Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
я не падаю: сила трения
возрастает с паденьем скорости.
Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И горло поет о возрасте.
Это — уже старение.

Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания.

Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции Древней, по меньшей мере.
Смрадно дыша и треща суставами,
пачкаю зеркало. Речь о саване
еще не идет. Но уже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.

Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло наконец искомое
лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица — Ивана в тереме,
чую дыхание смертной темени
фибрами всеми и жмусь к подстилке.

Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика,
боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии.

Все, что я мог потерять, утрачено
начисто. Но и достиг я начерно
все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучание
трогает мало — пусть жизнь оболгана
или оправдана им надолго, но
старение есть отрастанье органа
слуха, рассчитанного на молчание.

Старение! В теле все больше смертного.
То есть ненужного жизни. С медного
лба исчезает сиянье местного
света. И черный прожектор в полдень
мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
совестно браться за труд Господень.

Впрочем, дело, должно быть, в трусости.
В страхе. В технической акта трудности.
Это — влиянье грядущей трупности:
всякий распад начинается с воли,
минимум коей — основа статики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!

Я был как все. То есть жил похожею
жизнью. С цветами входил в прихожую.
Пил. Валял дурака под кожею.
Брал, что давали. Душа не зарилась
на не свое. Обладал опорою,
строил рычаг. И пространству впору я
звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!

Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившись в пиру Отечества,
нынче стою в незнакомой местности.

Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на
кровлю. Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.

Старение! Возраст успеха. Знания
правды. Изнанки ее. Изгнания.
Боли. Ни против нее, ни за нее
я ничего не имею. Коли ж
переборщит — возоплю: нелепица
сдерживать чувства. Покамест — терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
это не разум, а кровь всего лишь.

Данная песня — не вопль отчаянья.
Это — следствие одичания.
Это — точней — первый крик молчания,
царствие чье представляю суммою
звуков, исторгнутых прежде мокрою,
затвердевающей ныне в мертвую
как бы натуру, гортанью твердою.
Это и к лучшему. Так я думаю.

Вот оно — то, о чем я глаголаю:
о превращении тела в голую
вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
но в пустоту — чем ее ни высветли.
Это и к лучшему. Чувство ужаса
вещи не свойственно. Так что лужица
подле вещи не обнаружится,
даже если вещица при смерти.

Точно Тезей из пещеры Миноса,
выйдя на воздух и шкуру вынеся,
не горизонт вижу я — знак минуса
к прожитой жизни. Острей, чем меч его,
лезвие это, и им отрезана
лучшая часть. Так вино от трезвого
прочь убирают и соль — от пресного.
Хочется плакать. Но плакать нечего.

Бей в барабан о своем доверии
к ножницам, в коих судьба материи
скрыта. Только размер потери и
делает смертного равным Богу.
(Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки.)
Бей в барабан, пока держишь палочки,
с тенью своей маршируя в ногу!
18 декабря 1972
Иосиф Бродский.
Назидание.

Дурацкое щастье дурака

Мне ничево не надо кроме
Таво што есть уш в сердце глупом
Йа очень рат што пахнет в доме
Детьми, сабакаме и супом.

В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
мело, как только в пустыне может зимой мести.

Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы -- Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,

звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

Бродский, 1987

Э. Межелайтис

МИ БЕМОЛЬ МИНОР (с паузами)

Снег. Очень белый. Очень.
Письмо. Коротко. Нелживо.
Письмо. Уж куда короче.
Вечер. Длинный. Тянет. Жилы.

Снег. Падает. За стеклами.
Трубка. В потемках. Дымная.
Меня. Ничто. Теплое.
Не коснется. Покроюсь. Инеем.

А человеку. Не должно быть. Холодно.
Ни тебе. Ни мне. Ни кому-нибудь.
Человек. К человеку. Голодно.
Жадно. Прокладывает. Путь.

Снег. Падает. Нескончаемо.
Письмо. Короткое. Куда короче.
Вечер. Длинный. Отчаянно.
Снег. Очень белый. Очень...

Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
словно
соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу
разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоем сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя влюбленно.
И была бы заполнена солнцем,
будто
капля росы на ладони клена.
Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно у ног твоих распласталась.

И хочу,
чтобы мы любили друг друга
столько,
сколько нам жить осталось.

Рождественский
 

Очень рано темнеет теперь.
Снова тени чем-то грозят.
Очень хочется мне к тебе,
Но я знаю: пока нельзя.

Недостроены те мосты,
Что когда-то соединят.
Я люблю тебя так, что ты
Просыпаешься для меня.

Так дорога к тебе далека.
Между нами еще столько дней.

По ночам немеет рука
Без твоей головы на ней.

albir

Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки
По рукаву в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.

И прядью белокурой
Озарены: лицо,
Косынка, и фигура,
И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.

Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.

И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

Борис Пастернак, 1949

Распиши оргалит души моей
В хохлому своим взглядом-паяльником,
Разреши принести мне себя к тебе
И подушку с пододеяльником.

Наколи на сетчатке наколку мне
Своей мягкой щеки небритостью
И на левой груди выжги мне клеймо
Своей честностью и открытостью.

Обесточь мои нервы пожизненно,
Перекинь провода на доверие,
Из запаса словарного выкинь мне:
«Боль», «предательство», «лицемерие».

Мое сердце, покрытое инеем,
Переплавь на цепочку на шее,
Ты теперь капитан, так держи штурвал
Или вздёрни меня на рее.

Он очень хороший. Честно. Он любит до слепоты
Он добрый. Неправда. Он вовсе не тучный
Он моет посуду, гладит белье и дарит цветы
И ей с ним скучно

А ты тоже добрый. Но проигравший платит
И чтобы помочь притупить это чувство тоски
Ты снимаешь с нее зеленое с черным платье
С себя не снимаешь носки

Во дворе тебя ждет ее... Слава? Сережа?
Он ждет и замерз, но успел подготовить речь
Откашливается. Делает голос строже
Он просит Ее беречь

За ним музыкальная школа. Он выбрал скрипку
У тебя за спиной десант. Но у него на руке кольцо
Просто стой и смотри. Постарайся убрать улыбку
Когда он ударит тебя в лицо.

Любовь твоя жаждет так много,
Рыдая, прося, упрекая...
Люби его молча и строго,
Люби его, медленно тая.

Свети ему пламенем белым -
Бездымно, безгрустно, безвольно.
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно.

Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного,-
Люби его с плотью и кровью -
Простого, живого, земного...

Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце...
Люби его метко и верно -
Люби его в самое сердце!

 

Верю в правоту верховных сил,

Расковавших древние стихии,

Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет всё — Европа и Россия.
Гражданских смут горючая стихия
Развеется… Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи…
Ветшают дни, проходит человек.
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днём.
Благослови свой синий окоём.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далёкий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

 
Асадов Эдуард

Зимняя сказка

 

На самом деле, мне нравилась только ты,
Мой идеал и моё мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
И это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям,
Порхаешь между Орсе и Прадо,
Я, можно сказать, собрал тебя по частям -
Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине,
Третья умеет всё принимать как данность.
Одна не чает души в себе, другая во мне -
Вместе больше не попадалось.
Одна как ты, с лица отдувает прядь,
Другая вечно ключи теряет.
А что, я ни разу не мог в одно это всё собрать?
Так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты
Допустила меня раза три через все препоны,
Осталась тут, воплотясь во все живые цветы
И все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать,
Подмены сам себе предлагая.
А ливни, а цены, а эти шахиды, а Роспечать?
Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.

Я не был в жизни счастлив ни минуты.
Все было у меня не по-людски.
Любой мой шаг опутывали путы
Самосознанья, страха и тоски.

За все платить - моя прерогатива.
Мой прототип - персидская княжна.
А ежели судьба мне чем платила,
То лучше бы она была должна.

Мне ничего не накопили строчки,
В какой валюте их ни оцени...
Но клейкие зеленые листочки?!
Ах да, листочки. Разве что они.

На плутовстве меня ловили плуты,
Жестокостью корили палачи.
Я не был в жизни счастлив ни минуты!
- А я? Со мной? - А ты вообще молчи!

Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Меня давили - Господи, увидь! -
И до сих пор давить не перестали,
Хотя там больше нечего давить.

Не сняли скальпа, не отбили почки,
Но душу превратили в решето...
А клейкие зеленые листочки?!
Ну да, листочки. Но зато, зато -

Я не был в жизни! счастлив! ни минуты!
Я в полымя кидался из огня!
На двадцать лет усталости и смуты
Найдется ль час покоя у меня?

Во мне подозревали все пороки,
Публично выставляли в неглиже,
А в жизни так учили, что уроки
Могли не пригодиться мне уже.

Я вечно был звеном в чужой цепочке,
В чужой упряжке - загнанным конем...
Но клейкие зеленые листочки?! -
О Господи! Гори они огнем! -

И ведь сгорят! Как только минет лето
И дух распада справит торжество,
Их дым в аллеях вдохновит поэта
На пару строк о бренности всего.

И если можно изменить планиду,
Простить измену, обмануть врага
Иль все терпеть, не подавая виду, -
То с этим не поделать ни фига.

...Катают кукол розовые дочки,
Из прутьев стрелы ладят сыновья...
Горят, горят зеленые листочки!
Какого счастья ждал на свете я?

Я скучаю без тебя,
Опус мой отрадный,
Буква в клавише моя,
Гордый, ненаглядный.

Напиши мне невзначай,
Тыкнись в клаву пальцем,
Пригласи меня на чай,
Загорюсь румянцем.

Гордой больше я не буду,
Притворяться тоже.
Что неправ ты я забуду,
Хоть и жаба гложет.

Напиши мне, напиши...
Хватит, уж, молчать.
К монитору поспеши,
Я сожуся ждать.

:)

 

Я оденусь ангелом, полечу на улицу.
Пусть прохожим кажется, что они в раю.
Перья белоснежные сыпятся в распутицу.
Напишу под окнами: "Я тебя люблю".

Пролечу у форточки, сяду на балконе я,
Постучусь в окошечко, мол пора вставать.
И рыжеволосая девушка с просония,
Не понявши юмора, продолжает спать.

Утро предрассветное. Сумерки холодные.
Редкие прохожие по делам спешат.
И рекламы броские наглые огромные
Недоразумением на щитах висят.

Мимо пролетаю их, задевая крыльями,
И в палатке роз букет лихо зацеплю.
Будет сон украшен твой розами красивыми
И громадной надписью "Я тебя люблю".

СНЕГОВА ИРИНА АНАТОЛЬЕВНА

Все обойдется в лучшем виде.
Не спорь. Дыши. Прими урок.
Выходит срок любой обиде,
И жизнь - длинней, чем этот срок.

Пообомнется, поостынет
И вдоль пойдет - не поперек...
А там беде или гордыне,
Чему-нибудь да выйдет срок.

И отодвинется. Отыдет.
Отбередит. И, тратясь впрок,
Не снизойдет к былой обиде
Душа... Но дай, но дай ей срок!
сборник 1969 г.

Я научилась просто, мудро жить, Смотреть на небо и молиться Богу, И долго перед вечером бродить, Чтоб утомить ненужную тревогу. Когда шуршат в овраге лопухи И никнет гроздь рябины жёлто-красной, Слагаю я весёлые стихи О жизни тленной, тленной и прекрасной. Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь Пушистый кот, мурлыкает умильней, И яркий загорается огонь На башенке озёрной лесопильни. Лишь изредка прорезывает тишь Крик аиста, слетевшего на крышу. И если в дверь мою ты постучишь, Мне кажется, я даже не услышу. 

1912

Смятение

Было душно от жгучего света,

А взгляды его - как лучи.

Я только вздрогнула: этот

Может меня приручить.

Наклонился - он что-то скажет...

От лица отхлынула кровь.

Пусть камнем надгробным ляжет

На жизни моей любовь.

Как велит простая учтивость,

Подошёл ко мне, улыбнулся,

Полуласково, полулениво

Поцелуем руки коснулся -

И загадочных, древних ликов

На меня посмотрели очи...

Десять лет замираний и криков,

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его - напрасно.

Отошёл ты, и стало снова

На душе и пусто и ясно.

1913

Анна Ахматова. Сочинения в двух томах.
Москва, "Цитадель", 1996.

Асадов Эдуард

Не надо отдавать любимых...

Не надо отдавать любимых,
Ни тех, кто рядом, и ни тех,
Кто далеко, почти незримых.
Но зачастую ближе всех!

Когда всё превосходно строится
И жизнь пылает, словно стяг,
К чему о счастье беспокоиться?!
Ведь всё сбывается и так!

Когда ж от злых иль колких слов
Душа порой болит и рвётся -
Не хмурьте в раздраженьи бровь.
Крепитесь! Скажем вновь и вновь:
За счастье следует бороться!

А в бурях острых объяснений
Храни нас, Боже, всякий раз
От нервно-раскалённых фраз
И непродуманных решений.

Известно же едва ль не с древности:
Любить бесчестно не дано,
А потому ни мщенье ревности,
Ни развлечений всяких бренности,
Ни хмель, ни тайные неверности
Любви не стоят всё равно!

Итак, воюйте и решайте:
Пусть будет радость, пусть беда,
Боритесь, спорьте, наступайте,
И лишь любви не отдавайте,
Не отдавайте никогда!