По одному из толкований Библии Бог сотворил женщину не из мужчины Адама, а из человека Адама, разделив его на две половинки: мужскую и женскую. Митрополит Антоний Сурожский так комментирует этот отрывок: «Переводы Библии  часто говорят, что Бог взял ребро Адама (см. Быт.2,21). Еврейский текст предлагает другие переводы, один из которых говорит не о ребре, а о стороне. Бог не отделил ребро, а разделил две стороны, две половины, женское и мужское. Действительно, когда читаешь текст по-еврейски, ясно становится, что говорит Адам, когда лицом к лицу встречается с Евой. Он восклицает:  она жена, потому что я муж (см.Быт.2,23). По-еврейски это звучит: иш и иша, одно и то же слово в мужском и женском роде. Они вместе составляют человека, и они видят друг друга в новом богатстве, в новой возможности перерастать то, что уже дано, в новую полноту».

«Кто ты?» - вопрос это явно или подспудно, но непременно звучит, когда мы знакомимся с новым человеком. И ответов на него может быть множество: «Я - учитель, я - мама, я – россиянин, я – православный». А что же такое, на самом-то деле, «православный»? Какими видят нас те, для кого путь в церковную ограду еще только-только начинается, кто так пока и не решил для себя, а хочет ли он быть таким же, как мы.

А ведь картина порой складывается весьма грустная. Мы ни на секунду не упускаем возможности подчеркнуть того, что мы – православные. Вот и блоги пестрят анафемами «не нашим» и критикой в адрес учрежденческой столовой, и проклятия сыплются в адрес нечестивого мира... И всех окружающих нам необходимо окрестить любой ценой. Окрестили – повенчали, а дальше уже не наше дело, пусть сами как-нибудь живут как умеют...

Для «православности» много не нужно – маркеры расставить, «свою территорию» пометить, и все, дело сделано. Набор маркеров прост и бесхитростен, и известен нынче всем чуть ли не с пеленок – юбка в пол, платочек, мужской вариант – борода и длинные волосы. Непременно наглухо застегнутые блузки – рубашки с длинными рукавами, речь, пересыпанная «мне батюшка не благословил» и «ох искушение». Родственники и друзья, поголовно оповещенные о постных днях и о необходимости кормить нас в эти дни «как положено», суровый отказ от любых хождений в гости, чтение только правильной литературы, дружба только с правильными друзьями, дабы не запачкаться... Дети наши ходить должны только в детский сад, числящийся православным, из него дорога в православную же школу (гимназию, лицей и т.п.), оттуда – в православный ВУЗ... Лечиться – у православного врача, рожать – в православном роддоме. Даже социальная сеть нынче появилась «Только для православных».
Так вся жизнь и пройдет в своеобразном религиозном гетто, не пересекаясь с внешним миром, не смешиваясь с ним нигде и никогда. Разве что в транспорте и магазинах, пожалуй, обитатели двух миров пока еще имеют шансы встретиться. Но с ростом «православных» же магазинов тают эти шансы как снежный ком на солнце. Осталось только транспорт специальный православный завести, и вот она идиллия, жизнь в миру, но вне мира.

Маркеры-то расставить большого труда не нужно... А вот потрудиться хоть чуть-чуть, просто раздражение свое пригасить – это уже задача не из простых, тут работать нужно. А так не хочется... проще на работе с друзьями в чате поболтать, после работы по магазинам пробежаться, кофточку новую прикупить, вместо того, чтобы деньги нуждающемуся перевести, поработать добровольцем в госпитале или доме престарелых. Тут уже от удовольствия своего отказаться надо, понудить себя, поработать... А этого ох как не хочется!

Ну вот повенчалась пара, а дальше что? Вместе ко Христу идти, христианскую семью строить, помогать друг другу со страстями бороться? Да ведь нет... Маркер поставили, а для чего венчались. что этот шаг означает, к чему обязывает – кого волнует? А через полгода пишем в редакцию – а как развенчаться? Не ужились вместе и разбежались через несколько месяцев после венчания.

Числиться христианином хочу (зачем? для чего? – кто бы ответил), а вот крест брать, ответственность – да ни за что.

Подруга моя страдает: «Никак не могу свекровь заставить креститься». Для чего креститься? А чтобы отпеть можно было, когда помрет. И не хочет слышать ни звука о том, что «заставить» с христианством ничего общего не имеет, что отпевание – это не гарантия пропуска в рай. И что бессмысленно обижаться на мужа за то, что он не хочет в церковь ходить, если крестился он не уверовав, а просто потому, что некрещеных не венчают. А венчаться согласился, потому что «красивый обряд»....

А как часто бывает так, что ищет человек, вопросы задает, разобраться пытается, как это – быть христианином. А заставили его креститься и все, вопросы как ножом отрезало – он же уже православный, чего еще надо-то? Неужели такое поспешное крещение во благо человеку пошло? Ох, не уверена я ..
Впечатление такое, что смысл многих действий в массовом сознании давно утерян, что поступки совершаются «для галочки», потому что так положено. Вот и тащим на Богоявление домой святую воду ведрами, не задумываясь о том, хватит ли тем, кто оказался в очереди позади нас. А ведь святость воды от количества не зависит. И капля ее, принятая натощак вместе с просфорой, освящает нас ничуть не меньше, чем полный стакан.

Вот и бежим, спешим ухватить свой кусок благодати, не задумываясь о том, достанется ли что-то слабым, увечным, немощным, старым? Закон стаи в действии – кто сильнее, тот и урвал побольше. И где же тут человечность? Так волки в лесу живут...
Что, никто никогда не видел толкучку в храме, когда все норовят побыстрее к кресту подойти или к иконе приложиться? Во всех храмах вперед пропускают детей, беременных и стариков? На общих трапезах никто никогда не пытается заранее занять место получше? Ни за что не поверю...
Вот и получается, к сожалению, частенько так, что человек вполне себе православен, но только не совсем он христианин, и даже человеком настоящим стать не очень спешит. А зачем? Маркеры-то все на своих местах стоят...

Только вот мне очень трудно представить себе, что мать Мария (Скобцова) интересовалась тем, какого вероисповедания была та молодая женщина, чье место она заняла в концлагере Равенсбрюк. Или что святитель Лука (Войно-Ясенецкий) оперировал исключительно своих братьев по вере.

Так может, задумаемся хоть немножечко, «делать жизнь с кого», и подумаем о тех, кто рядом с нами? Ведь, замыкаясь в своем узком безопасном кругу, мы тем самым лишаем возможности «внешним» хоть немного понять нас, узнать, что мы любим, чем живем. И утешение, что если Господь сочтет нужным, то сам их как-нибудь приведет в ограду церкви – оно, на самом деле, слабое и неубедительное. Потому что – да, Господь действует. Но через нас... И если мы станем отгораживаться от «внешних» своей непробиваемой стеной, какие же мы тогда Ему дети и ученики?


автор: Татьяна Федорова
 

Зачем мужчине и женщине быть вместе? Почему, будучи в физиологической своей природе такими разными, мужчина и женщина неизбежно тянутся друг к другу? Казалось бы, ответ на вопрос лежит где-то на поверхности. Но если он так очевиден и ясен, то почему, заключив брак, многие вскоре расстаются? Может, наша различность — ошибка Бога? Впрочем, ответы действительно ближе, чем кажется. Неожиданные и порой неизвестные современному человеку ответы мы встречаем на страницах Библии. Предлагаем нашему читателю серию из двух статей, посвященных этой загадке.

Сотворим человека и да владычествуют они

Проблема двух полов волновала умы с древнейших времен. Над таинственным различием между мужчиной и женщиной задумывались и в эпоху античности, и в средневековье, и сегодня. Что неудивительно: даже самый поверхностный взгляд показывает — разница в поведении и психологии мужчин и женщин настолько очевидна, что с долей поэтического преувеличения можно сказать — мы существа с разных планет: «Мужчины с Марса, женщины с Венеры» (так, кстати, назвал свою книгу популярный американский психолог Джон Грей).

Но вопрос о смысле существования в мире мужчин и женщин, о смысле их брака и, наконец, о смысле любви между ними неизбежно приводит к вопросу о смысле самой жизни. Может, поэтому одним из первых на тему любви и брака высказался автор библейской книги Бытия.

И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (Быт 1:26). Как видим, повествование о творении homo sapiens ведется в единственном числе — «сотворим человека». Здесь речь еще не идет о мужчине и женщине, но о едином лице, содержащим в себе мужскую и женскую природу. Однако далее в тексте единственное число неожиданно превращается во множественное: и да владычествуют они… (Быт 1:26).

Что это за несогласованность? Случайность, ошибка в переводе, безграмотность автора? Вопрос этот волновал многих толкователей Библии. Еще константинопольский архиепископ V века святой Иоанн Златоуст, известный своими размышлениями на тему библейских сюжетов, удивлялся этому месту. Златоуст считал, что перед нами как бы разворачивается картина поразительного единения в первочеловеке того, что вскоре будет разделено и названо мужчиной и женщиной.

Библия и миф об андрогине

Древнегреческий философ Платон говорил, казалось бы, нечто подобное о мифологическом андрогине — идеальном существе, в котором соединены два пола. Физическое разделение на мужчин и женщин трактовалось им как трагедия. Каждая из половин стала чем-то ущербным.

Не об этом ли говорит нам и Библия? Не схожа ли библейская картина творения человека с античным мифом об идеальном половом единстве в андрогине? Ведь в библейском тексте речь тоже сначала идет о цельном человеке без половых признаков.

На самом деле, идея андрогина в корне чужда библейскому представлению. «Человек» первой главы книги Бытия — это и мужчина, и женщина как одно целое, одно лицо, в котором объединены, скорее, мужская и женская природа, но не пол в физиологическом смысле.

Это очень важно, потому что для библейского автора первична личность. Пол только помогает ей уникально проявить себя. Но он не диктатор, не фрейдистская первопричина, к которой сводится все в человеке. Пол для библейской традиции — лишь «боготканая одежда», важная и глубокая часть нашей природы, которая, однако, снимается с приходом Царства Небесного, где уже нет ни мужского пола, ни женского (Гал 3:28).

У античных авторов все иначе, ведь именно пол для них — это весь человек. Именно поэтому Аристофан не может себе представить андрогина о двух ногах и руках. Ведь если в андрогине два пола, значит, у него должно быть четыре руки и четыре ноги: «Тело у андрогина было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано. Передвигался такой человек либо прямо, во весь рост, — так же, как мы теперь, но любой из двух сторон вперед, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позволяло ему быстро бежать вперед».

Этот «человек-колесо» в античных источниках мог появиться, с одной стороны, по причине полного отождествления человека с его физической природой, а с другой — из-за устойчивого стремления к целостности.

Библейское же повествование о человеке как едином начале, означает, по-видимому, что все человеческие особенности одинаковым образом относятся как к мужчине, так и к женщине, которые пока еще не предстали друг пред другом в своем половом различии.

По толкованию христианского автора V века блаженного Августина, употребление единственного числа в книге Бытия, кроме того, указывает на единство будущего союза. Таким образом, мужчина и женщина «качественно равны между собой», они оба сотворены по образу и подобию Бога.

Этот древний библейский отрывок является первым в истории манифестом, уравнивающим права мужчин и женщин еще задолго до возникновения феминизма. Он говорит, что и Адам, и Ева в своей богочеловеческой сути одинаковы. Они оба — совершенные существа, и совершенство это заключается в их богоподобии.

Право на чуткость

Во второй главе книги Бытия читаем, как человек приглашается наречь имена всему живому в мире. И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему. Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему (Быт 2:18-20).

Что мы видим? Бог оборачивает весь мир к человеку и ждет: что человек сделает с этим миром, как назовет его? Вдумаемся, как странно: мир, который согласно Библии сотворен Творцом Его единым: Да будет, нуждается еще и в слове человека, который, в свою очередь, становится не только соискателем смысла, но и свободным ценителем красоты всего созданного. Но Бог Библии далек от диктата — Он дает человеку право на то, что в религиозном опыте называется «синергия» — на свободное взаимодействие, сотрудничество, соработничество. То есть в конечном смысле — право на творчество и личную чуткость.

Наконец, наступает момент, когда человеческий опыт познает Божественный замысел. У всего, что встретил человек в этом первозданном мире, находится пара, кроме самого человека, который неожиданно не только ощущает полное одиночество, но понимает необходимость еще кого-то. И только тогда, когда эта потребность осознается опытом человека, Бог дает бытие его мысли.

Иоанн Златоуст говорит, что изначально в человеке были заложены все свойства, но постепенно, по мере созревания, в нем начали проявляться несовместимые в одном существе и мужские, и женские качества. Когда он, наконец, достиг зрелости, Бог разделил его: Адам познал, что он один — и перед ним явилась Ева.

Каким сном спал Адам?

Но этот акт появления «другого» не был обыкновенной эволюцией, тривиальным развитием. Библия повествует об этом так: И навел Господь Бог на человека крепкий сон (Быт 2:21). То есть, согласно библейскому повествованию, чтобы произвести жену, Бог вводит человека в необычное состояние, для обозначения которого в древнееврейском языке существовало слово «тардема».

«Тардема» — это больше, чем крепкий сон. Это состояние, когда человек как бы теряет себя. Греческий перевод предлагает нам слово «ekstasis» — буквально экстаз, выход из себя, когда человек уже не замкнутая личность, а раскрытая, восприимчивая к влиянию извне. В славянском переводе этому понятию близко слово «исступление».

Иначе говоря, речь в книге Бытия не идет о том, что Адам заснул «глубоким сном», а Бог хирургически вырезал у него ребро и «долепил» до образа жены. Человек, находясь в «тардеме», уходя в свои глубины, раскрывается и становится чем-то большим, чем был до того.

Библия еще раз подчеркивает, что ни у Адама, ни у Евы нет права первенства пред Богом, но есть единство природы мужа и жены. То есть благодать Божия лежит на обоих. Они имеют одинаковое человеческое достоинство. Адам не деградировал, родив Еву, и Ева не стала высшей ступенью эволюции, произойдя от Адама.

Далее читаем, как Адам, увидев Еву, восклицает: это кость от кости моей и плоть от плоти моей; она будет называться женой: ибо взята от мужа (Быт 2:23).

Гимн любви

Совершенно непонятно, с какой стати «ребро» Адама должно быть названо «женой»? В этом смысле славянское слово «жена» не несет особенной смысловой нагрузки, кроме той, что жена как бы «пожата», «пожената из мужа». Впрочем, ни один другой перевод также не смог передать идейной наполненности термина. В еврейском оригинале мы обнаруживаем: «жена» будет называться «ишa», ибо взята от «мужа», который по-еврейски звучит как «иш». Удивительная игра слов! Древнееврейское слово употреблено здесь сразу в двух родах, в мужском и женском, и подразумевает одно человеческое существо, но две стороны одного и того же явления.

Здесь мы впервые сталкиваемся с проявлением поэтического творчества в жизни человека. Это первый гимн Любви. Адам воспевает Еву и те отношения, которые складываются между ними, воспевает чудо общения на равных, которое подарит ему жена. Адам взглянул на жену и увидел, что она имеет самобытность, она существо полноценное, до конца значительное, и связана с живым Богом неповторимым образом, как и он сам. Адам видит и осознает, что Ева — это как бы он в женском роде, а Ева видит в Адаме, что это она, но в мужском «исполнении». Таким образом, после появления Евы мужская и женская природа начинают проявляться как половая полярность. Отсюда следует, что сам пол далеко не функция человеческого организма. Пол — это свойство всего человека, каждой клетки его тела; свойство, но не суть. Через физиологическое различие Адам и Ева становятся неидентичными друг другу. У них появляется не только личностная разница, но инаковость. Они будто действительно происходят с разных планет: «с Марса и Венеры», оставаясь при этом детьми одной «солнечной системы». Иначе говоря, сыны Адама и дочери Евы не две цивилизации (на уровне человеческой природы и человеческого достоинства — мужчина и женщина — это два абсолютно одинаковых существа), но они два разных образа существования.

Половое различие для них не становится болью. Animus и anima, мужское и женское измерение бытия дает им обоим возможность осознать себя всецелым человеком, не обкрадывает их, а наделяет возможностью еще сильнее и глубже чувствовать мир и друг друга, еще глубже понимать себя.

Тут мы впервые в библейском тексте встречаемся с мыслью, что только вместе Адам и Ева составляют полноту человеческого счастья.

Вместо заключения

Итак, наше пресловутое природное несходство далеко не ошибка, совсем не прихоть и даже не причуда. Эта различность, как показано в Библии, не что иное, как потребность бытия, осознанная опытом первого человека.

И Адам, и Ева, сотворенные по любви Бога, были призваны к вечному совершенствованию, к восполнению одним того, чего недостает другому. Каждый из них обладал уникальной природой и индивидуальными качествами.

При этом их природа отображалась и на телесной жизни, потому что связь между душой и телом не внешняя механическая, а внутренняя. Адам обладал мужским, а Ева женским полом. Через эту разность они обогащали свое личное бытие.

ПЕТРОВСКИЙ Игорь. Фома.ру

* * *

Не раз отцам-пустынникам приходилось иметь дело с кочевыми племенами. Один из вождей такого племени пришел как-то к авве Исаии и заявил, что он желает стать христианином.
— Ты наполняешь радостью мое сердце, — сказал ему старец. — Но у тебя две жены. Нужно, чтобы ты отказался от одной из них.
— Я так и сделаю, если ты, отче, укажешь мне хотя бы одно место в Писании, где осуждается двоеженство.
— «Никто не может служить двум господам», — отвечал ему старец.

* * *

Авва Моисей, обходя пустыню, столкнулся с кочевым племенем, которое справляло пышные похороны. Посреди стойбища, на огромном костре лежало тело вождя племени в богатых одеждах.
— Какой веры был ваш вождь? — спросил старец.
— Увы, — отвечали ему, — он был неверующим.
— Поистине великое несчастье, — сказал тогда авва Моисей, — быть так роскошно одетым и не иметь, куда пойти!

* * *

Один старец сказал: «Тот, кто тебя оскорбил, вряд ли тебя простит».
Другой сказал:
«Если ты отвергаешь похвалу, то это, возможно, потому, что ты желаешь двойной».

* * *

Один молодой человек желал поступить в монастырь Эннатон. Старец стал его расспрашивать, желая испытать, насколько серьезно тот решился оставить мир.
— Если бы у тебя было три золотые монеты, отдал бы ты их нищему?
— От всего сердца, отче!
— А три серебряных монеты?
— Охотно!
— А если бы у тебя было три медных монетки?
— Нет, отче.
— Почему же? — воскликнул старец в изумлении.
— Потому что у меня действительно есть три медных монетки.


* * *

Двое братьев жили в одной келье долгие годы в полном согласии. Однажды один из них сказал:
— Что, если нам поспорить немного, как все люди?
— Но я не знаю, как нужно спорить... — отвечал второй.
— А вот как: я положу между нами кирпич и скажу: «Это мой кирпич». А ты ответишь: «Нет, он не твой, он мой». Все споры всегда так начинаются.
Они положили между собой кирпич, и первый начал:
— Это мой.
Но второй отвечал:
— Если он твой, бери его и иди с миром.
Так им и не удалось поспорить.

* * *

Один старец заметил: «Все в жизни происходит так: когда вы становитесь достаточно большим, чтобы дотянуться до горшочка с медом, вам этого уже не хочется».
 

Монахиня N
На любом пути важны указатели правильного направления. Особенно на духовном пути, зачастую обрастающем мифами, иллюзиями и недоумениями. Замечательная книга монахини N «Плач третьей птицы», недавно вышедшая в свет, даёт вдумчивому читателю очень точные ориентиры, честно сличаясь с которыми, можно оценить верность собственного движения.
Одним из важных признаков духовного здоровья матушка считает способность радоваться и веселиться. Именно об этом одна из глав, которую мы, в сокращении, публикуем.

«На лицах их сияло дивное веселие, божественный некий восторг, какого не увидишь у других людей на земле... мы не видели ни одного печального лица...» — так пишет Руфин, пресвитер Аквилейский, посетивший Египет в 70 х годах IV столетия, о монахах обители аввы Аполлония, последователях Антония Великого.

В наше время подобное состояние духа встречается нечасто; всякий знает, например, по Пятидесятнице: праздничное расположение сохраняется в лучшем случае несколько дней, а затем вновь одолевают «страстные печали» (Блок), и жаль прошедшего поста, с более созвучными сердцу воздыханиями о грехах и скорбными песнопениями. Грусть и горесть понятней и привычней; повод всегда найдётся: обиды, неудачи, скучная еда, холод, жара, туфли жмут; можно всю жизнь проворчать, прохныкать, пророптать: того нет, сего нет, всё не так, как хочется.

Большинство жителей нашей планеты хронически недовольно своей участью. В XIX веке философ Дюринг, известный получившим советское образование по Энгельсову Анти Дюрингу, объяснял нравственную испорченность человечества разлитием в мире пессимистического яда жизневраждебных миросозерцаний; он имел в виду дарвинизм, борьбу за существование и последующие разрушительные теории, извратившие мышление в сторону зависти и подозрительности и обернувшиеся революциями, насилием, поруганием и деморализацией личности.

Преподобный Антоний питался преимущественно хлебом и водой, не лечился и никак не ухаживал за телом, никогда не мылся; жития его было 105 лет, и до самой смерти, к которой готовился, ликуя, будто возвращался в родной город из чужого, он сохранил крепкое здоровье, прекрасное зрение, не потерял ни одного зуба, работал руками, ходил на своих ногах. По мнению врачей, мрак и отчаяние приносят организму больше вреда, чем самый тяжёлый физический недуг; легко прикинуть, сколь губительно воздействие уныния на душу.

Преподобный Феодор Студит выводил пессимизм непосредственно из пороков: тёмен как ночь гордец, сластолюбец, бездельник, клеветник и бесстыдник. Любое беззаконие подлежит покаянию и разрешается милостью Божией, но уныние превосходит все грехи, потому что заслоняет Христа, подобно туче, скрывающей солнце, и становится сатанинской ловушкой, сея сомнение.

Некоторые, придя в Церковь, почему-то считают подобающим христианину кисло-скорбное обличье и опасаются не только смеяться, но даже улыбаться до обнажения зубов. Иные же, подобно Гоголю, воображают, что болезненная тоска, тяжесть и желание утопиться как нельзя лучше располагают к званию монаха; а после рукоположения отцы, отождествляя значительность сана с собственной значимостью, напускают ледяную неприступную солидность и открывают рот лишь для того, чтобы учить, обличать и наставлять.

Шутливость отнюдь не приветствуется: одного иеродиакона, назвавшего собачку Катавасией, обвиняли прямо в подрыве Православия. Зато рассказывают случай в Греции: стоило подать на обед нашим строгим богомольным батюшкам вино, как натянутая обстановка разрядилась: пошли подначки, анекдоты и байки; под конец затянувшейся трапезы пышный архимандрит, забыв суровую важность, исполнял соло «Серёжку ольховую», а остальные недружно подтягивали припев и смахивали ностальгические слёзы.

Рассказывали также о паломнической группе из крупного монастыря, посетившей святыни италийские; монахи, известно, народ музыкальный; они самозабвенно распевали тропари поочерёдно всем святым, чьи мощи лежат в соборе Святого Петра; когда в заключение по-боевому грянули «Русь Святая, храни веру Православную», в храм стянулись встревоженные карабинеры, но быстро разобрались, инцидента не случилось. По возвращении паломники в числе прочих впечатлений поведали отцу наместнику этот эпизод, а тот задумчиво, без тени улыбки прокомментировал: «Да-а... попробовали бы они у нас тут спеть... мы бы их на костёр...»

Чувство юмора необходимо как воздух, особенно монашествующим, в качестве лекарства от спеси, угрожающей тем, кому дано так много (Лк. 12, 48). Кто-то из писателей мельком заметил: «смешливый, как все монахи»; понятно, испокон века юмор присущ беззаботным людям, беднякам, тем, кому нечего терять и некого бояться; судя по литературным произведениям, наивысшей способностью к остроумию обладают люди из низов, нищие, шуты, скоморохи, слуги, могильщики; злодеи совсем не способны к юмору: все скорби и грехи, писал Честертон, породила буйная гордыня, неспособная радоваться, если ей не дано право власти*.

* Цит. по: Диакон Андрей Кураев. Почему православные такие?.. М., 2006, с. 144.

Недаром большая часть церковных анекдотов, рассыпанных на православных сайтах в интернете, посвящена монахам, всегда готовым посмеяться над собой; юмор обнажает дистанцию между мнимым, словесным благочестием и его действительным наполнением:

—?Можно ли спастись? — вопрошает послушник.

—?Практически невозможно, — отвечает о. Савва, — но попробовать стоит...

—?С чего же начать?

—?Позвони маме.

Юмор подмечает весьма распространённую неистребимую, на уровне инстинкта, склонность к суевериям: две инокини, возвращаясь со службы, замирают в нерешительности, т. к. дорогу перебежала чёрная кошка.

—?Ну что вы такие маловерные, — урезонивает их третья, — плюньте через левое плечо и идите дальше!

Юмор исправляет в сторону живой действительности привычные обтекаемые понятия: некто, желая испытать христианское незлобие, ударил монаха по лицу; тот подставил вторую щёку и получил ещё одну оплеуху, после чего сказал: «А третьей (щеки) у меня нет!» — и отправил безобразника в нокаут.

Юмор заставляет пересмотреть, насколько истинна нетрудная внешняя праведность.

В битком набитый храм входят двое в масках с автоматами:

— Кто хочет получить пулю за Христа, направо, прочие на выход!

Когда остаётся несколько человек, объявляют:

—?Ну вот, верующие в сборе, можно начинать богослужение.

Юмор высмеивает самовольно сделавшихся учителями (Иак. 3, 1), обнажая их идейную напыщенность, бурлящую по самому ничтожному поводу. Юмор — прекрасное средство от бездумного ханжеского рабства привычным условностям. Юмор разоблачает гордостную отрешённость и слепоту: один монах пришёл к Илию Отшельнику и сказал ему:

—?В миру я встретил человека, который был о себе очень хорошего мнения.

— ?Будь уверен, — отвечал ему Илий, — что когда у кого-то о себе очень хорошее мнение, то это единственное хорошее мнение, которое у него есть*.

* Отцы-пустынники смеются. М., 1996, с. 49.

В неутешных обстоятельствах, принуждающих к отчаянию, юмор обладает свойством ослабить боль и придать силы жить дальше. Святитель Иларион (Троицкий) спросил прибывшего в лагерь игумена одного из монастырей:

—?За что же вас арестовали?

—?Да служил молебны у себя на дому, — ответил тот, — ну, собирался народ, и даже бывали исцеления...

—?Ах вот как, даже исцеления бывали... Сколько же вам дали Соловков?

—?Три года...

—?Ну, это мало, за исцеления надо было дать больше, советская власть недосмотрела...

Ситуация совсем не весёлая, но наверняка и участники диалога, и все слышавшие его, по меньшей мере, улыбнулись и хоть на мгновение отключились от горя и тяжести, от сознания потерянной без всякой вины жизни, «пропадающей без дела и без пользы»*, и вновь обрели человеческое достоинство. Тонущего в вязком болоте повседневного ужаса юмор словно выталкивает к свободе от подчинения животной природе, к свету от тянущего на дно закона самосохранения.

* Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Декабрь. М., 2004, с. 136, 154.

Юмор, конечно, не имеет ничего общего с иронией, интеллигентской болезнью «всё подвергать сомнению», будто бы возвышаясь над житейской сутолокой, а на самом деле скользя по её поверхности, с одинаковым наигранным сарказмом воспринимая доброе и дурное; и уж безусловно, хотя бы элементарный вкус не позволит гоготать над развязным анекдотом или поскользнувшейся старушкой.

Но «аскетические» старания ограничить или совсем искоренить смех обречены на неудачу, ибо человек есть существо смеющееся, как писал преподобный Иустин Попович в статье о своём друге, знаменитом сербском комедиографе Браниславе Нушиче*, чьи пьесы, особенно «Доктор философии», с шумным успехом шли и у нас, в обход жёстких рамок стерильного советского репертуара.

* Собрание творений преподобного Иустина Поповича. М., 2004, т. 1, с. 225.

Природа смеха всегда остаётся тайной, уводящей в бездонные глубины личности, несомненно одно: смех расковывает, т. е. временно освобождает — от страха, напряжения, от играния роли, от судорожных корчей уязвлённого самолюбия; верно, что Спаситель никогда не смеялся — но это потому, что, не имея греха, Он всегда оставался свободен*.

* С. С. Аверинцева.

Преподобный Серафим говаривал: презревший мир всегда весел, а печаль неразлучна со страстями; в пору послушания на клиросе он смешил и развлекал певчих, валял дурака, юродствовал, разгоняя усталость, которая, по его мнению, вызывает уныние. Преподобный Амвросий Оптинский смолоду умел расшевелить любое общество смешными экспромтами, неожиданными эпитетами; весёлость не оставила его и на положении старца: изобретательно и талантливо, со стишками и прибаутками, которые так и сыпались, то ли из памяти, то ли сочинённые им самим, он находил путь к душе, замкнувшейся от смущения и стыда, не травмируя гордостного сердца, ибо «правда груба, хоть и Богу люба», а «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». Любовь, говорил святитель Тихон Задонский, сыщет слова, которыми можно созидать ближнего*.

* Святитель Тихон Задонский. Сочинения. Т. 2, с. 319.

В тех же целях применял неиссякаемый дар остроумия афонский старец Паисий.

Юноши сказали:

—?Геронда, хотели, чтобы ты здесь перед нашими глазами сделал чудо, чтобы нам уверовать в Бога.

Старец ответил:

—?Подождите немного...

Вошёл в келью, принёс нож и сказал весело парням:

— ?Садитесь, ребята, в ряд, отрежу вам головы и приклею чудесным способом; только отодвиньтесь один от другого, чтобы не перепутать потом!*

* Иеромонах Христодул Агиорит. Старец Паисий. Свято-Покровская монашеская община, 2000, с. 160-161.

Чуждый пафоса, он своевременной удачной шуткой мгновенно устанавливал контакт с кем угодно и, добродушием и простотой завоевав доверие, затевал тогда серьёзную беседу о самом важном.

Святитель Григорий Палама, комментируя совет апостола Иакова всякую радость имейте (Иак. 1, 2), разъяснял: автор призывает не к неощущению скорби, это невозможно; но богоугодное устроение души должно быть сильнее чувства скорби, как читаем на каждой утрени: возрадовахомся и возвеселихомся, во вся дни наша возвеселихомся, за дни, в няже смирил ны еси, лета, в няже видехом злая (Пс. 89, 14-15).

Житие преподобного Симеона Нового Богослова отразило один весьма злой период, когда, кажется, весь мир восстал на святого: братия покушались убить, архиерей искал уловить в ереси, синкелл неутомимо писал доносы, шесть лет таскали по судам, в конце концов вывезли на лодке за пределы обители и бросили зимой без тёплой одежды и пищи у колонны осуждённого дельфина. И вот, вполне сознав победу, одержанную безумием и завистью, преподобный без горечи воздаёт благодарность Богу, а позже письменно благодарит и гонителя за скорби, которые принесли гонимому славу, радость и венцы, наполнили веселием, возвели на вершину духовного знания и стопы ума утвердили на камне*.

* Прп. Симеон Новый Богослов. Прп. Никита Стифат. Аскетические произведения. Указ. изд., с. 168.

Один иеромонах, о. В., которого за выдающуюся смелость суждений менее образованные братия честят «немножко еретиком», говорит, что Господь его особенно любит, как мать ребёнка-урода, и часто спрашивает: ну чего вы тусклые такие? Дурное настроение он считает оскорблением Бога: представь, ты подобрал калеку на помойке, помыл, обогрел, кормишь, поишь, всяко угождаешь, а он всё равно недоволен, гундосит, дуется... этакий усталый хмурый гость на скверной земле, негодной для его спесивого величества...

И не надо оправдывать фанатичное угрюмство скорбью о грехах: совсем напротив, блудный сын, покаявшийся мытарь, вчерашний разбойник имеют гораздо больше оснований для радости, чем безупречные разумники, не вкусившие горечи падения и отвержения, не испытавшие боли и не знающие благодарности за избавление.

Греки начало Великого поста по традиции отмечают простодушной детской акцией: запускают с высоких холмов воздушных змеев, символизирующих устремление к горнему и ликование о наступающей весне покаяния. «Если сокрушаясь, томя и бия себя, станешь ты каяться и плакать много, то не получишь никакой пользы, — утверждает преподобный Симеон Новый Богослов, — ибо Он есть радость и несогласен входить в дом, где печалятся и скорбят»*.

* Слова прп. Симеона Нового Богослова. М., 2006, с. 411.

Говорят, на Афоне весёлость монаха служит критерием правильности его подвига; так видит и преподобный Макарий: радость — свидетельство воздаваемого за искренность утешения небесной благодати*. Что может огорчить монаха? обиды? скорби? смерть близких? Всё зло, всё тленное земное просветляется сиянием высшего света, освящается ценностями небесными, становится поводом к осмыслению и ступенями к вечности.

* Св. Макарий Великий. Добротолюбие. Т. 1, с. 221.

Если можно говорить о христианском достоинстве, оно в том, чтобы не проливать соплей, жалея и оплакивая себя; в том, чтобы не позволять сознанию в хаосе паники бессмысленно блуждать по стихиям мира; в том, чтобы благодарить Бога за эту новую, умную, серьёзную жизнь с Ним; в том, чтобы смотреть вверх и не в себе искать ценности и опоры, а приникать к Источнику животворящему и живоносному; в том, чтобы всегда верить: Господь милостив, и значит, всё к лучшему.
 

Евангелие от Матфея 25:31-46. О Страшном Суде.

«Когда же придёт Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей,
И соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов;
И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую.
Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: «придите, благословенные Отца моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира:
Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня;
Был наг, и вы одели Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне».
Тогда праведники скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили?
Когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели?
Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?»
И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его:
Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня;
Был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня».
Тогда и они скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?»
Тогда скажет им в ответ: «истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне».
И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную».

«О, человек! Сказано тебе, что добро, и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6,8)  

« … не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и Я помиловал тебя?» (Мф.18, 33).  

«И так, будьте милосердны, как и Отец ваш милосерд» (Лк.6,36).  

«Итак, подражайте Богу, как чада возлюбленные, и живите в любви …» (Еф.5, 1-2)  

«Ибо Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Ос.6,6).  

«… пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы, ибо Я пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф.9, 13).  

«…если бы вы знали, что значит: милости хочу, а не жертвы, то не осудили бы невиновных…» (Мф.12,7).  

«Милость и истина да не оставляют тебя: обвяжи ими шею твою, напиши их на скрижали сердца твоего…» (Прит. 3,3).  

«Но мудрость, сходящая свыше, во-первых, чиста, потом, мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна» (Иак. 3,17).  

«Радость человеку – благотворительность его…» (Прит.19,22).  

«…благотворитель ли, благотвори с радушием» (Рим.12,8).  

«Человек милосердный благотворит душе своей, а жестокосердный разрушает плоть свою» (Прит.11,17).  

«Соблюдающий правду и милость найдёт жизнь, правду и славу» (Прит.21,21).  

«Продавайте имения свои и подавайте милостыню. Приготовляйте себе влагалища не ветшающие, сокровища неоскудевающие на небесах, куда вор не приближается, и где моль не съедает» (Лк.12,33).  

«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5,7).  

«Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, простит и вам Отец наш Небесный» (Мф.6,14).

Высокое видится только снизу

Край Нубийской пустыни приподнимается над Нильской долиной и обрывается круто вниз каменной стеной. Из нее выламывали некогда блоки для строительства пирамид, в ней вырубали штольни-гробницы. Обвалившиеся, засыпанные щебнем, эти коридоры и погребальные камеры до сих пор чернеют пещерами в монолите камня.

Еще в юности опалила его жажда иноческих подвигов, заставила бежать от богатства и славы, уединиться в такой пещере-гробнице вдали от людей. Много лет он трудился, молился, безжалостно ограничивал себя в еде и питье и молчал. Он был доволен своими достижениями, совсем не замечая, что с детства усвоенная привычка к почету, жажда людской славы не оставила его души, а лишь затаилась в дальних и темных ее закоулках. Не по этой ли причине выбрал он горный обрыв, весь иссверленный штольнями, заселенный множеством монашествующих. Возле обрыва каждый день толпились христолюбивые миряне, подкармливая иноков и обсуждая, кто из них самый праведный. Не по этой ли причине так суровы были его подвиги и так приятно было сознавать, что ни разу не принял он от мирян ни еды, ни одежды, чем заслужил некоторую известность, что слава его подвигов все дальше расходится по долине Нила.
Правда открылась ему во время чтения писаний святых отцов, может быть, в творениях Иоанна Лествичника, а может быть, знаменитого его тезки, жившего на двести лет раньше, Антония Великого. Речь шла о послушании и о тех безмолвниках, которые не прошли этой великой школы. Если отшельник, говорилось там, поймет, сколь беден он духовно, и предаст себя послушанию, то, бывши слеп, без труда прозреет. "Я слепец, – понял Антоний. – И хочу быть зрячим. А значит, должен постичь всю мудрость смирения".
Бросил Антоний свою пещеру и отправился подальше от Египта, где гремела его немалая к тому времени слава. Придя в Вифанию, он выбрал горный монастырь строгого устава, где игуменом был блаженный Игнатий, под чьим окормлением обитель бурно строилась и процветала. Антоний остановился в гостинице для паломников, радуясь, что никто его не знает и слава его осталась далеко позади. А чтобы не есть даром хлеб, он стал ходить ежедневно на склоны соседней горы и под палящим солнцем собирать дрова, которые аккуратно складывал перед входом в монастырь. Монах, заведовавший гостиницей, однажды проследил, кто этим занимается, и в недоумении развел руками:
– Зачем? В монастыре полным-полно дров. А паломники у нас едят и пьют бесплатно. Вы почтили нас, приняв наше благодеяние.
– Ах, отец, все это мне известно. Да только не хочу я быть праздным.
Монах понял его. Но, видя каждый день своего постояльца мокрым от пота и согнувшимся под тяжестью огромной вязанки хвороста, он счел нужным доложить настоятелю. Надо сказать, что к тому времени Антоний уже довольно долго жил у стен монастыря, гораздо дольше других паломников.
– Чего желаешь ты? – велел спросить у него игумен.
– Жить в послушании, – коротко ответил Антоний.
Что ж, раз так, они встретились. Блаженный Игнатий, впервые увидев его, тотчас узнал, кто перед ним. Он, не спрашивая, назвал Антония по имени. Но принял весьма сурово, заявил, что после стольких лет самочинной жизни человек уже не способен к подлинному послушанию. К стыду своему понял Антоний, что не подвиги совершал он в пустыне, а только тешил свое тщеславие. И заплакал, и сквозь слезы стал горячо упрашивать.
Игумен принял его на послушание. Его послали работать на виноградник. Неумелые свои руки он стирал до крови, часто порезывал пальцы ножом-секатором. Много пота пролил он, окапывая кусты. Позднее сторожил зреющий виноград.

Одежда его между тем ветшала. Однажды в полуденный час, после работы с навозом, сидел он в тени и очищал дырявый свой хитон от налипшего помета. И вспомнилось вдруг ему прошлое пустынное житие как прекрасное, чистое, самое правильное и потянуло неудержимо назад, в Египетскую пустыню. Антоний усмехнулся, поняв, что это бесовские помыслы, что проникает бес как бы внутрь разума. Шепчет свои прельстительные речи, и они возникают в сознании как свои собственные. И ответил бесу Антоний с усмешкой: "Когда я жил в пустыне, ты говорил, что нет от этого никакого проку, а теперь хвалишь прежнюю жизнь. Да ты просто хочешь лишить меня награды за послушание". Бес отошел. Но не раз еще возвращался. Помыслы колебали душу, и много было пролито слез, много молений было обращено к Богу, дабы укрепил его.
Еще труднее оказалось послушание в трапезной. С утра до вечера на ногах среди неизбежного при такой работе недовольства братьев. А вечером тоже нельзя отдохнуть: до глубокой ночи тянутся в трапезную монахи, которых работа в поле задержала допоздна. А горячей пищи уже не осталось. И приходится усталым людям предлагать хлеб, сырую луковицу, соль. И воду, чтобы запить сей жалкий ужин. И нет в том вины Антония, а братья недовольны, ропщут на него. До слез обидно за них. Он уж и сам-то давно перестал есть горячее, чтобы хоть кого-нибудь из них накормить как положено.
Совсем износилась одежда. Класть заплаты стало бессмысленно: рядом образовывалась новая дыра. Но совсем худо стало с обувью. Когда-то, в пустыне, Антоний ходил босиком. В странствие он надел сандалии, но от них остались одни ремешки. Видимость обуви еще сохранилась, но голые подошвы ног зимой то примерзали к каменному полу трапезной, то, отогревшись, горели, будто он ходил по раскаленным углям. А зима в странах Средиземноморья только нам, северянам, кажется как бы ненастоящей. На склоны гор, на монастырский двор часто ложился снег и, бывало, лежал два-три дня. Суровые монахи-братья и то уж стали жалеть послушника: пробовали дарить ему свои сандалии или тайком подстилали в том месте, где он подолгу стоял, коврик из овечьей шкуры. Но Антоний с кротким молчаливым поклоном отвергал помощь, объясняя при необходимости, что духовный отец все знает, и, когда будет нужно, сам о нем позаботится. И монахи отходили, скрывая свои невольные дружественные улыбки и укоряя себя, что не обладают такой терпеливостью.
Наступила вторая зима. Антоний ходил полуобнаженным. Совсем горькой и тяжелой стала жизнь. И Антоний, вечно дрожащий от холода, вечно погруженный в борьбу с телесными страданиями, не заметил, как оступился, дал войти в себя бесовским помыслам. Пошел он к игумену и сказал: "Владыко, я вижу, что монастырь не имеет средств снабдить меня одеждой. Дозволь испросить нужное у моих знакомых".

Игумен давно уже мучился паче самого Антония состраданием к нему и постоянно задавал себе вопрос: а не слишком ли долго длится искус? Теперь он увидел, что немного перегнул палку. Но все-таки начал с притворного возмущения:
– Это мой-то монастырь не может обеспечить? Значит, было ложью все, что мы слышали о тебе: какой ты подвижник и как терпеливо переносишь телесные страдания?!
Антоний молчал, слезы покатились из глаз его. Он упал на колени, повторяя:
– Прости, прости, отец. Я грешен, я отвратителен сам себе, я самый скверный, недостойный...
Крупно вздрагивало все его тело, синеющее в многочисленных прорехах, последние ремешки сандалий рассыпались, обнажив холодные, как лед, фиолетовые ступни. Игумен тоже рухнул на колени, заливаясь слезами, обнимая своего послушника и прося прощения за невольную жестокость, от которой сам же измаялся. Оба молили друг друга о прощении, каждый искал поддержки в другом, и стало уже совершенно непонятно, кто из них авва, а кто ученик.
Часто приходит на ум: вот некоторым из нас, рабов Божиих, удается достичь некоторого смирения, то есть укротить свою самовольную гордость. И мы уже довольны. Но как же далеко это от истинного смиренномудрия, от той мудрости, которая не в обширных знаниях и не в остроте ума, рождающего оригинальные суждения, а наоборот, в отсутствии мудрования, в том, чтобы отбросить все, чем можешь в себе гордиться, и до глубины души проникнуться мыслью, что ты самый грешный, смрадный и ничтожный из людей. Сдается мне, что только оттуда, с самого низу, во всем величии и красоте видно вышнее. И видно дорогу нему. Господи, дай нам силы и разумения достичь мудрости смирения и ступить на кремнистую тропу во Царствие Твое.

В. ПРИХОЖАНИН,
Печатается по книге "Град небесный"