Беседа с руководителем видеостудии минского Свято-Елизаветинского монастыря монахиней Иоанной

Руководитель видеостудии во имя св. Иоанна Воина минского Свято-Елизаветинского монастыря монахиня Иоанна (Орлова) рассказала о том, для чего снимает фильмы, о молодежной аудитории и о том, почему в детей нужно вкладывать как можно больше.

Монахиня Иоанна (Орлова) на съёмках

– Почему ты такая грустная? – спросила нарядно одетая Притча у ничем не прикрытой Правды.

– Люди чураются меня, и я опускаюсь все ниже и ниже. Наверное, виной тому старость! – отвечала ей та, печально склонив голову.

– О, тут дело не в старости! – не согласилась Притча, – я вот тоже не молода, но нисколько не потеряла из былой привлекательности. Поделюсь секретом с тобой: люди не любят неприкрытых вещей. Давай я одолжу тебе несколько своих платьев, и ты сразу увидишь, как изменится к тебе отношение. Тебя будут принимать с улыбкой и радостью....

В Белоруссии завершились съемки уже третьей части небезызвестных киноновелл «Притчи». Видеостудия минского Свято-Елизаветинского монастыря занята заключительным этапом работы над фильмом – монтажом. В отличие от предыдущих «Притч», «Притчи-3» переносят нас в IX век. Время повествования – не единственное новшество.

 

 

– Матушка Иоанна, изначально ваша видеостудия занималась документальными фильмами. Как возникла идея экранизировать притчи?

– Действительно, первые шесть лет «жизни» наша видео студия занималась съемкой документальных фильмов. Вообще православное кино или книга – это в первую очередь средство проповеди. Мы начали интересоваться, кто же наша аудитория, кто добирается до наших фильмов, которые мы показываем на выставках, сколько человек их смотрит, и кто эти люди. Картина получилась безрадостная, а круг – достаточно узок: на выставках в основном — бабушки, люди возраста почтенного, в лучшем случае среднего, и до молодежной аудитории эти фильмы практически не добираются. И мы задумались: если мы делаем кино, тратим на это годы жизни, желая что-то сказать о православии, как же это сказать так, чтоб нас услышало как можно большее количество людей? И поняли, что нужно что-то менять, – идти к игровому кинематографу, потому что вся аудитория в основном там, документальное кино кто смотрит. И вот мы пошли на эксперимент, и позапрошлым летом наша видео студия сняла первые «Притчи». Мы очень долго решали, что именно снимать, долго подбирали сюжеты. С одной стороны, искали что-то простое для постановки. Эта работа должна была быть простой по содержанию, понятной по смыслу, а главное, не сложной по воплощению. Перелопатив огромное количество разнообразного материала, мы пришли к идее экранизировать притчи.

 

 

– А в чем, на ваш взгляд, особенности жанра притчи? Какие возможности он открывает?

– На самом деле мы до сих пор спорим о жанре, о том, можно ли то, что мы делаем, назвать притчами или нет. Потому, что первое, что приходит в голову, когда ты слышишь это слово – это Притчи царя Соломона, притчи Евангельские. Да, наши рассказики имеют элемент притчевости, но в народном, бытовом, очень упрощенном смысле. Через притчу, как через некое иносказание, легче всего говорить с человеком о чем-то очень важном, и при этом не давить на него, – что есть большой плюс. И опять же, как сказал наш режиссер Виталий Любецкий, который снимал первые два выпуска «Притч» – максимум смысла и содержания при минимуме хронометража: в эти маленькие рассказы действительно вмещаются очень глубокие смыслы – вот еще одна особенность притч, как жанра. Ведь их можно сделать очень по-разному, притчи оставляют место и для шутки, и для печали. В любом случае, мы увидели, что наша зрительская аудитория очень хорошо воспринимает этот жанр.

 

 

– Если притчи дают возможность просто говорить об очень сложных вещах, то где пролегает грань между простотой и примитивностью?

– Все, конечно, от автора зависит, – от автора сценария, режиссера. Если люди, занимающиеся фильмом, обладают глубокой культурой, жизненным опытом, духовным, правильной духовной интуицией, если у человека добрая душа – все отражается в работе. Иесли у человека не хватает чего-то, это также отражается.

 

 

– А вам в вашей работе удается не перейти эту грань?

– Я считаю, что в первых двух притчах мы просто балансировали на этой грани. И стремились третьи «Притчи» снять как-то по-другому, чтобы от этой грани отступить.

– Что же вы старались сделать по-другому?

– Изменения мы старались внести на всех этапах работы, начиная от отбора историй для экранизации – ведь не всякую притчу можно экранизировать, не каждую историю можно рассказать достаточно простым киноязыком. Сейчас над сценарием работали профессиональные сценаристы, поэтому уже на сценарном этапе, все получилось намного лучше. Огромное значение имело то, что мы участвовали в конкурсе, объявленным белорусским министерством культуры, нам выделили небольшую финансовую помощь, поэтому мы смогли и камеру другую использовать, и свет, т.е. смогли позволить себе другой технический инструментарий, что тоже отразилось на качестве. Практически полностью поменялся и актерский состав. Хотя актеры всегда молодцы.

 

 

– Есть ли какая-то единая линия, связывающая три части «Притч»?

– Все истории очень разные, сильно друг от друга отличающиеся, но их объединяет то, что в сути своей они – об одном. О том, что человеку нужно прощать других, что сам человек может быть прощен, о том, как благодать прощения строит жизнь человеческую дальше, что жизнь человека не рушится после ошибки, падения, но продолжается.

 

 

– В экранизации вы, как режиссер, пытаетесь донести до зрителя мысль, заложенную в притче, или же привносите вместе с тем что-то свое, дополняете, раскрываете иные грани истории?

– Я не такой мастер, чтобы ставить для себя сверхзадачи. Для меня это было первое кино, – первый раз в жизни мне нужно было подойти к крану, к камере, к актеру, к массовке, костюмеру, реквизитору, гримеру. И нужно было как-то выжить в этом, не показать вида, что ты этого всего не знаешь и боишься, и при этом сделать так, чтоб сложилась история. Над сценариями трех историй работали разные люди, поэтому они получились немного разношерстными. Конечно, в каждую историю хотелось что-то вложить. Когда за дело берутся профессионалы, они изначально все видят и понимают, но когда за съемки берется человек, который за послушание это делает первый раз в жизни, не остается ничего, кроме как закрыть глаза и понадеяться на Бога... при этом, конечно, включив свой мозг на полную катушку.

 

 

– Правильно ли я понимаю, что сейчас ваша главная целевая аудитория – молодежь?

– Я бы сказала, что дети и молодежь старшего возраста, – не тинейджеры. Вот ходят дети в церковь с мамами, потом начинается возраст самостоятельного осмысления, когда они переживают протест, такое юношеское рвение к свободной жизни, – ну а потом, лет через десять, молодой человек может быть, снова придет в храм, – тут как раз наша аудитория начинается, лет с 25.

Вот этот вот возрастной период тинейжерский – очень сложный для какого-то воздействия, кроме как развлекательного, чем в основном и занимается современный кинематограф.

В ребенка, – пока в него еще можно что-то вложить, пока он воспринимает это и как-то этим напитываться, – в него нужно, я считаю, вкладывать, вкладывать и вкладывать, как можно больше семян посеять в душе. Потом, он, конечно, побудет в возрастных бурях, но позже в какой-то момент душа может согреться от этих детских воспоминаний, и человек начнет искать, и ему будет, что находить.

Вообще хочется, чтоб наши фильмы стали поддержкой православному человеку, независимо от возраста, которому тяжело в жизни преодолевать какие-то свои скорби, испытания, сомнения веры.

 

 

– Какую главную мысль хотелось бы передать своему зрителю?

– Да не мысль... Нужно, чтоб человек как-то вдохновился чуть-чуть, тут не в мыслях дело больше, а, наверное, в чувствах. Важно, чтобы человек вдохновился дальше жить с Богом, несмотря ни на что.