Немощнейший сосуд.

Баба Катя была из тех старушек, про которых кто-то сказал: "Божий одуванчик".

То ли похожа на теплое солныщко, то ли дунешь -- и рассыплется. К бабе Кате подходило скорее второе. 

Всю жизнь на нее смотрели чуть свысока, да и что с нее взять? Болезненная, бледная, невысокого росточка.

         А теперь, когда постарела, с ней и вовсе перестали считаться. Она всем мешала: то не туда тазик поставит,

то не так шагнет.  Но она, кажется, и не замечала грубых окриков. Все лето что-то консервировала, варила

варенье. Да вздыхала тайком о детях: "ПРОСТИ  МЕНЯ,  ГОСПОДИ!  МНОГО  НАДЕЛАЛА  Я  ОШИБОК,  НЕ  УЧИЛА

 ИХ  ТРУДИТЬСЯ, О  ПОМОЩИ  НЕ  ПРОСИЛА,  ВСЕ  ПО  ИХ  ЖЕЛАНИЯМ  ЖИЛА,  НИЧЕГО ДЛЯ  НИХ  НЕ

 ЖАЛЕЛА..."

         Как-то незаметно исчезали из ванной нестиранные пеленки и объявлялись глаженные в шкафу.

Малыши меньше плакали, когда у них шли зубки, и уроки делались быстрее, если дома была бабушка.

Во дворе пропадало битое стекло, оставшееся после веселья подросших соседских "птенцов",

а заплеванные и затоптанные скамейки обретали удивительно чистый вид.

         Однажды на Пасху Христову, когда все уже проснулись, предвкушая приход из церкви бабы Кати с вкусными

куличами, из ее маленькой комнатки послышался зов: "Дети!"  Старушка лежала на кровати по-особенному

просветленная. Такой улыбки не довелось им видеть на материнском лице ни разу за ее долгую жизнь. Радостно

приподнявшись им  навстречу, она тихо произнесла: "Как я люблю вас всех, мои хорошие, простите, если что не

так! Христос Воскресе!" Это и были последние в ее земной жизни слова.

          И не было в эту Пасху вкусных куличей...

          Когда баба Катя ушла, все вдруг поняли, что на ней, такой слабой и немощной, держался весь дом...