Больная тема: дети в храме

Людмила Селенская







Рассказ Леонида Гаркотина «Берегите ангелов», опубликованный на нашем сайте совсем недавно, вызвал оживленную дискуссию не только среди читателей, но и постоянных авторов портала Православие.Ru. Представляем вашему вниманию рассуждения на тему пребывания детей на церковных службах матушки Людмилы Селенской – жены священника и матери троих детей.


Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru
br />Мне пришлось смотреть за малышом в храме задолго до материнства. Братишка, который на шестнадцать лет меня моложе, был мне как сын (он, кстати, и есть мой крестный сын).

Мы с самого начала знали, что имеем дело с живчиком и непоседой. В семь месяцев он уполз с одеяла на кухню на глазах у четверых взрослых. Моргнешь – и его нет. Мы пасли его, как Том Сойер с приятелем пас жука: на чьей стороне находится, тот его и гоняет. На чьей территории находился малыш, тот за ним и смотрел. Я не знаю, как ему это удавалось, но он умудрялся находиться сразу на всех территориях. Только что он помогал маме перебирать вещи в шкафу, напяливая на голову панаму поверх шляпы, как уже сидит на моем письменном столе и проворно вытаскивает пленку из японской аудиокассеты или выбрасывает вещи с балкона, задумчиво прослеживая траекторию улетающего будильника или ложки. Хотя в доме никто давно не рисовал, так как рисование заканчивалось в пятом классе, Саша умудрялся найти засохшую акварель и вылизать половину синей краски. Лизал он, как и лазил, с обезьяньей скоростью.

Знакомые умилялись, глядя на голубоглазого малыша с льняными волосами, и говорили среднему брату: «У вас теперь живая игрушка», на что он мрачно отвечал: «Это мы игрушки в его руках».

Когда он подрос, он был единственным в детском саду, кому разрешалось не спать в тихий час. А логопед в сердцах заметила: «Меня даже шестиклассники боятся, а он может повернуться ко мне спиной в середине упражнения».

А теперь представьте такого живчика на службе.

Нет, я не проводила экспериментов и старалась не испытывать себя, а также прихожан и батюшек на прочность. Я приводила егозу к концу службы. Все равно он умудрялся выкатиться под ноги торжественной процессии на праздник к изумлению всех присутствующих, убежать в самый ответственный момент на улицу или громким театральным шепотом задавать вопросы, не только касающиеся службы, но и окружающих. Очень нелегко было ответить, почему бабушка слева похожа на сову, у дедушки справа смешной нос, а дядя с бородой подпевает противным голосом. Зимой в холодном храме Сашок стаскивал с себя куртку: «Я не могу в ней молиться!» Только позже я поняла, что он имел в виду «креститься».

Семь потов с меня сходило за время, проведенное в храме с мальчишкой. Брала я его с собой нечасто.

Когда ему было лет пять, он вошел в храм и замер. Постояв минуты две, он сказал: «Когда я буду большой, я всегда буду ходить в церковь».

А в четыре года он поехал с нами навестить дедушкину сестру, монахиню Елену (позже схимонахиню), жившую при храме. Мы никогда не объясняли маленькому Саше, что такое монахиня, и всегда звали ее бабушка Лена. Бабушка Лена очень любила нашу семью, и у нее всегда были припасены для нас гостинцы. Саша воспринимал ее как добрую бабушку с подарками, что-то сродни Деду Морозу. И вдруг... Мы сидели в церковном домике, пропахшем тестом, старым деревом и чем-то особым, церковным. Бабушка Лена ласково смотрела на Сашу, а он уставил на нее свои бирюзовые глаза и спросил ни с того ни с сего: «Бабушка Лена, а когда ты умрешь, кто за нас молиться будет?» Мы оторопели. Тетя смущенно закашляла: тема смерти казалось неприличной, тем более в присутствии пожилого человека, тем более поднятая таким неожиданным и бестактным образом. Но иначе смотрела на этот вопрос бабушка Лена. Она погладила Сашу по любопытной голове и, улыбаясь, сказала: «Бог даст, сынок, и там буду за вас молиться». Как узнал малыш о предназначении монахов? Кто сказал ему, что бабушка молится о нас?

А бабушка Лена с тех пор говорила, что Саша предсказал ей кончину, и надо готовиться.

Когда подошло время первой исповеди, Саша согласился исповедоваться только самому доброму батюшке, которого он знал: отцу Феодору Соколову. А батюшке пора было уходить с исповеди в алтарь: он извинился перед прихожанами и пригласил их к стоящему рядом священнику. Но он не смог сделать и шагу, потому что кто-то вцепился в него снизу. Вцепился бесцеремонно и намертво. Батюшка с изумлением посмотрел вниз и увидел Сашкины глаза. Отец Феодор улыбнулся и принял исповедь. Я думаю: надо так прилепляться к Господу.

С годами пребывание в храме с братом не становилось легче. И в тринадцать лет он не мог чинно стоять, и описывал круги в толпе прихожан, время от времени интересуясь у меня: «Скоро ли закончится? Долго ли еще?» Старушки негодовали: и так тесно, а тут еще паренек толкается. А я думала про себя: пусть уж толкается, зато он захотел прийти. Немного было вокруг пареньков, все больше бабушки. У каждого своя мера и свое устроение. У одного вера большая и крепкая, у другого маленькая и слабенькая. Но она есть, она живая и как хрупкий росточек, тянется к свету. И ей нужна капелька воды, чтобы жить, а ведра воды ей не выдержать. Как знать, не укрепит ли ее Господь, не вырастит ли из нее крепкое дерево, а пока пусть она живет, как может.

***


Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru



Мои мучения с братом оказались цветочками по сравнению с собственными детьми.

Старшие погодки такого перцу задавали, что держись.

Когда период «на ручках» миновал, они заходили в храм довольно чинно, но это было на минуту. Нужно было проверить, крепко ли стоят подсвечники, и в самом ли деле спит старушка на лавочке или притворяется. Нужно было отжаться на скамейке, залезть под нее и выяснить, кому принадлежат какие ноги. В торжественный момент надо было извлечь из кармана то ли специально припрятанную, то ли завалявшуюся машинку и подразнить брата. А еще лучше – стукнуть его и уйти с независимым видом, пока тот не разошелся, а потом с безопасного расстояния показать ему машинку и спрятать в карман. Нужно было решить, что интересней: зажигать или тушить свечи. Лучше всего оказалось сначала зажечь, затем задуть, а потом снова зажечь.

Когда мы переехали в Глазго и стали ходить в греческий храм, с удивлением обнаружили там не бабушек, а дедушек, следящими за порядком. Дедушки оказались на порядок строже и внимательней бабушек. Мальчишкам спуску не было. Только отвернешься, чуть зазеваешься и – выговор. Мало того, что ты новичок на приходе, все на греческом, мелодии непривычные, да еще эти дедушки. Вот когда я немного почувствовала себя на месте детей: ничего не понятно, а надо внимать. Только спустя месяцы, если не годы, я стала узнавать ключевые места богослужения. Нашелся добрый человек, который поставил детей на свечное послушание. Свечи стояли в песке и невысоко, и мальчишкам удобно было их гасить и бросать огарки в коробочку. Вот это было счастье! Теперь можно было и пораньше на службу приходить.

Но самый большой позор ждал меня на русском приходе в Данблейне, куда мы ездили раз в месяц. Детям там были рады и замечаний не делали. Поезда в воскресенье ходят редко, и мы приезжали на всю службу. Минут двадцать до поезда, сорок на поезде, да еще минут десять пешком, катишь коляску-тандем то в гору, то под гору. Приходишь к началу службы – и уже устал, а про детей что и говорить. И вот – праздник, приезд архиерея, нарядные взрослые, притихшие дети. Служба долгая, проповедь долгая. На столе столько вкусного, а пищу все не благословляют, все беседуют... Нам бы, незадачливым мамашам, дать детям йогурт в уголке и увести их от греха подальше. Но пока мы собирались с мыслями, проголодавшиеся чада, проявлявшие чудеса долготерпения до окончания службы, под предводительством Лизки-Грозы-Мальчишек объели всю клубнику на огромном белом торте, специально испеченным в честь приезда владыки. Дальше память мне отказывает... Владыка только посмеялся, но важная дама, чье творение было самым наглым образом испорчено отъявленными обжорами в количестве трех человек в возрасте трех и четырех лет, так громко отчитывала меня при всех на чистейшем английском языке с мариупольским акцентом, что я не знала, куда глаза девать. Лизкина мама непринужденно беседовала со знакомыми и свою порцию позора великодушно предоставила мне. Потом знакомые шепнули, чтобы я не трусила: мадам из Мариуполя не такая уж и страшная, так, напускает на себя иногда для важности.

***


Фото: Александр Осокин / Православие.Ru



Когда карапузы подросли, на смену им пришел новый карапуз – младшенький. Я наивно полагала, что спокойный, вполне послушный малыш в количестве одного человека не сможет причинить столько беспокойства, сколько причиняли его братья, работавшие совместно, но оказалось, что это не так. Формула вышла какая-то нелинейная. За ним числился побег из дома в два с половиной года с приездом полиции и прочей суматохой, поэтому расслабиться я не могла ни на минуту. В храме было два выхода. Вот пошел он в игровую комнату, а оттуда может и на улицу дернуть.

Конечно, хорошо приходить с малышней к концу службы. Я – только за. Но что делать, если в храм нас везет папа, которому необходимо быть на всей службе, да и старших детей лишать богослужения нет причин. Мы с малышом не можем подойти попозже, потому что одиннадцать миль (а позже двадцать) не одолеешь пешком, а общественный транспорт по воскресеньям почти не ходит. И вот тут разногласия проявились во всей остроте. Супруг недоумевал, почему я настырно задерживаю выезд и выторговываю лишние пятнадцать минут. Что дадут мне эти пятнадцать минут? Почему мы не можем приехать благочестиво, пораньше? Почему мы все время приезжаем впритык, а то и, страшно сказать, опаздываем?

Да потому что пребывание с малышом на службе есть пребывание на кресте. И я не побоюсь этого сравнения. Да, он с утробы матери питается Таинствами. Да, он с радостью приобщается Святых Таин. Да, в храме он дома. Но это не значит, что он не шалит, не убегает, не скучает. Ему приходится менять памперс или вести в туалет в самый неподходящий момент. Его приходится утешать, когда он падает или стукается головой об угол. У него надо забирать свечи и следить, чтобы он не утащил чужие просфоры. Его надо уводить гулять, чтобы он не шумел и не мешал молящимся. И мы гуляем, дождь ли, солнце ли, зима или лето, а я смотрю на часы и высчитываю, когда приводить его в храм.

У чаши он стаскивает с меня платок, и я стою, растрепанная, замученная, на виду у всего честного народа.

Счастье, когда приводят маленькую Мэри, и два карапуза важно ходят друг за другом или играют вместе. Вдвоем они ведут себя куда лучше, и мы с Кейт может позволить себе передышку, улыбнуться друг другу, полюбоваться на малышей, пока они не упали, не стукнулись, не захотели в туалет или не поссорились.

У старшего сына лет в десять начались предвестники трудного возраста, когда он категорически не хотел присутствовать на службе, но одного мы не могли его оставить. Как-то уговорили все же поехать с нами и отпустили гулять, пока шла всенощная. Нагулявшись, он вошел в храм и, увидев двух малышей, держащихся за ручки и подпрыгивающих в такт мелодии, смягчился, умилился и остался стоять до конца.

***


Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru
Закономерен вопрос: к чему такие мучения? Не лучше ль оставлять чадо дома и подождать, когда оно подрастет и будет осознанно принимать участие в богослужении? Не заменят ли службу воскресная школа или беседы с мамой?


Я верю, что ничто не может заменить непосредственного участия в службе, в Таинствах. Недаром они называются Таинствами – мы не знаем, как происходит общение малыша с Создателем, но то, что оно происходит, – несомненно. Беседы, объяснения, изучение Священного Писания, рисунки и песни на благочестивую тематику – замечательно, но они не являются главным в церковной жизни. Я видела воскресные школы у протестантов. Пока взрослые молятся и изучают Библию, дети постарше читают отрывки из Писания под руководством взрослых, а малыши раскрашивают рисунки на библейские сюжеты. И это все. Беспомощно все это. Не о раскрашивании картинок говорил Господь, когда велел пустить к Нему детей.

Как-то стояла у храма с подружкиной дочкой. Ждали, когда подруга исповедуется. Малышке нет четырех лет, но очень крупная – все шесть дашь. Ребенок – ангел, спокойно пошла со мной на улицу, дала маме помолиться. Прыгала она, она прыгала, да и ударилась, стала плакать. Старушка на лавочке стала пугать ее «Боженькой, Который не любит, чтобы детки плакали». Я поспешно отошла с девочкой подальше.

Знакомая матушка, наставляющая меня в новой для меня роли жены священника, строго-настрого запретила делать замечания прихожанам.

***

Отдельная тема – детки с проблемами. Сколько сейчас ребятишек с аутизмом, синдромом гиперактивности и дефицита внимания, с психическими заболеваниями разной степени тяжести. Некоторых детей, слышала, считают бесноватыми, потому что странно ведут себя, кричат, дергаются. Тут такой ликбез надо проводить среди населения! Даже представить себе не могу, каково их мамочкам переносить непонимание окружающих.

Бывает, люди пожилого возраста, вырастив одного-двух здоровых благополучных детей, спесиво относятся к молодым родителям. Плохо себя ведут дети? – Значит, плохо живете. Дети нездоровы? – В наказание за грехи. И так далее. Спесь эта опасна. Благополучные дети – не залог благополучных внуков. Кого сейчас не коснулось горе? Кто безгрешен, здоров и может поучать других?


Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru
Дети подросли, а мне пришлось оказаться и в роли того, кому дети могут помешать. На двух приходах некому петь, и пришлось мне роль хора взять на себя. Нет, я не просто пою в хоре, я и есть хор. Музыкального образования у меня нет, и нот я не читаю, но могу петь по памяти. И тут главное – не мешать мне. Я чувствую себя как канатоходец, пытаясь сохранить хрупкое равновесие, вытянуть «Херувимскую» до конца, не споткнуться, не упасть, не замереть в ужасе: «Забыла, как петь дальше».


И те немногие ребятишки, которые приходят в храм раз в несколько месяцев на полчаса – как они топают коваными ботинками по каменному полу, как визжат, как громко играют в салочки и нетерпеливо подпрыгивают на месте.

А у меня на глазах слезы, и я ощущаю себя хирургом, которого толкают под руку. «Милость мира» надо петь, а тут чуть аналой с нотами не сваливают.

Теперь поймешь священников, которым нужно сосредоточиться, и которые просят тишины в храме не из вредности, а потому что иначе – нельзя.

Печально, что все мы разобщены как в повседневной жизни, так и в церковной. Атмосфера в храме – дело каждого. Не ваше чадо орет – присмотритесь, может, нуждаются в вашей помощи? Замученной мамочке помогите. И к нерадивой мамочке можно найти подход, не оттолкнув ее от храма. На некоторых приходах за детьми организованно смотрят. Иногда семьи кооперируются, помогая друг другу. Литургия – общее дело, и нет на службе чужих детей.

Отец Феодор сказал как-то на проповеди: «Вы думаете, что, оставив детей без присмотра в притворе, вы хорошее дело делаете, молясь всю службу у алтаря? – Нет, нехорошо, предоставив детей самим себе, приводить их на всю службу. Вы тут молитесь, а они там безобразничают. Нет у нас цели сделать из детей церковников, а нужно просто привить им доброе отношение к Церкви».

Прочитала где-то, что каждый шаг усталой мамы, ведущей своих детей в храм, учтен, каждая слеза записана. Верю, что записана. И, Бог даст, упадет на добрую землю, и будет плод.

Людмила Селенская


22 октября 2013 года
pravoslavie.ru›Интернет-журнал
›65107.htm