений. Например, методическое. Дело в том, что специальные психолого-педагогические комиссии «раздают» свои диагнозы всего-то после получасовой беседы с ребенком. Петрановская уверена, что этого времени недостаточно для адекватной оценки психического состояния ребенка. Не говоря уже про то, что в семье большинство проблем связанных с задержками развития очень быстро нивелируются и сходят на нет.
С другой причиной появления странных диагнозов столкнулся Виталий из Москвы. У них в семье вышла какая-то странная история, и ему нужно было усыновить новорожденного сына своей двоюродной сестры. Но ситуация была такая (Виталий не хочет вдаваться в подробности), что на оформление бумаг требовалось очень много времени, мальчика до 3 месяцев продержали в больнице, но потом его пришлось переводить в дом малютки. Врачи в больнице предложили Виталию перевести племянника в конкретное учреждение – с хорошим финансированием и соответствующими условиями. Но для того, чтобы попасть туда, мальчику надо было приписать несколько диагнозов: учреждение специализированное, здорового ребенка туда брать не имеют права.
Так Виталий узнал, как это происходит. Врачи рассказали ему, что во многих случаях детям при выписке из больницы (а большинство отказников попадают туда после роддома) пишут тот диагноз, который требуется для перевода в то или иное учреждение. Но это в случае Виталия, они просто пытались ему помочь, а обычно врачи отправляют детей туда, откуда приходит информация о свободных местах, и диагнозы вписывают практически автоматически.
Бывшая медсестра одного из областных домов ребенка говорит, что это действительно обычная практика – особенно в регионах и вдалеке от крупных городов, где выбора учреждений нет. Иногда, рассказывает она, «здоровых детей запихивают в интернаты для глухих и слабослышащих; иначе ребенка придется везти за 300 километров — кто будет этим заниматься?!». Она же рассказывает, что в некоторых регионах за «больных» детей детдому начисляют дополнительные деньги. По ее оценке, каждому третьему ребенку приписывают хотя бы один диагноз.
Эта оценка совпадает с выкладками доктора психологических наук, заведующей кафедрой клинической психологии и психотерапии факультета психологического консультирования МГППУ Аллы Холмогоровой. В своей работе, опубликованной в журнале «Вопросы Психологии», она ссылается на несколько любопытных исследований. Например, в 1990-х годах доктор психологических наук Игорь Коробейников обследовал 200 выпускников интернатных учреждений 8 вида (для детей с легкой степенью умственной отсталости), и выяснил, что соответствующий диагноз может быть поставлен только половине из них. Проблему остальных 100 выпускников Холмогорова характеризует как «педагогическую запущенность».
«Я вообще считаю, что задержка психического развития – это диагноз не ребенку, а персоналу детского дома, — заявляет Олеся Ярмольник, приемная мама и дефектолог по образованию. – Потому что это, в первую очередь, значит то, что ребенком плохо занимаются». Она об этом знает не понаслышке. Когда полуторагодовалая Катя попала к ней в дом, девочка не умела ходить, практически не стояла и даже не очень уверенно сидела. Ей ставили даже не задержку психологического развития, а умственное отставание. Девочка очень редко улыбалась, и почти не произносила звуков (что уж говорить про слова). Через два месяца пребывания в семье Катя уверенно ходила, через 2,5 месяца назвала Олесю мамой, а через полгода говорила предложениями. Сейчас Катя ходит в первый класс, и она – одна из лучших учениц.
Олеся подумывает о втором усыновлении. Говорит, что намеренно будет выбирать ребенка с задержкой развития. Во-первых, таких деток хуже забирают, а во-вторых, ее образование и опыт позволяют ей обеспечить малыша необходимым правильным уходом.
Правда, Олеся пока не понимает, как ей найти действительно больного малыша.